Дороги к дому

      Каору лежал на футоне посреди комнаты, смотрел на залитый лунным светом сад за раздвинутыми сёздзи. Листья светились серебром, журчала вода в шиши одоши, издававшим негромкий, ритмичный звук стука бамбука о каменную поверхность, приглушенный свет низкого фонаря затаился где-то в глубине сада.       Рядом зашевелился Хара, и Каору повернул к нему голову. Долго смотрел на тёмные волосы, которые манили дотронуться - и он поддался. Тошия, не просыпаясь, развернулся под одеялом, укладывая голову Каору на грудь и закидывая ногу на его вытянутые ноги. Усталый от собственных движений высоко вздохнул через приоткрытые пухлые губы. Ниикура прильнул щекой к его голове, обнимая.       Мысли о завтрашнем переезде не пускали в сон. И поддавшись размышлениям, он снова подумал о сроке в год. Вот уже триста шестьдесят дней они снимали этот дом. Для недолгих и сложных отношений, пожалуй, самых сложных в жизни Ниикуры, это время доказательство победы над собой. Да, ведь было много - настоящий Колизей любви со всеми её мелкими драмами и великими трагедиями.       Например это... Тошия сидел на ступеньке в сад, когда вернулся Каору и присоединился к нему с пивом. Хара пил из бутылки и долго молчал, наблюдая заход солнца по тускнеющим ярким цветам жёлтого и красного на стене, отделяющей их сад от чужого дома. А потом сказал: я бы хотел провести здесь старость. И добавил: с тобой. Таких слов Каору больше не услышит - ни от него, ни от кого-то другого. Потому что время великой влюблённости и шекспировских страстей позади. Теперь всё только в их руках - и это самое страшное.       Тошимаса облизнул губы во сне, высунул руку из-под одеяла и почесал нос, поспешно спрятав её обратно. Каору улыбнулся.       Теперь дом нужен хозяину, вернувшемуся из-за границы с молодой женой. Когда Тошия узнал об этом, то заявил, что договорится с владельцем, однако его предложение об увеличении аренды чуть ли не втрое хозяина не убедило. Узнав, Ниикура поругался с ним, сказав, что это слишком большие деньги и если бы даже хозяин согласился, они бы всё равно не смогли ежемесячно платить такую сумму исключительно за аренду, и назвал Тошимасу беспечным эгоцентриком. Этот дом дорог Тошии, как и – конечно же – ему самому, но… какой же он иногда ребёнок.       Они сидели на татами перед телевизором, ели заказанную на дом пиццу и запивали пивом. Под боком у Каору лежала подушка, он развалился, упираясь локтём в пол, а Хара сидел, скрестив ноги по-турецки, и капал соусом с пиццы себе на домашние штаны. Шёл бокс, и Тошия переключил на “MTV”, отложив пульт. Ниикура подобрал пульт и вернул на прежний канал. Они переглянулись. Хара надул губы, бросив пиццу в коробку. Каору поднял глаза к потолку и чистым безымянным пальцем переключил на “MTV”, толкнул пульт к Тошии. Последний взял его левой рукой и выключил. Каору тоже отложил пиццу и вздохнул: «Поели…» Хара усмехнулся и взглянул на Ниикуру: «Можно и поспать». Нагнулся к любовнику, чтобы поцеловать, чем вызвал громкое возмущение своими жирными губами и руками. С тех пор просмотр телевизора превратился в соревнование.       Нужно было собирать вещи, чтобы успеть увезти их на новую квартиру, а они до обеда валялись на полу, грели пятки на солнце. Тошия пел старую попсовую песенку, лажая и кривляясь, пародируя её исполнителя. Каору смеялся, рука покоилась на животе, а вторая под двигающейся головой Хары. Потом стал вставлять разные звуки, изобретая новую аранжировку. «А неплохо получается. Нам определённо нужно собрать группу» - сказал Хара. «Ещё одну? Я знал, что ты ненасытный, но нужно быть скромнее, Тотчи. Скромнее», - ответил Каору и они глухо засмеялись.       Хара заговорил во сне, невнятно, с интонацией.       - Всё будет хорошо, - прошептал Каору и прижался губами к его лбу.       А если нет? Если что-то пойдёт не так? Может, он должен был бороться за дом, за место, где они оба счастливы? Ведь сдаться может каждый.       Однажды и Тошия сдался. Взял зубную щётку, носки и трусы, футболку Каору (по ошибке), сунул всё в сумку и ушёл. Они не разговаривали две недели, пока Ниикура не отправил… Это было… где же это было? Он помнил только Тошимасу, который доставал телефон, отвлёкшись от дела, и читал сообщение. На лице разгладилась меж бровная морщинка, ушла хмурость с губ и враждебность из глаз. Каору написал: «Иногда вместе невыносимо, я знаю. Но без тебя – ещё хуже». Ниикура надолго запомнит его поднятые глаза и тоску в них, усталость, неуверенность, доверие. Именно неуверенность помогла ему стать осознанием, как близок Хара, как робко верен в этой невечной жизни такому хрупкому чувству, возникшему когда-то из череды коротких взглядов и неловких фраз.       Тошия пришёл вечером и, сидя в ванной, молчал, пока Каору тёр его спину. Наверное, он чувствовал то же, что чувствовал Ниикура – болезненную привязанность и желание избавиться от неё, начать что-то новое, что-то простое и податливое. Он обернулся и сказал: «Прости. С тобой так сложно последнее время. Я часто боюсь, что не выдержу этого». Каору его понял. С того времени изменилось не много, он всё ещё учится быть лучше для Тошимасы, и любит моменты, когда Хара понимает и прощает.       Хара встал, откинул одеяло и босой пошёл по темноте. Он стоял у туалета с открытой дверью, свет трапецией выделялся за головой Каору. Вернувшись, Тошия подлез под бок Каору, прижавшись лопатками и голыми ягодицами, просовывая холодные ноги между его горячих голеней.       - Почему не спишь? – послышалось из-за спины.       - Мысли всякие, – ответил Каору, теребя волосы на макушке.       - Поделишься?       Ниикура молчал, затем тоже развернулся на бок и обнял Тошию, прижался своим обнаженным телом к его.       - О том, что завтра нужно уезжать? – предположил Хара.       - Что это последняя ночь.       Тошия смотрел перед собой, на косяк, выделяющийся среди теней.       - Ты любишь меня? – спросил он тише.       - Ты знаешь.       - Скажи.       - Люблю, Хара.       - Тогда спи. Мы уезжаем, а не расстаемся.       Каору усмехнулся ему в шею:       - А сейчас особенно сильно люблю…       - За что это?       - За то, что ты такой.       - Какой «такой»?       - Такой, какой есть. Спи…       Хара усмехнулся и закрыл глаза.