Однажды это случается

Шиён не имеет ни малейшего понятия, когда всё пошло совершенно не по плану, не так, как нужно, выползая за рамки и ограничения постепенно и плавно, настолько медленно и ровно, что однажды просыпаешься и понимаешь − это случилось. Шиёну странно от этой мягкости и постепенности, странно до беспокойных, но тягучих мыслей перед сном, когда он забывается лёгкой дрёмой, уткнувшись лбом в изгиб локтя. Шиён чувствует, как все его острые углы сглаживаются и обтачиваются, но его это совершенно не беспокоит, потому что Табло ему улыбается. Шиён мнётся с ноги на ногу и смотрит неотрывно, даже не думая о том, что он, вообще-то, на сцене. Он улыбается в ответ, по привычке высовывает кончик языка и быстро облизывает губы. А Хончолю, наблюдающему за происходящим по большому монитору, очень хочется врезать этому улыбающемуся идиоту, но он надвигает козырек кепки на глаза, сжимает кулаки в карманах толстовки, молчит весь оставшийся вечер и даже не поздравляет Гирибоя с маленькой, но такой значимой для него победой. *** Больше всего Шиён ненавидит, когда до него пытаются донести очевидные для всех вещи, потому что это совсем ненормально, и ему уже не десять, он может разобраться во всём сам. Это самое очевидное всегда лежит на поверхности и не денется никуда, сколько не разгоняй это осознание рукой, и Хон не настолько глуп, чтобы не понимать этого. Не принимать во внимание в должной степени − возможно. Но Шиён все прекрасно осознаёт и почти смиряется, когда Хончоль с противным звуком отхлёбывает из банки пиво, смотрит устало и раздражённо и говорит то, что сам Шиён старательно обходит стороной последнее время. − Ты что, блядь, вообще делаешь, − голос у Хончоля низкий и с легкой хрипотцой, как при простуде, и у Шиёна между лопаток пробегают мурашки. −Ты думаешь, я не понимаю? Шиён понятия не имеет, что он, блядь, делает. Он сидит на подоконнике в хончолевской кухне и крутит в руках такую же банку пива, как и у Айрона, только вот у него она по счету уже третья, а из приоткрытой форточки противно тянет, обдавая затылок холодом. Хончоль смотрит на него нечитаемым взглядом, и непонятно, ждет ли он ответа на самом деле. Шиён не делает ничего, за что ему будет стыдно, и вряд ли на подобное решится, потому что разобраться в себе до конца самостоятельно, рассортировать все по полочкам, разложить по маленьким шершавым кирпичикам, не представляется для него возможным. Хончоль чиркает зажигалкой, и Шиён поднимает взгляд на маленький язычок оранжевого пламени в руках Чона. − У него, вообще-то, жена и дочка мелкая. Хончоль вздыхает совершенно бесцветно в ответ на молчание и чиркает зажигалкой снова. Больше всего Шиён ненавидит, когда кто-то пытается лезть к нему в душу, особенно в такие моменты, когда внутри всё ползет паутиной трещин, рассыпается и рушится, собирается обратно совсем не в те фигуры, которые должны были получиться. − Я ничего не делаю, если ты не заметил. Шиён соскальзывает с подоконника невесомой тенью, ставит опустевшую банку на край стола и проходит мимо Хончоля, задевая рукой его плечо. − А у тебя, вообще-то, есть я, придурочный ты хён. Хончоль говорит сдавленно, тихо и озлобленно, так, чтобы пинающий по прихожей свои кроссовки Гирибой этого не слышал. Но тот, кажется, всё равно слышит. Больше всего Шиён ненавидит, когда ему пытаются объяснить то, что находится за гранью его понимания. *** Шиён не видит, угадывает скорее, в удаляющемся тёмном силуэте Табло, и зовёт того прежде, чем успевает об этом подумать. Табло медленно разворачивается, засовывает руки в карманы, оттягивая джинсы немного вниз, и улыбается − голос Гирибоя сложно перепутать с чьим-то другим. − Wassup, Giriboy? − тянет Табло на английском, и Шиён улыбается немного придурковато и довольно, но внутри все почему-то леденеет с каждым шагом. Он неловко шаркает по полу кедами, и цепляется за шнурок на кофте, теребя его на ходу кончиками пальцев. − Волнуешься? Шиён согласно кивает, понимая прекрасно, что Табло имеет ввиду совершенно не то, что в своё волнение вкладывает он сам. Табло расспрашивает про шоу, улыбается тепло и как-то покровительски, и Шиён тонет. Тонет в этой теплоте и поддержке, в голосе Табло, сам в себе, в словах Хончоля, до сих пор звучащих эхом где-то на краю сознания. Шиён привык думать о себе в первую очередь, и ему нестрашно совсем, ему просто неймется. До подрагивающих кончиков пальцев, нервных улыбок и резких движений. Шиёну интересно, пройдет ли это у него. Шиёну любопытно, захочется ли ему большего. Шиёну просто хочется. Хон думает, что наверняка выглядит полным идиотом, когда приподнимается на носочки, кладет одну ладонь на плечо Табло и тянется ближе, мажет своими губами по его, неловко и быстро. Собственные губы горят огнем, и сердце вот-вот проломит ребра от волнения и запоздалого понимания, какого хрена он вообще делает, но больше он не чувствует ничего. Ни-че-го. Табло мягко улыбается и отворачивается, упирается ладонью Гирибою в грудь, и губы Шиёна скользят по его щеке. Шиён выдыхает так, словно своим прикосновением Табло вышибает из его груди весь воздух разом, и легкие слипаются, склеивается всё внутри, и силы на новый вдох находятся только тогда, когда Табло отступает на шаг назад, и Шиёна пошатывает. − Вот странный ребёнок. Табло не удивляется даже, не злится, просто смотрит в упор, слегка наклонив голову, а затем говорит еще что-то и уходит, оставляя Шиёна наедине с голосом Хончоля в его голове. "Ты что, блядь, вообще делаешь" Шиён понятия не имеет, что он, блядь, делает. *** Гирибой, сидящий на подоконнике на кухне Чона, почти всегда расслабленный и спокойный, сегодня слишком тихий и странный, и Хончоль понимает, что тот наконец решил для себя что-то, решился на что-то, и, может быть, даже сделал. И Хончоля это бесит до белого тумана перед глазами. На Шиёне снова безразмерная футболка, какая-то дурацкая панамка и привычные очки на пол-лица, но что-то в нём неуловимо меняется. Хончоль чиркает зажигалкой, мягкий приглушенный свет скользит по легкой улыбке Шиёна, отражается в огромных стеклах очков, и Айрон думает, что если Шиён сейчас откроет рот и скажет хоть слово, он его убьёт, потому что совершенно точно что-то случилось. Хончоль устало выдыхает и смотрит на Шиёна как-то странно. − Вали-ка домой, хён. Шиён слушается. *** Шиён чувствует, что живёт, чувствует глубоко и ярко, когда сжатый кулак Хончоля врезается ему в челюсть. Хон пошатывается, отступая на шаг назад, и впечатывается спиной в холодную стену. Возле запасного выхода студии практически темно и совершенно безлюдно, за спиной Шиёна − холодная бетонная стена, а в шаге перед ним − взбешённый Хончоль, который с готовностью ударил бы снова, если бы не боялся, что не рассчитает сил, и этот придурочный хён отключится. − Я слишком часто это спрашиваю, − Хончоль сжимает челюсти и практически рычит, подходит ближе, наматывает ворот толстовки Шиёна на свой кулак и резко встряхивает. − Ты что, блядь, вообще делаешь? Шиён растягивает губы в кривой улыбке и некрасиво сплёвывает из разбитой губы кровь. Очки валяются на земле рядом, и шапка сползла на одно ухо, и только он откроет рот, Хончоль ударит снова, но Хон готов отключиться на заднем дворе студии среди каких-то коробок с привкусом сигаретного дыма и губ Хончоля на своих собственных и мыслью о том, что он почти ни о чём не жалеет. Хончоль встряхивает его снова. − Я ничего не делаю, если ты не заметил. Хончоль рычит, медленно разжимает руку, и Гирибоя ведёт, а реальность размывается и плавится. Когда Хончоль разворачивается к нему снова и бьёт с еще большей силой, тянет на себя, и не целует − впивается зубами в разбитые губы Шиёна, тот стонет от боли, цепляется пальцами за растрёпанные волосы на затылке Чона, но не отталкивает. − Эй, Хончоль, − Шиён зовет совсем тихо и облизывает перемазанные в крови распухшие губы привычным движением языка. − Мне больно. − Мне тоже. Шиён снова сплевывает кровь, и выглядит совершенно по-идиотски. У Хончоля почему-то разом заканчиваются все ругательства, он всё еще зол, и Шиён просто обязан потом ему всё объяснить, детально и по порядку, но сейчас Хона шатает, словно пьяного, и он цепляется за Хончоля холодными пальцами. И когда Хончоль грубо хватает его за подбородок, но зализывает разбитую губу медленно и почти ласково, Шиён понимает, что не жалеет совершенно ни о чём.