Живое воображение

Аркадий Владимирович проснулся рано. Солнце едва встало и теперь слабо золотилось сквозь дачное окно. Некоторое время Аркадий Владимирович лежал, рассеянно угнетая щекой горячую со сна подушку. Ему все казалось, что кто-то зовет его, туман клубится и шепчет в приоткрытое окно: «Аркаша». Аркашей звала его только жена. Жена вечером взяла машину и поехала в город, проследить, как их дочь, Машенька, готовится ко вступительным экзаменам в институт, одна в просторной трехкомнатной квартире с кабельным телевидением и интернетом. Но не за кабельное телевидение и интернет беспокоились Аркадий Владимирович и его жена, а за сохранность коньяка в баре и дизайнерской мебели в гостиной вместе с пугливым персидским котом, жившим между коридором и кухней. Кот нервничал, когда в дом приходили люди, когда люди шумели, пили, пели, громко включали музыку и танцевали: нервничая, он драл подлокотники и писал в горшки с декоративными пальмами и на ковер. А то, что с Машенькой в одной просторной трехкомнатной квартире очень скоро окажутся шумные, пьющие, поющие и танцующие под громкую музыку люди — машенькины друзья — можно было поручиться. Аркадий Владимирович с тяжелым вздохом взял с тумбочки очки и планшет. Аркадий Владимирович был совой и утром ему работалось тяжело, плохо, мысли ходили тяжелые и неповоротливые, как баржи на далекой реке, и гудели: «работай! работай! не можешь работать — арбузы грузи». Но Аркадий Владимирович был уже не в том возрасте, чтобы грузить арбузы. От многолетней сидячей работы у него развился шейный остеохондроз, премерзкая штука: шея болела и становилась как каменная, и хрустела так оглушительно, что женина собачка — шпиц Аврора, по-домашнему Арька — прислушиваясь, начинала глухо рычать, тараща злые желтые глаза. Ладно бы остеохондроз, ладно бы геморрой и межпозвоночная грыжа — вот так вот Аркадий Владимирович неудачно сходил к мануальному терапевту, — но с недавних пор Аркадия Владимировича начало подводить еще и воображение. Контракт на новую книгу был уже заключен, но ни одна глава еще не была написана. Неожиданно для себя Аркадий Владимирович превратился в ведро, пустое и гулкое, в котором не было ни воды, ни рыбы, ни персонажей хоть каких завалященьких — ничего. А все потому, что Ниночка. Ниночка занимала его мысли даже больше, чем когда Машенька впервые привела ее в дом, а потом, вместе с собачкой Арькой, плеером и теплым одеялом повезла на дачу. Ниночка была ничем не примечательной девушкой, вот только волосы у нее были яркие, заметные, ярко-синего цвета, как испанское стекло. Аркадий Владимирович не знал, откуда к нему пришла такая ассоциация. Он просто сидел в кресле, читал с планшета новости и одним глазом поглядывал на Ниночку, пытаясь освежить в памяти два неудачных года обучения в художественной школе и подобрать название к оттенку ее волос. Жена знала его слишком хорошо, чтобы начать беспокоиться, но вот Ниночка поняла долгие взгляды Аркадия Владимировича по-своему. Она потупилась и побледнела, как не смущаются и не бледнеют современные девочки с татуировками на шейках и крестцах, разноцветными волосами и вихляющей походкой, любящие подолгу сидеть на коленях друг у друга и у своих мальчиков, до бесконечности фотографируясь на телефоны. Заметив, что Ниночка смутилась, Аркадий Владимирович тоже слегка смутился, чего давно с ним не бывало, и пошел жарить мясо, походя предупредив девочек, чтобы не портили себе аппетит перед едой. Машенька ответила «знамо дело», даже не повернув головы. Она лежала на полотенце в пестром купальнике и смотрела в телефон, двигая что-то большими пальцами на экране. Ниночка же посмотрела на Аркадия Владимировича снизу вверх и медленно кивнула, судорожно дернув подбородком, словно от горлового спазма. «Почему твоя подруга все время молчит?», — спросил Аркадий Владимирович Машеньку, когда Ниночка, по-дикарски вытерев запачканные руки о шорты, пошла в туалет, а жена отошла к забору покурить. «Не знаю, — Машенька дернула плечом. — Может, при тебе говорить не хочет». «Она меня боится?», — улыбнулся Аркадий Владимирович, стараясь не показать своего тревожного и отчего-то радостного интереса. «Может и боится, — Машенька ответила Аркадию Владимировичу странным взглядом. — А может и не может». Вечером Аркадий Владимирович пошел погулять на озеро. Жена не удивилась, только меланхолично кивнула и включила телевизор, попросив Машеньку принести пепельницу и открыть дверь на веранду. Аркадий Владимирович, когда бросил курить, очень просил жену не курить при нем и в доме, или хотя бы курить в его отсутствие и проветривать потом. Ему казалось, что она радуется, что уходит, ведь пока он не вернется с озера не нужны все эти долгие ритуалы одеться-выйти-отойти подальше, проверить-не-тянет-ли-дымом-к мужу. Когда Аркадий Владимирович и его жена только познакомились, он был начинающим писателем, разведенным, с прокуренными пальцами и вдумчиво-разочарованным взглядом. Она была уже немножко известной поэтессой, шила себе глухие короткие бархатные платья и красила ногти в черный цвет. Но жена Аркадия Владимировича давно уже не писала стихов. Она с мрачным вздохом говорила, что Машенька — ее главная поэма, притягивая к себе дочь и вяло целуя ее в макушку, носила не платья, а кремовые брючные костюмы; только вот курить не бросила. А Аркадий Владимирович бросил. У озера было прохладно, и Аркадий Владимирович подумал, что, может быть, стоило захватить куртку. От холода и озерной сырости пронзительно заныла шея. Шея ныла, когда Аркадий Владимирович нервничал, но сейчас он был спокоен, потому что в кармане джинсов у него лежали пачка красного рофманса и зажигалка, от которой, если почиркать подольше, можно было прикурить. Что бы он не делал, какие бы успокоительные не пробовал, ничто не успокаивало его лучше сигареты. Еще у озера было светлее, чем в дачном поселке. Ночь привычно вступила в свои права, но вода как будто бы отражала звездный свет и от этого переливалась, как перламутровое зеркало. Аркадий Владимирович подумал, что мог бы вставить это описание в одну из своих книг, но не хотел. Понимал, что такую красоту словами не передать, выйдет слащаво и глуповато, как у вечно восторженных немецких поэтов. По пояс в воде, у трухлявой озерной пристани стояла Ниночка. Она положила подбородок на кулаки и смотрела в сторону тропинки, по которой пришел Аркадий Владимирович. — Я вас очень ждала, — тихо сказала Ниночка. — Очень. — Не холодно тебе в воде? — спросил Аркадий Владимирович, растеряно сунув руки в карманы. — Так и заболеть недолго. Вылезай, я тогда схожу за полотенцем. — Нет, мне не холодно, а очень даже приятно, — улыбнулась Ниночка. — Я привычная. Ее зубы блеснули в звездном сиянии пруда, словно нитка жемчуга. Белое личико уже не казалось таким острым и болезненным, да и волосы словно стали гуще и длиннее: теперь они пушились, как морская трава. Ниночка показалась Аркадию Владимировичу какой-то смутно красивой, словно в ее лице сложились черты всех тех женщин, которых он любил. Это заставляло его мысли ходить по кругу, послушно возвращаясь к их словам, вздохам, упрекам, ласковым прозвищам, которые они придумывали для него, как бы он ни просил, как бы не повторял, что не переносит сюсюканий. — Вы садитесь, садитесь, — Ниночка суетливо стряхнула с досок листья и сор. — Вам, наверное, неудобно стоять и курить хочется. Аркадий Владимирович хотел было ответить, что за день насиделся, но почему-то подчинился и сел. Он хотел снять кроссовки и опустить ступни в воду, но Ниночка вдруг схватила его за руку: — Вот этого — не надо. — Почему не надо? — удивился Аркадий Владимирович. — Не думай, у меня ноги не пахнут. Я часто меняю носки, — пошутил он. — Я вовсе так не думаю, — покачала копной бутылочно-синих волос Ниночка. — Просто не надо слишком доверять воде. Оставайтесь лучше на твердой земле, так... безопаснее. — Я умею плавать, — Аркадий Владимирович заспорил, но ноги подобрал. — На этом озере прошло все мое детство. Помню даже плот, который строили мы, мальчишки. На нем удалось доплыть от вон той ивы до самой середины. Он показал пальцем на старое, погнутое дерево на другом берегу, разбитое молнией надвое и поросшее коричневыми прутами-плетьми в разломе, но Ниночка даже не обернулась. Она смотрела на Аркадия Владимировича и призрачно улыбалась. Аркадий Владимирович вдруг понял, что улыбается Ниночка не размыкая губ, и сквозь их розоватое желе видны крепко сжатые острые мелкие зубы. — Я вас давно знаю, — Ниночка взяла Аркадия Владимировича за руку свободно, как взрослая женщина, и слегка ее сжала мокрым, но приятным холодным пожатием. — Сначала вас привозила сюда бабушка, гулять. Потом вы приходили с отцом. Потом — прибегали с друзьями, хлопали по воде палкой, колошматили руками. Многим из нас это не нравилось, но я уговаривала девочек быть спокойнее, все-таки дети: мы ведь тоже когда-то были детьми. — Лет в шестнадцать вы вдруг так вытянулись, стали высоким, как деревья, — Ниночка мечтательно улыбнулась, округлив глаза. Они стали совсем рыбьими, блестящими, веко ушло куда-то внутрь и теперь на радужке нет-нет, да мелькала бесцветная пленка. — Потом стали девушек приводить. Мы хватали их за ноги, поэтому они отказывались входить в воду, — Ниночка нахмурилась, и ее лицо подурнело и потемнело, — Но от этого у вас только оставалось больше времени обжиматься не берегу. Все знали, что выбрала вас в ночь на Ивана Купалу, и спрашивали, почему никак не утоплю, но я не хотела — так, я знала, что вы особенный... Ниночка говорила все быстрее, ее глаза лихорадочно блестели, и Аркадий Владимирович, зачарованный, наклонялся к ней все ближе. Он почувствовал сладковатый запах ряски, исходивший от волос Ниночки, от ее лица. — Выберите меня, — попросила Ниночка, обвивая склизкими руками шею Аркадия Владимировича. — Сделайте меня снова живой. В пруду холодно и сыро, я мерзну и болею. Девочки не говорят ни о чем, кроме еды, но они здесь дольше, чем я, они уже забыли, каково это ходить по земле, а я нет. Я на день голос отдала, только чтобы вас увидеть... Изо рта у Ниночки пахло как у Арьки, горячим гнилым мясом. Краем глаза Аркадий Владимирович видел, что синеволосые головы со светящимися желтыми глазами поднимаются из воды и медленно, покачиваясь, движутся к помосту. Аркадий Владимирович рванулся из кольца Ниночкиных рук, молча, яростно, словно зверь, попавший в капкан. Ниночка попыталась его удержать, но склизкие пальцы срывались. Аркадий Владимирович отполз с причала на землю, суча ногами и отталкивая бледные руки, тянувшиеся из воды и пытавшиеся схватить его за щиколотки, за развязавшиеся шнурки кроссовка, за штанины: — Меня, меня, — стонало на разные голоса, — выбери меня! Наутро жена нашла Аркадия Владимировича в саду, спящим в гамаке. Он с трудом вспомнил, что ходил на озеро, а когда вспомнил, то решил, что ему приснился очередной кошмар. Аркадию Владимировичу часто снились кошмары, его психолог называл это расплатой за живое воображение и вообще профессиональным заболеванием. Когда Аркадий Владимирович рассказал свой сон жене, она выслушала его с сердитым выражением лица. Похоже, она начала думать, что Аркадий Владимирович Ниночкой увлечен. Перед завтраком Аркадий Владимирович осторожно поинтересовался у Машеньки, когда Ниночка спустится к столу. Машенька ответила, что рано утром Ниночка пошла на станцию электричек и уехала в город, в общежитие. — Какая невежливая девочка, даже не попрощалась, — желчно заметила жена, все-таки услышавшая с веранды их разговор. Машенька закатила глаза: — Пап, я пойду. У меня правда нет настроения слушать, как вы ругаетесь. Мы с Нинкой сто лет знакомы, ей старые не нравятся, это я знаю точно. — Погоди-ка, — Аркадий Владимирович нахмурился. — Я думал, что знаю всех твоих друзей, но вот эта Нина... Я ее впервые увидел, когда ты ее на дачу привезла. — Здрассти приехали, — фыркнула Машенька. — Пап, да я с ней каждое лето на даче гуляла, и в гости приводила, только ты писал, мама гоняла рабочих, достраивавших второй этаж, вам не до нас было. Мы познакомились у пруда, помнишь, я рассказывала? Не помнишь? Конечно, не помнишь, это было сто лет назад. С женой они из-за этого разговора все-таки поругались. Потом помирились, потом снова поругались из-за того, что Арька написала под роутер и тот закоротило; пришлось новый покупать. Машенька вскоре уехала в город готовиться к экзаменам, жена через пару дней решила проверить ее и квартиру, причем скорее квартиру, чем Машеньку: их дочь была человеком достаточно здравомыслящим, чтобы самой о себе позаботиться, да и ребенком беспроблемным. Только вот лет в пять объявила, что подружилась с девочкой по имени Нина, которую не видел никто, кроме, самой Машеньки и играла, что приводит Нину домой и кормит ее гренками с молоком. Жена отвела Машеньку к психологу и тот сказал, что с ней все в порядке. Девочка унаследовала живое отцовское воображение, пошутил он тогда, в семье растет второй прозаик. «Живое воображение», — подумал Аркадий Владимирович неприязненно, ворочаясь в кровати. Живое воображение грозило стать чем-то вроде семейного проклятия. Машенька хотела стать врачом, хотя отлично рисовала и писала весьма пристойные сочинения на уроках литературы. Аркадий Владимирович не то чтобы хотел, чтобы дочь пошла по его стопам, просто боялся, чтобы она из глупого упрямства зароет талант в землю. Но Машенька упорствовала, повторяя, что книжки не помогают людям, врачи помогают. Она решила это еще в детстве, когда выдумала, что ее подруга Ниночка больна, и что она, Машенька, обязательно станет врачом, который ее вылечит...