Город Паучьих Сетей

Паучьи сети колышутся на легком, по-летнему теплом ветру; тонкие, невероятно прочные волокна смещаются практически незримо, лишь иногда предательски сверкая в свете солнца, выдавая себя. Паутина протянута между домами, закреплена на кронах и ветках деревьев, на верхушках статуй немногочисленных фонтанов, протянута не кем иным, как жителями города. Город Паучьих Сетей немноголюден и тих. Большинство домов в нем старые, но подвергнутые тщательной реставрации, построенные в один-два этажа с нарочитой простотой в архитектуре и тонкими стенами неприлично маленьких квартир. Площади его пустынны – гораздо пустыннее улиц – представляющие собой не что иное, как огромный участок залитой серым земли – зоны отчуждения, когда-то должные стать местом празднеств. Людям Города Сетей не нужны праздники в истинном их значении и смысле. Праздник – повод показаться прочим, доказать свое превосходство и поймать кого-то в только сплетенную сеть. Большая игра тянется с самого сотворения города: с тех пор, как неизвестный, гонимый обществом, пришел на эту землю, походя набрав себе спутников и почитателей – преступников, изгнанных за собственные злодеяния, и нескольких старообрядцев, бегущих от новых символов веры. Люди, сотворившие Город Сетей, пережили лишь короткий период сплочения, после которого их вера в себя и друг друга ослабла, уступив место жажде власти и уже привычному страху. Лишенные возможности открыто развязать короткую, кровавую борьбу, они искали все более изощренные способы победить – и находили их в холодной войне, в сотне клейких, убийственно прочных нитей. Пойманные подвергались жестоким пыткам, и лишь тогда предавались смерти, оклеветанные и униженные. Все, приходящие после создателей и хозяев, был вынуждены принимать правила этой замысловатой и страшной игры, вместе с тем заражаясь коварством и страхом. Город развивался и ширился: на бесплодных землях, словно грибы после дождя, вырастали фабрики, мануфактуры и множество частных хозяйств. Он становился благороднее и величественнее с каждым десятилетием своей непомерно долгой жизни, и лишь правила, заложенные Первыми, остались неизменными и совсем скоро стали привычной и важной частью жизней его обитателей, а позже – и вовсе их смыслом. Искусство игры и плетения паутин в конечном итоге развилось настолько, что даже дети, невинные существа, рожденные в этой большой деревушке, с младенчества перенимали традиции предков – и плели паутины, всосав это умение с молоком своих матерей. Дети вырастали и передавали сомнительный дар, до конца своей жизни упорно сплетая сети, норовя поймать другого и не попасться самому. В этой системе не был сбоев, пока… - Твой ребенок – НЕПРАВИЛЬНЫЙ! – Тучный мужчина с красной от природы кожей делает круг по просторной, оформленной в светлых тонах комнате. Останавливается, ерошит пятерней короткие русые волосы и вздыхает, резким движением убирая с лица мешающие пряди. Он обращается к своей жене – стройной блондинке со скуластым лицом и острым взглядом сине-желтых глаз, но его взор устремлен на ребенка трех лет, улыбчивого и молчаливого, глядящего на отца зелеными, совсем как у него, глазами. Женщина не отвечает. Ее губы сжимаются в тонкую и бледную полоску, а сама она, невысокая и хрупкая, словно статуэтка или кукла, напрягается всем телом, вытягиваясь в струну. Она водит сухими, длиннопалыми руками по юбке белого платья-футляра, и ее длинные, покрытые красным лаком ногти выглядят угрожающе, как выпущенные когти зверя, уже готового к прыжку. Когда женщина говорит, ее голос, ласковый и нежный для чужих, режет слух, напоминая звук бьющегося стекла. Он проникает в сознание, заполняя его и причиняя почти физическую боль. - Нет уж, тут твоя порода! Посмотри, он весь в тебя! Копия! – Визгливо сообщает она, гневно сверкая глазами. Женщина вспоминает сестру и мать своего мужа – и не упускает возможности отметить очевидное, по ее мнению, сходство. Звонкая пощечина. Блондинка реагирует мгновенно: бросается на обидчика, вытягивая вперед костлявые и цепкие, пронизанные сетью выступающих вен, руки, и яростно царапает ему лицо до тех пор, пока он рывком не отдирает от себя разъяренную фурию. Мужчина взбешен и растерян, опьянен и ошарашен собственной болью и ощущением того, как горячая, вязкая кровь выступает на свежих ранах и вяло стекает по носу, подбородку и нижней губе. Царапина на верхнем веке щиплет каждый раз, когда он моргает. Женщина отступает на шаг, видя его бешенство, но через несколько секунд оседает на пол, крича, ругаясь – и плача от боли и злости. На ее аристократически-белой, покрытой соцветиями многочисленных родинок, коже алеют следы от ударов, должные вскоре стать синяками. Ребенок смотрит на них, не мигая: на плачущую мать и на отца, стремительно покидающего комнату; он сегодня же возьмет отпуск, сказав, что едет отдыхать(ему, начальнику, такое позволяют), а сам станет лечить царапины, несколько дней ненавидя абсолютно весь мир; она же скроет побои под платьем и снежно-белой накидкой, шелковым платком и тонной косметики. Потому что они – идеальная пара – восемь лет в браке – им по-другому нельзя. Ребенок смотрит на них, не мигая, и, кажется, хочет обнять свою мать, разъяренную и заплаканную , - он знает, что виноват, хотя и не знает, в чем, и видит, что ей очень больно. Немногим позже он станет сбегать от этого в лес и к реке – от гнева отца, от слез матери и от собственного молчания. Если не удается сбегать – замыкаться в себе, выговариваясь лишь стихами и текстами, переломанными в построении и смысле. Потомок, рожденный в Городе Паучьих Сетей, рожденный в своей идеальной, по мнению многих, семье, не умел создавать изощренные ловушки, так высоко ценимые в городе, как не умел и правильно лгать, не выдавая взволнованность видом. Единственное, что он умел – это плести свою собственную паутину, не смертельную , да и вовсе, по сути своей, не опасную. Паутина плелась из сказок и тихих, простых и многозначительных слов, из заблудившихся снов и лунных лучей, неосторожно спустившихся на подоконник. Дырявая и непрочная, она упорно не желала протягиваться между светлыми стенами, и даже капли воды, приносимые сказочником в комнату для того, чтобы сделать из них зеркальное подобие алмаза, отказывались задерживаться на ней, скатываясь вниз и разбиваясь о паркет. Отец и мать, иногда заглядывавшие в комнату, горестно качали головами – и снова ссорились между собой. Возможно, тогда они ссорились и со своим дитя, но замечать это он начал много позже. Взрослея, непутевый отпрыск идеальной семьи начал избегать людей и научился обходить развешенную всюду паутину – больше интуитивно, чем осознанно. Это умение обезопасило его от внешнего мира, пусть даже далеко не полностью. В паучьей семье, где со временем все чаще пресекались любые проявления чувств, рос мечтатель и неумеха, в одиночестве сбрасывающий маску бесчувственности и отправляющийся (страшное дело!) искать чудеса среди Паучьих Сетей. Они, как ни странно, всегда находились: фонари, в тумане горящие даже днем, похожие на далекие огоньки от самого неба – сразу десяток щадяще-блеклых солнц; лягушачья перекличка на реке, неожиданно и случайно встреченная на опушке лошадь и, совсем редко, улыбка или теплый взгляд. Все чудеса пустынного города бережно уносились с собой и нанизывались на паутину, вскоре начавшую напоминать огромный ловец снов. Уже в юношестве сказочник, названный кем-то Собирающий Чудеса(сначала в насмешку, а потом абсолютно всерьез) научился отправлять свою паутину по ветру, как другие отправляют бумажные самолеты. Части огромного ловца кружили по городам, оседая в квартирах тех, кому они предназначены, безошибочно находя их дома и влетая в распахнутые окна. У кого-то они оставались надолго, в чьих-то руках таяли, словно снег, а иногда находили ответ, который тут же признавался чудом и отчаянно охранялся, вплетенный в крошечную и полупрозрачную сеть, ту, которую сказочник хранил у сердца, в нагрудном кармане любимой рубашки. Много позже, через несколько долгих лет, Собирающий найдет способ вплести осколки памяти в самого себя, в свое естество и собственную душу. Много позже паутина станет задерживать капли воды, родители поймут своего непутевого отпрыска, а прогулки по небу и крышам станут привычны, как танец лунных лучей по уютному чердаку и ароматный чай в любое время суток. Много позже… - Почему ты так не любишь свой город? Я видел его – он очень красив. – Дракон, неуклюже зажав когтистыми лапами чашку, отпивает остывший отвар, сладко жмурится – и смотрит на Собирающего, повзрослевшего и не так давно нашедшего в себе способность снова улыбаться. Собирающего, сбежавшего из города и нашедшего свой приют на чердаке одного из домов. Сказочник молча улыбается в ответ, и лунные лучики пляшут на его лице и в спутанных волосах. Прошлое – прошло. И незачем его ворошить.