Because I'm her guardian

Огоньки трех свечей плясали причудливыми формами теней по стенам, порождая сказочные узоры, скрывая или обнажая недостатки комнаты. Помещение и впрямь было не из зажиточных, зато исключительным. Что-то было здесь необычное, словно дышало покоем и умиротворением.. Может та груда, темных от старости, пергаментов, что примостилась в углу комнаты, а может засохшие, но не перестающие благоухать стебельки *иссопа, стоящие на столике у изголовья кровати. Или толстый слой пыли, покрывающий пол, таил в себе секреты царящей здесь атмосферы. Как будто в старой, пережившей человеческие проступки и покаяния, церкви, здесь было хорошо и без людей. И это все служило убежищем лишь одному ему, становясь его свидетелем и другом. Открыв воспаленные от усталости глаза, юноша присел на корточки и достал сигареты из заднего кармана джинсов. Достав из полупустой пачки одну, он прикурил и снова прикрыл глаза. Вдыхая дым полными лёгкими, наслаждался каждой секундой убийственного, но запрещенного удовольствия. Разбитая в уголке губа немного защемила, заставив веки беспокойно дёрнутся, во рту появился ком вязкой слюны смешанной с кровью, от незаживающих язв. Мужчина выплюнул его прямо на неубранный пол. Он встал, выровнял ноги, и подошел к окну: за стеклом царил ливень. Наутро мегаполис будет чуть ярче. Захария выдохнул, всматриваясь в ночной город, туда, где беспокойно кто-то спит. Тусклом стекле, словно в зеркале, отобразился лик мужчины: густые, волнистые темные волосы, тонкие черты лица с множеством мелких серебристых отметин на бледной коже – шрамов от сражений, разбитые бровь и губа, запеклись кровавыми корочками, фингал оттенил глубину глаз бирюзового цвета. По лицу пробежала тень беспокойства и юноша склонил голову, беззвучно двигая губами, словно в лихорадке. Через миг все прошло, лицо мужчины, как будто засветилось изнутри, а в глазах появилась безграничная любовь и усталость. - Спи спокойно… - прошептал тому, кто спокойно вздохнул и, прижал плюшевого медведя поближе к щеке. Мирный сон – полезное лекарство, особенно для маленького, измученного болезнью, тельца. Оно не вылечит, но на утро подарит большеглазому чуду повод для улыбки, возможно последней для этого мира. Провел рукой с разбитыми костяшками по лицу, пытаясь отогнать многолетнюю усталость. Попытка не удалась, впрочем, как и всегда, толку-то пробовать… Мужчина сделал последнюю, долгую затяжку, вытягивая из табака ведь яд и погасил окурок об подоконник. Вместе с сигаретой погасли и глаза брюнета, - он вспомнил о своей боли. Медленно возвращаясь к столу, он стянул окровавленную рубашку, которая превратилась в липкие оковы. Следы битв, множества войн, проведенных за последнее сутки обозначились следами тяжелых ран: глубокий порез на животе, сломанное ребро и сотни царапин, одни большие и как будто от когтей, другие поменьше были как от битого стекла. На груди ярким пятном выделялся серебряный кулон, вокруг которого не было даже малейшего повреждения. Плеснув в треснувшую, когда-то безумно дорогую китайскую, фарфоровую чашку немного дешевого виски и залпом выпил. Алкоголь служил мужчине антисептиком, а не отнюдь не удовольствием. Согнувшись от внезапного кашля, брюнет выплюнул кровь и вытер белые, как бумага, губы. Глубоко вздохнул, взяв полупустую бутылку, облил её содержимым обнаженный торс. Ахнув от боли, он упал на колени и задрожал мелкой дрожью. Захария перекрестился и, направил взгляд на окно, зашептал ночной тишине, слова давно забытой людьми молитвы, искренне веря в каждое слово. **Абвун д’башмайя, неткаддаш шмахъ. Тетэ малкутахъ. Нэхвэй цевиянохъ: айкана д’бфшмайо: аф бара. Хав лан лахма д,сунканан йаомано. Вашбох лан хав бэин: ватайин айкана дофнан ш,вокан л,хайобаин. Вэйла тахлан ленесъона: эла патсан мин биша. Метуль деляхъи малькута вахъаила ватиш бухта лаалам альмин. Амен. Слова чистым звуком разносились по полупустой квартире, отбивались от стен эхом и возвращаясь к своему хозяину. Сгустившейся вокруг Захарии воздух замерцал синими прожилками молний и под конец молитвы впитался в раны юноши, таким образом, исцелив его. Глаза брюнета вспыхнули светом, как и его плетеный кулон – треугольник с тремя деревьями символизирующими любовь, веру и надежду. - Велика твоя сила, Яхве, и безгранично милосердие. Хвала навеки твоему Сину, который есть безмерная любовь и терпение. – ангел почтительно склонил голову и выдохнул. Кулон перестал светиться и глаза стали прежними. Он поднялся и небрежно отряхнул колени, поднял ошметки, которые были его рубашкой, и вытер ими лежащий на столе перепачканный сажей короткий меч. Тщательно очищая оружие, любовно проводя пальцами по белому холодному лезвию, он почувствовал родство с этим клинком, что они с ним часть одного замысла совмещающий в себе две противоположности: гнев и любовь, защиту и смерть. Что именно он преграда и единственный хранитель мира. То есть, тот, кем его создали, тот, кто все решает и служит равновесием в этом шатком мире, где одно слово меняет целые судьбы и поколения. *Иссоп - или Си́ний зверобо́й. Иссоп упоминается в Библии (Исх. 12:22, Пс. 50:9) как растение, которое использовалось евреями в качестве кропила (его стебли, связанные в пучок, были удобны для кропления предметов жидкостью). **Абвун... - Отче наш по-арамейски. Дословный перевод первого варианта молитвы звучит так: "О, Дышащая Жизнь, имя Твоё сияет повсюду! Высвободи пространство, чтобы посадить Твоё Присутствие. Представь в Твоём воображении Твоё "Я смогу" сейчас. Облеки Твоё желание во всякий свет и форму. Прорасти через нас хлеб и прозрение на каждое мгновение. Развяжи узлы неудач, связывающее нас, как и мы освобождаем канатные верёвки, которыми мы удерживаем проступки других. Помоги нам не забыть наш источник. Но освободи нас от незрелости не пребывать в Настоящем. От тебя возникает всякое Видение, Сила и Песнь. От собрания до собрания. Аминь. Пусть наши следующее действия произрастают отсюда." Арамейский язык - разговорный язык Иудеи во времена Иисуса Христа.