Лерка

Просыпаюсь паршиво-холодным днём, проспав утро. Хочу сказать, что ничего не потеряла, поскольку утром сижу в интернете. Пасмурные дни повторяются с частотою примерно в четверть года, и не обязательно иметь в виду, что они занимают всю осень, - это банально и очевидно. Если вторник, среда и четверг были солнечными, а в такую же солнечную пятницу тебе задержали зарплату, то субботу ожидай чернее тучи. Сопливо-кашельный конец сентября залез в горло и ноздри. Порой болезнь доводит до состояния "хочу умереть", пока не просмотришь фотографии африканских детей. Хотя откуда мне знать: я же сегодня не была в интернете и не спасала голодающих чудотворной силой лайков. Я выхожу на улицу. А хожу я в шапке - такой, серенькой, невзрачной, но меня откликают: "Эй, Лена", "Аня?", "Лиза, извините..." Никогда не задумывалась, какие мы одинаковые в серых шапках, в серых одеждах. Причём одежда может быть серой, даже если она цветная - ну, там, водитель оббрызгал тебя водой, как Кэрри в заставке "Секса в большом городе", или парень... ну почти оббрызгал, хотя ты просила "Не туда", и теперь тебе одной растить ребёнка. И всё-таки меня окликают. Я кому-то нужна, кто-то надеется, что я, Лерка, его близкий... И ошибается. Иногда бывает, что близкие уже в земле, а такие встречные, как я, - мимолётная надежда. В метро стоит вонь повседневности. Ко мне подошла цветастая юбка. Когда всё плохо, не замечаешь уже, что становится хуже. А ведь стало, если цыганка настолько бедна, что клюёт на то, как ты достаёшь чёрно-белый сименс. Мне не жалко ничего. Кажется, я скоро умру: от безысходности, от шуток про безысходность и тлен, от лжи, от серости, от алкоголя... есть масса вариантов: что-то изощрённое вроде аварии и пожара, чтобы о тебе написали в газете, или, как это чаще бывает, ты подыхаешь дома, в постеле, в окружении лживых лицемеров родных людей. У меня даже лицемеров нет. Отдаю цыганке телефон. В недоумении смотрит на меня. Я киваю головой - бери, мол, затем показываю ладонь. Может, не так плох лживый предсказатель, когда, как в рулетке, попадает в правильный сектор и говорит, что ждёт смерть. Всё это наиграно-жалобно: "Ой, бедняжка". Всё это с целью выманить деньги. Ей что, мало телефона? Потенциальных жертв куда больше, но почему её внимание так приковано именно ко мне? Выворачиваю карманы и широко раскрываю сумку, протягивая цыганке: "Жвачку?" В самом деле, на дне сумки валяется жвачка. Там, в потайном кармане, сотня мелкими купюрами, но она их не видит. Ухожу. Бросаю мелочь безногому дедушке. Жадничаю для матери с ребёнком. Она была беременной два года, теперь уже третий год до сих пор с новорожденным, похожим на куклу. На работе стою раком перед начальником. Полы я мою, полы! Скоро выгонет, медленно всё делаю. А мне рассматривать и трогать пол приятнее, чем трогать члены и рассматривать серую реальность. Я там и музыку слушаю - из радио. Уши кровоточат, но это лучше, чем сердце. Прихожу домой и ложусь в гроб. Как в кровать. Ну, нравится мне так. Знаете, как написать мою биографию? Берёте любой год от 1970 до 2000, можно чуть раньше, беря девятнадцатый век, с учётом фраз вроде "пренебречь, вальсируем", "пардон, мсье", "величественно сказал", можно чуть позже, двухтысячные, с учётом фраз вроде "похуй, пляшем", "сорри, амиго", "свысока буркнул". Суёте повседневность, приправляете дождём и меланхолией, добавляете на выбор аварию, пожар или гибель родителей. Вызываете рвотную скуку и засорение времени читателя. А моя жизнь - она ни о чём.