Зеленые воды

Окна спальни Саймона Морна выходили на один из бесчисленных каналов Нижнего города, и каждое утро, просыпаясь, он пару минут глядел в мутно-зеленую воду. Его не интересовали ни каналы вообще, густой сетью пронизывающие Аккаде Актобе, белый град посреди моря, ни та их часть, что поднималась из моря, доходя только до нижних кварталов, ни их ленивые, насыщенные солью волны, похожие на кусок зеленого нефрита. Он и сам не знал, что заставляет его останавливать взгляд на безыскусном, ленивом шевелении, оправленном в белый камень узкой набережной. Порой ему представлялось, что там, в глубине этих вод, тихо так же, как в глубине гор, где добывают зеленый нефрит, и только безмолвные рыбы, пришедшие из моря вместе с этой водой, нарушают ее однообразное движение. Возможно, он просто хотел ненадолго отвлечься от мысли, что этим утром, так же, как и любым другим, он должен будет позавтракать, одеться и спуститься в магазин, доставшийся ему от тетки. Там он проведет все время до обеда, после которого вновь сядет за прилавок и останется за ним до вечера, продавая бумагу, конверты, перья и палочки, печатки, сургуч, записные книжки разных видов и чернила всех цветов и оттенков. Его тетка закрывала свой магазин в восемь вечера и открывала его в семь утра, и Саймон Морн придерживался того же графика, хотя теперь, когда он был полноправным владельцем, он мог, конечно, изменить его. Иногда он размышлял о том, что мог бы изменить гораздо больше, и никто не стал бы указывать ему, как лучше поступить: тетка его вышла замуж и переехала в Бахарну, и Морн сначала даже удивлялся, почему именно ему, не смотря на довольно прохладные с ней отношения, она оставила и свое жилье, три комнаты прямо над лавкой, и свое дело, ничего не попросив с него за это. В желание тетки сделать щедрый подарок он не верил; разве что то, что она хотела таким образом насолить его отцу, могло иметь под собой какую-то логику, но и то смутную. Иными словами, Саймон Морн не знал, что ее сподвигло на этот прощальный жест. Не могла же она и впрямь иметь в виду то, что сказала, передавая ему бумагу, скрепленную полоской ее печатки, и ключи от лавки и комнат, - что, мол, он с этим местом общий язык найдет. Конечно, лавка в тихом, нижнем районе на улице Жаворонков была не самой доходной и могла прокормить максимум одного человека, но все же это было делом. И менять Саймону Морну ничего по-настоящему не хотелось. Для того, чтобы нанять продавца, средств у него было недостаточно, но он мог избавиться и от комнат, и от лавки, продав или сдав и то и другое и получив за это деньги. Это означало бы, однако, что ему придется искать покупателя, развешивать объявления, разговаривать с незнакомыми людьми, а позже еще и думать о другом занятии и жилище, - ибо от отца он съехал без малейшего сожаления и возвращаться к нему не собирался; даже от мыслей о всех этих хлопотах Саймон Морн чувствовал себя не очень хорошо. В размышлениях же о том, чем он хотел бы заниматься, ему приходила на ум только магия, но Морн знал прекрасно, что магии тот, кто хочет чего-то в ней достичь, должен учиться с детства, и что в Академию, чьи белые резные башенки высились в западной части города, берут либо детей, либо юнцов, не достигших еще двадцати лет; сам он уже перешагнул эту границу, поиск же учителя-мага был сопряжен с не меньшими трудностями, чем поиск жилья. Но гораздо больше, чем хлопот мелкого, выбивающего из равновесия копошения неустроенности Саймон Морн боялся того, что, взявшись за магию всерьез, столкнется слишком со многими трудностями, требующими прилежания и настойчивости - тех качеств, которых ему никогда не хватало, - и лишится давней мечты, которая привлекала его разум не меньше, чем взгляд - нефритовые воды канала под окном спальни. Иными словами, заботиться о лавке Морну не нравилось, но это устраивало его и давало сколько угодно времени на то, чтобы спокойно и тихо размышлять, мечтать, читать и тренироваться, если находила охота, в мелких и безобидных магических фокусах. Лучше всего ему удавались магические искры - правда, только правой рукой; но для самоучки и это было очень неплохо, и никто из более способных к магии не мог обвинить его в недостатке техники - потому, что не имел возможности вовсе увидеть его попыток. Здесь его никто не трогал и не тормошил, и никому не было до него никакого дела. В каком-нибудь ином месте он не имел бы таких преимуществ, и это совершенно примиряло его с писчебумажной лавкой. Покупатели его тоже не слишком отвлекали - за день лавку посещало от силы двое, в удачные для торговли дни - четверо. Благодаря тому, что улица Жаворонков, длинный путь которой пролегал через три квартала, вливалась в конце концов в квартал Лестниц, ведущий, в свою очередь, к Академии, среди этих покупателей попадались порой и городские маги, которых легко было узнать по темным, с золотым шитьем на воротниках мантиях, перехваченных у пояса длинными шарфами с магическими символами. Нун, секхат и сеш сливались в тонкие геометрические узоры, вьющиеся следом, как искры, и Морн изо всех сил старался скрывать зависть, неизменно пробуждавшуюся в нем при этом зрелище. Он уже запомнил немногочисленных постоянных покупателей - молодую женщину, всегда по вторникам бравшую одно-единственное писчее перо с красной каймой, и мужчину средних лет, каждый третий день по получасу торчавшего в лавке, рассматривая полки, прежде чем приобрести лист бумаги с тиснением или грифель. Но чаще всех к нему заходил какой-то маг, покупавший слишком много для одного человека бумаги и сургуча. Скорее всего, он исполнял обязанности секретаря или просто вел исключительно обширную переписку, да и остальные были самыми обычными горожанами, но Морну приятно было воображать, что и перья с красной каймой, и бумага, и сургуч, мирно лежавшие на полках в паре шагов от прилавка, идут на исполнение каких-нибудь сложных и могущественных ритуалов, быть может, пришедших когда-то из иных миров вместе со скрытыми культами и давно позабытых всеми, кроме нескольких преданных адептов. Конечно, главным среди них должен был быть этот маг. Цвет кожи выдавал в предполагаемом главном адепте уроженца Селефаиса; на языке Шести Царств он говорил, однако, без всякого акцента. Он был неизменно вежлив, брал обычно синие чернила, синий же сургуч и ориабскую бумагу с водяными знаками в виде сов, но не говорил ни слова сверх обычных фраз покупателя, и Саймон Морн невольно удивился, когда в один прекрасный день, расплатившись за покупку, маг осторожно спросил: - Простите мое любопытство, но... откуда это у вас? - Что - это? - переспросил Морн, выругав себя за дрожь в голосе. Он, конечно, знал, о чем говорил его посетитель, ибо только одна вещь во всей лавке была достойна не только внимания мага, но и его интереса - фигурка, найденная им вчера на спуске к каналу. К воде каналов Аккаде Актобе, и пресных, и соленых, ведут с набережных узкие спуски - либо ступенчатые, либо плоские и пологие, разной ширины, порой украшенные резными перилами, а порой и попросту обрывающиеся в воду; в каналах Нижнего города во время отлива последние ступени или плиты обнажаются, светясь сохнущими водорослями и мелким мусором, чтобы вскоре вновь скрыться под водой. Бродя поздним вечером по городу, Морн испытал желание спуститься к воде и не стал ему противиться. На нижних ступенях спуска он увидел кусок камня, зеленый, как воды канала. Морн предположил, что камень был нефритом, но он весьма посредственно разбирался в камнях и не мог сказать точно, так же, как и не мог решить, что именно изображала фигурка. С некоторой натяжкой ее можно было бы считать очень странным вариантом то ли птицы, то ли рыбы, а может, нечта среднего между ними; - вытянутая, как яйцо, и немного крупнее яйца размером, с мягким переливом зеленого цвета от "головы" до "хвоста". Единственное, в чем Морн был уверен - это творение чьих-то рук, а не причуда природы, ибо фигурка носила на себе отчетливые следы резца, а середина ее была украшена тонким поясом символов, каждый из которых Морн видел в первый раз. Он взял фигурку с собой и поставил ее сбоку от прилавка, чтобы иметь возможность почаще смотреть на нее - ленивые глубины зеленого цвета неизменно привлекали его взгляд. - Я ее нашел, - ответил Морн, думая о том, что прямо сейчас этот маг, на вид его ровесник, может ему завидовать, и испытывал при этом радость. - В ящике комода. - Комода? - маг казался сбитым с толку. - Да, - беспечно продолжил Морн. - На чердаке. Вам завернуть? Он внимательно следил за своим посетителем и заметил, как при последних словах тот вздрогнул, убрав с прилавка руки, как будто думал, что слова эти относились совсем не к бумаге или сургучу. - Нет, - поспешно ответил он, придя в себя. - Нет, спасибо, я возьму как обычно. Он взял свои покупки и сделал шаг к двери, но вновь помедлил и обернулся. - А когда вы его нашли? Этот символ? - Три дня назад, - спокойно солгал Морн и позволил себе небольшую улыбку. - По-моему, он хорошо здесь смотрится. Маг ничего на это не ответил; Морн видел, что он почти выбежал из лавки, явно напуганный, хоть и скрывающий страх, и улыбнулся еще раз - нефритовой фигурке. - Как мы его, а? Будет знать. Нефритовые воды мягко всколыхнулись, соглашаясь с ним. Морн потратил два дня на то, чтобы расшифровать символы, опоясывающие фигурку: хорошо, что он успел обзавестись достойным количеством книг по магии, и хорошо, что, по крайности, книг и свитков эти неприятные люди не прячут, делая вид, что те доступны лишь избранным. К его огорчению, книги оказались почти бесполезны, - ему пришлось вытрясывать из них знания по крупицам, сгребая их воедино; переворачивая страницы кодексов и растягивая свитки, он то и дело поднимал взгляд и долго глядел на фигурку, безмолвно хранящую свои тайны. Но в конце концов зеленая фигурка поведала ему, что срединным знаком на ней была нантх, праматерь нун, а бока ее обрамляли санарит и са, выродившиеся в головах скудоумцев в общее, усеченное и убогое пересечение линий, именуемое ныне секхат. И, любуясь переплетением санарит и са, древних и истинных, мягкими волнами очерчивающих плавники-крылья, Саймон Морн думал о том, что оказался счастлив, не учась магии - ему не пришлось забивать себе голову неподобающими выдумками, и не придется теперь забывать их, чтобы освободить место для того, что действительно стоит знать. Зеленая фигурка поведала ему, что в мире существует достаточно вещей, которые стоит знать, но первая из них есть покой, и раз он был достаточно умен и опытен, чтобы уже постичь это, все остальное не потребует почти никаких усилий. И Саймон Морн стал учиться. И он учился с охотой. Он выучил, что покой, суть венец путей, дозволяет только долгие и плавные движения, схожие с покачиванием волн, и что прозрачность не может быть истинна, потому что вещи, которые сразу можно прозреть насквозь, всегда лживы. Он узнал, что громкие звуки есть треск и грохот, что миры издают, когда их рвут зубами, и что тишина есть не отсутствие звуков, а возможность их существования. Он ходил с осторожностью, потому что каждый его шаг был балансом, но ходить часто, как прежде, когда он выбирался вечерами погулять по городу, больше не требовалось - движение не имеет смысла, ибо все сковано друг с другом, гласили санарит и са, линии на нефрите, не прорезанные глубоко, как подобает рельефам, а промятые прикосновениями древнего резчика, легкими, но упорными, как волны. Все сплетено воедино, парящие узлы из мертвых водорослей, и вся вода сведена путями, скрытыми от глаза, включая ту, по какой можно ходить, и ту, какой можно дышать, и даже ту, что облизывает кости вдоль берегов Скантарха, подземного потока, такого холодного и вязкого, что никто из живых не способен дотронуться до его вод. Все они соединены друг с другом, повторял Саймон Морн, наливая себе стакан из-под крана в кухне и спускаясь в лавку; делая глоток, он составляет круг, обошедший такую дорогу, что Шесть Царств покажутся в ней одной остановкой, - и все же дорогу, в общей сути не имеющую никакого значения, ведь даже она в исполинской величине своей есть не движение, но покой. Вода, которую он проглотил, как ему показалась, не дошла до желудка, впитавшись по дороге, но Саймон Морн не стал удивляться - напрасный труд; он вылил остаток из стакана на перила витой лестницы и медленно сошел по ней, прошагав до своего высокого стула за прилавком. Некоторое время он сидел там, размышляя о лжи движения, и посмеивался над молодой женщиной, крутившейся у стойки с перьями ближе ко входу; - столько жестов, как у зверька в западне; мужчина средних лет, выбиравший свой грифель или лист с оттиском, был гораздо более благоразумен, и, осматривая полки, ограничивался только легкими кивками. С какой-то точки зрения Саймону Морну интересно было узнать, как вел бы себя маг из Селефаиса, покупавший чернила, сургуч и бумагу, но тот не приходил; впрочем, интерес его был весьма поверхностным, глубина же оставалась спокойной - тяжесть вод нелегко чем-то сдвинуть, и волнение, заведенный порядок вещей, колеблет массы столь огромные, что воздуху трудно себе это представить. В зеленоватом ленивом полумраке Саймон Морн без особых чувств разглядывал устройство лавки, в котором он с отъезда тетки ничего не менял - кипы дешевой бумаги рулонами, резаные листы подороже, высокие стеллажи с лотками листов с оттисками, размывающиеся по краям, перья, колеблющиеся, как водоросли, и мелкая взвесь разлитых пятен чернил, держащихся темными облачками, витрина с буквами наоборот - там до сих пор стояла фамилия тетки. За ее мутным стеклом, с той стороны, стоял селефаисский маг. С ним была девушка в таких же одеждах; Саймон Морн не мог толком рассмотреть выражения их лиц, но колдунья из Академии казалась ровесницей мага - и его самого, вспомнил он нехотя, как будто сквозь мутную воду, - и она глядела на лавку с открытым ужасом. Маг указывал рукой на витрину и то, что было за ней, что-то говоря. Потом он шагнул к двери и взялся за узкую, в виде драконьей головы ручку, но девушка решительно схватила его за плечо и оттащила в сторону. Они обменялись еще несколькими словами и исчезли из вида, уйдя, должно быть, вверх по улице. Морн поморщился, не чувствуя своего лица. Он продолжал смотреть в витрину через всю лавку, лениво раздумывая о том, что скоро стемнеет и ему придется встать и закрыть дверь. Он уже мог разглядеть в витрине свое отражение - оно показалось ему каким-то оплывшим, со сглаженными углами, хотя старые, с трудом вытаскиваемые воспоминания говорили о том, что он всегда был более костляв, чем хотел бы. Саймон Морн посмотрел на свои пальцы, поняв, что они плохо сгибаются, словно отвыкли от этого, и ему пришло в голову, что хорошо было бы размять их, создав магические искры. Жаль, что сейчас их рыжий свет был бы лишним. В зеленом густом воздухе уже был весь свет, какой был нужен, гласила фигурка, стоявшая справа от него, и Саймон Морн хорошо понимал это. Движение, даже такое несложное, как короткий жест пальцами, было нарушением баланса; сосредоточение будет колебанием покоя, звук, что вырвется из искр, будет смыканием зубов. Саймон Морн перевел взгляд на дверь; в зеленом вечернем сумраке у нее до сих пор приседала и дергалась девушка, покупавшая по вторникам перо с красной каймой. У полок с бумагой слева он видел смутное, однообразное движение - темная фигура подрагивала и колебалась, раз за разом мелко кивая головой, - головой, должно быть, что еще может быть у нее сверху, - сгибаясь, как смятая кожа в прибое. Но он не мог рассмотреть точнее - для этого нужен был свет поярче. Саймон Морн напрягся, соединяя пальцы; в ушах у него шумела вода.

***

Когда через несколько часов в лавку ворвались пятеро магов, Саймон Морн собрал все остатки своих сил, и душевных, и физических, чтобы сидеть прямо и не ударить перед ними в грязь лицом. - Вы не... - воскликнул от двери знакомый ему селефаисский маг, но его отстранил коротким жестом высокий пожилой мужчина, веля держаться позади. Воротник его темной мантии был украшен опалами, а символы на шарфе шире, чем у прочих, вспыхивали, как молнии. - Где она, - коротко и резко спросил он, обращаясь к Саймону Морну. - Что? - слабо ответил он, но смог выдавить улыбку. - Вы хотите что-то купить? Саймон Морн видел, как за худой фигурой старого мага девушка, та самая, что стояла с магом с той стороны витрины, указывает остальным на что-то у дверей, веля "этим заняться", и, быстро подойдя к какой-то мокрой куче возле полок слева и присев над ней, не может сдержать возглас отвращения. - У вас один шанс на ответ по собственной воле. - Фигурка, - вновь подал голос селефаисский маг, выглянув из-за плеча старика, и этот голос был неожиданно мягким. - Фигурка из нефрита. Пожалуйста, скажите, где она. Мы просто хотим вам помочь, ничего более. Саймон Морн снова улыбнулся. С его одежды медленно капала вода, и он так продрог, что с усилием удерживался от дрожи; но предвкушал, как будут выглядеть их лица, когда они узнают, что их хваленая помощь тут не понадобилась. - А, эта. Я ее выбросил. Подумал, что не так хорошо она тут и смотрится. Старик был взбешен холодной, едва сдерживаемой яростью, селефаисский маг казался пристыженным, возле дверей другие под короткими командами девушки растягивали почему-то грубые холщовые мешки. Все они могут беситься сколько угодно, они могут верить ему, а могут и нет, подтверждения теперь не добиться не им, ни ему, и в общей сути это не имело никакого значения. Ибо Саймон Морн не врал - резная фигурка вновь была погребена в глубине каналов Нижнего города, колеблющихся вместе с морем, и однообразное движение нефритовых вод вокруг нее снова нарушали лишь безмолвные рыбы, а тишину не нарушало ничто.