Bittersweet Tragedy.

Ты разрываешь меня на части, Разрушаешь изнутри, Ты меня поднял верх, теперь тянешь вниз. Если бы я ушел от тебя, моя любовь. Мог бы я смеяться вновь? - У нас больше ничего нет, - в который раз шепотом повторил Ньют, смотря вдаль. Они вдвоем сидели под деревом, вдали от всех приютелей, которые собрались вокруг костра в центре Приюта и расслаблялись в конце очередного, обреченного дня. Томас поджал под себя ноги и его взгляд был уставлен вниз. Он с досадой вздохнул и облизал сухие, обветренные губы, которые неприятно жгли уже не первый час. Вздохнул он от того, что не знал, что и как ответить Ньюту на его тысячный укор, что у них ничего не осталось. Этот тысячный раз Ньют заводит одну и ту же пластинку, и тысячный раз Томас вздыхает, душится от желания закричать на шенка, сидящего рядом, но молчит. Ньют смотрел перед собой на костер, что горел далеко, и устало моргал. Их не видно в сумраке, они слишком далеко от остальных. И, кажется, отсутствие столь ярких личностей Приюта никого не волнует. Они забываются в этот вечер, топят свое отчаянье, если таково имеется, на дне банок с непонятной бурдой от Гэлли, веселятся, что угодно и им все равно, что в этот момент Томас и Ньют, вроде и вместе, а вроде на разных полюсах. Каждый в своих мыслях, желаниях, и оба такие истощенные. - Ты так ничего и не скажешь? – вновь отозвался Ньют, повернув голову к Томасу, но не поднял глаза к нему, лишь уставился на его колени. - Что конкретно ты хочешь услышать от меня? Я слышал тебя, каждый день слышу, как ты повторяешь всю одну и ту же фразу, может, в разных формулировках, но смысл не меняется. И мне никогда не понять, почему ты это говоришь. Ньют хмыкнул, ухмыльнувшись, и пригубил горького вещества из банки. - Потому что это правда. Я не думал, что сдамся так быстро, что надежда покинет меня. Нам не за что бороться. Я устал бороться. Вот снова это чувство ярости, ненависти и безумное желание повалить его на чертову траву и хорошенько врезать, чтобы вернуть его разум, вернуть прежнего Ньюта, вернуть ему надежду. Ведь Ньют не осознает, что лишая надежды себя, он убивает этим Томаса, забирает и его желание бороться. Самый близкий человек и причиняет такую боль. И когда он начал так называть шенка? Томас едва сдерживался, чтобы не покрыть лицо Ньюта ссадинами от ударов, но понимал, что никогда в жизни не смог бы притронуться к нему пальцем, в этом смысле. - Ньют, ведь ты не прав, - сухо ответил Томас, унимая в себе дрожь, - у нас есть так много, но ты слепнешь, если не видишь этого. Наверное, в тот момент, когда кто-то говорит, что устал бороться, все надоело, и шанса больше нет, тогда этот шанс на спасение исчезает. Пока же мы боремся, действуем, мы все равно приближаем себя к выходу. - О чем ты толкуешь, Томми? – раздраженно парировал Ньют, дернувшись, - Какой шанс? Все утеряно. Навсегда. Алби мертв. То, что сегодня гриверы не пришли за одним из нас не говорит о том, что они не появятся завтра. Я не понимаю, почему эти идиоты так спокойны. Завтра они могут не проснуться, а буянят на весь Приют так, словно живут в сказке. Томас повернулся к Ньюту и уставился в его черные глаза. - Может, поэтому они и делают это, что завтра может не наступить? А думают они так, потому, что ты, как пример, ходишь уже неделю, почти что, в трауре и не оставляешь им ничего, кроме как понять, что все мы тут обречены. - Не делай вид, что это не так. Не говори, что мы выберемся. У нас больше ничего нет. - У нас есть мы, - Томас ощутил, что краснеет, хотя хорошо, что было настолько темно, и Ньют не увидел бы этого. Он знал, что имел в виду под «мы», но не был уверен, понимал ли это сам Ньют. - И, может, раньше, это помогло бы, - еще один вздох, глоток, который утопит эту печаль в голосе, - теперь, мы где-то на краю и валимся туда один за другим к чертовой матери! Ньют с силой швырнул пустую банку в сторону и закрыл глаза руками. Томас дернулся внутри, снаружи не подав виду. Ему казалось, что даже сквозь закрытое лицо Ньюта он мог видеть слезы. Эти слезы потерянного, разочарованного во всем парня, который не верит ни во что. Куда делась его сила, уверенность, которая поддерживала Томаса и не давала упасть? А теперь и вправду они на краю, и Томас из последних сил держится, чтобы не улететь в пропасть из-за него. - Я хочу спросить, наконец, - твердо бросил Томас. – Что бы ты сделал, если бы в одну из ночей гривер выбрал меня и утащил? Если бы однажды вечером я не вернулся из Лабиринта? Что бы это значило? После того, как вопрос был озвучен, Томас замер. Казалось, что даже сердце не бьется. Между ними двумя стало еще тише. Он заметил, как Ньют перестал порывисто дышать и бродить пальцами по собственному лицу. Он так же сидел, не двигаясь, не дыша. Лишь спустя полминуты, блондин поднял глаза и посмотрел на Томаса с выражением нескрываемого ужаса. - На следующее утро не стало бы меня. Слишком коротко и слишком ясно. Ответ был таким, который хотелось бы слышать, только Томасу не пришлось притвориться ошарашенным. Его подвело бешеное сердцебиение, что, наконец, проснулось, мгновенный жар на лице, жжение на губах и совершенно иное желание, не связанное с тем, чтобы избить Ньюта за дурацкие мысли. Кто к кому приблизился не имело значения. Это произошло за секунду, а потом губы сомкнулись в жадном и голодном поцелуе. Краем трезвого разума, которого осталось около одного процента, Томас осознал, что губы Ньюта смогли прекратить этот дискомфорт на устах брюнета. Кто-то из них не удержался и повалил другого на траву, а тот поддержал и потянулся следом. Руки терялись между жестких тканей футболок, добираясь до разгоряченной кожи. Губы не разрывались, боясь, все никак не насытиться. Потребность в воздухе пошла к черту. Теперь на этой траве, под деревом происходило то, что Томас представлял иначе. И это было сильнее, нужнее, приятнее, и все равно больнее, чем ярость, что он чувствовал какие-то калеченые минуты назад. Он слишком туго запутался во вкусе губ Ньюта и пытался разобрать, что они ему напоминают. Безрезультатно. Они были до безумия горькие, горячие и мягкие и после он сдался, отдаваясь им полностью. Голод, или что бы то ни было, не исчезал, и останавливаться не хотелось, но Томас сделал это страшное усилие и отстранился первым. Ньют раскрыл глаза и непонимающе взглянул на товарища. Хрипло, тихо, едва слышно Томас молвил: - Считай меня уже мертвым. - О чем ты? - О тебе. Ни один гривер не будет жалить так, как твои слова о том, что у нас больше ничего нет. У нас есть мы, ты слышишь? – он грубо вцепился в плечо блондина, не контролируя этого. – У нас есть мы. Так было и будет всегда. Не повторяй этого больше, иначе я умру. Паника, что витала в почерневших глазах бывшего бегуна, сводила Томаса с ума. В этот момент проснулось еще большее желание не оставлять его, не уходить, остаться. Он неловко посмотрел ему в глаза еще раз. Это выглядело смешно, и взгляд был неуместен после того, что между ними произошло, тогда Ньют избавился от неловкости первым. Он приподнял голову и сам впился в губы Томаса, что уже стали влажными и пухлыми. Не было слышно ни одного крика, вопля, ничего. - Ты не умрешь, Томми. Я это знаю. Мы не умрем. Внутри у обоих что-то снова ожило, сначала бешено застучав, затем оно медленно начало разливаться по венам, приятно ударяя в голову. Томас больше не летел в пропасть. Ньют больше не тащил его туда.