Это был тот самый роковой момент, того самого рокового дня, что был начертан на скрижалях судьбы еще задолго до сотворения мира. И уже было совершенно ясно, что пророчество никогда не изменить, ибо жалким людишкам не дано владеть своими решениями – за них уже давно все решили. И никто, будь то его или не его воля, не могли повлиять даже на самую банальную вещь – что съесть на завтрак или же с какой ноги встать утром. Но именно он, почему-то, смог переломить на какие-то доли секунд чашу весов, держащих хрупкий баланс между добром и злом, не на самую лучшую сторону. Почему-то именно он именно в этот самый злосчастный момент смог пустить длинную трещину по чаше добра, смог надрезать совсем тонкую нить жизни человечества, смог изменить весь мир одним лишь действием, разрушившим будущее Олуха навсегда.
***
Ко лбу пристали несколько закрутившихся в спираль, вечно находящихся в хаосе прядей каштановых волос, отливавших в свете солнца ржавчиной. Мелкие капельки пота медленно стекают с висков, вниз по лицу, капая на землю, срываясь с подбородка. Его бьет мелкая дрожь. Зеленая туника промокла насквозь. А меховая жилетка именно сейчас тяжелым грузом, будто Стоик положил на него свои массивные ручища, лежит на плечах, придавливая паренька к земле. Он вдыхает и выдыхает, понимая, что тот самый зверь, которого он храбрился убить, лежит перед ним беспомощным и связанным телом, пронзая взглядом зеленых, как совсем редкая весенняя трава, едва появлявшаяся на Олухе в первую оттепель, глаз. Тяжело вздохнув – даже крылья опустились пониже к земле, - дракон откидывает голову назад, закатывая глаза. Он уже знает, что его убьют. Убьют так же, как и убивали до него его предшественников. И он не сопротивляется, отдавая себя и свою горящую адским пламенем душу в лапы гигантскому драконьему божеству, который, скорее всего, лишь попользуется этой мелкой, бесполезной душонкой как зубочисткой. Дракон даже не смотрит на своего охотника, поймавшего последнюю в своем роде ночную фурию, как чертого глупого кролика. Иккинг не торопится убивать это порождение молний и самой смерти. Ему кажется, будто даже дух матери отгоняет его руку от ножичка, привязанного к поясу, которая так и тянется, так и норовит прикоснуться к этому орудию, несущему лишь боль и безжизненные тела. В нем борются два противоречивых чувства – он должен убить дракона, ибо это его долг! Но что-то в груди колыхается, шепча еле слышным голосом, что не надо это делать, это не принесет ничего хорошего. Он застывает на месте, вознеся нож над телом могучего зверя. «Я убью тебя, дракон. А потом вырежу твоё сердце и отнесу его отцу – я же викинг. Я викинг!» Он набирает в легкие побольше воздуха, а затем с шумом выдыхает, пытаясь успокоить себя. Отблеск от острого ножа падает ему на глаза, призывая остановиться и хоть раз прислушаться к шепоту его пока еще живого сердца. Как жаль, что они, глаза, закрыты. Секунда – и смертоносное оружие со свистом, рассекая воздух, опускается на драконье тело. Предсмертный рев, неожиданно вырвавшийся из драконьей глотки, эхом проносится по лесу. И где-то вдалеке стая воронов с противным карканьем срывается с ветвей старой кривой ели. Небольшая струя крови брызгает викингу на лицо. Он лишь локтем размазывает капли по лицу, а потом резко разжимает руки, выпуская ножик, и с ужасом понимает, что он действительно это сделал – клинок вошел в плоть по самую рукоять. И вроде вот он, его звездный час. Радуйся, что у тебя оказалось достаточно сил так загнать нож, но на душе противно. И жуткие жути скребутся своими длинными заостренными когтями на душе. А пот льется по телу в три ручья. Это конец. Он убил легендарную ночную фурию, и жизнь несомненно изменится в лучшую сторону – он прославится, перестанет быть хлюпиком и наконец-то обретет девушку. Но эта победа не несет за собой радости. Кажется, где-то внутри паренька что-то обрывается. И вроде бы он не чувствует никаких изменений, ничего, что можно было бы отнести к «что-то не так», но все-таки изменения есть. Он не понимает, что происходит, но почему-то этому не рад. Он еще несколько минут смотрит на остывающий труп черного, как ночь, дракона, не в силах отвести взгляд. Почему-то по щеке скатывается одинокая слеза, и вместе с ней одновременно касаются земли и его колени, совершенно перестающие его держать. Он не может ничего сделать, застыв то ли от неверья в то, что он это сделал, то ли от потрясения, что он сделал это. И так он стоит долго. И когда горизонт окрашивается в кроваво-красный, он почему-то кровожадно улыбается. Медленно вставая, он на ходу выдергивает из трупа нож, переворачивая его ногой на спину. Безвольная туша поддается легко. Он вспарывает черную кожу аккурат над сердцем так легко, будто делает это каждый день. И орудуя холодным оружием, он быстро управляется с поставленной задачей. Вот уже рука ныряет в образовавшийся разрез, а затем вытаскивает уже небьющееся сердце, сжимая его рукой. Сейчас он больше похож на психа, который неожиданно открыл в себе другую, совершенно противоположную сторону, нежели на будущего вождя. И все же, ему кажется, что драконье сердце не убедит Стоика. Он отрезает и драконью голову. А затем, снимая с себя тунику, он заворачивает в нее отрезанную от зверя часть. Он взваливает себе на плечо это подобие мешка, с которого капает кровь, а сердце так и сжимает в руке. Покрытый кровью нож он хладнокровно вытирает об траву, а затем убирает за пояс. Деревня встречает его молчаливостью и настороженностью. Местные жители смотрят на него с негодованием и подозрением, видя окровавленные руки. После себя он оставляет дорожку алой жидкости, капающей из зеленого мешка. Оголенная грудь, прикрытая лишь меховой накидкой, покрыта оранжевыми веснушками, забрызганными кровью. Он вламывается в Большой Зал, где именно сейчас идет собрание. Стоик возвышается над столом, что-то говоря, однако сразу умолкает, смотря на распахнутые двери. Он странно взирает на сына, который в это время развязывает рубашку и небрежно вытряхивает его содержимое на пол. Голова легко выкатывается, с глухим стуком ударяясь о деревянный пол. По толпе собравшихся викингов проходит вздох недоумения. - Отец, - с вызовом обращается он к вождю, нарочито громко и четко произнося слова, чтобы каждый услышал его. – Я убил легендарную ночную фурию. Перед тобой ее голова, - после этих слов рядом с головой приземляется с мерзким хлюпаньем сердце, - и сердце! Теперь я викинг! Он надевает на себя тунику, пропитанную кровью. Разворачивается. По-театральному хлопает дверями. Теперь он викинг, и плевать, что именно в этот момент он напоминает обезумевшего, одичавшего человека – он будущий вождь, а значит, ему должны подчиняться. А где-то там, за гранью человеческой реальности, слышится звук разбивающейся чаши, и падают эти осколки, срывающиеся с цепи, в бездну времени, и не слышно звука приземления. Громким скрежетом пронзается тишина – весы теперь навеки опущены в сторону зла. Этот мир обречен.