Мы будем счастливы теперь и навсегда

Сквозь громкое жужжание электрической машинки для стрижки прорывается бормотание телевизора и редкие ругательства Коры, пытающейся совладать с этим адским приспособлением. Дерек медленно прикрывает глаза — звук неприятный, аж зубы ноют от ассоциаций с посещением стоматолога. Он даже осторожно трогает языком зуб, в котором пломба особенно ярко отзывается на звук. С хищным стрекотанием голодной саранчи машинка вгрызается в волосы на виске, на плечи сыплются ровно остриженные тяжёлые пряди. Хейл задумчиво стряхивает с пальцев налипшие мелкие волоски, чёрные, местами щедро сдобренные серебром. Первой сединой Дерек обзавёлся ещё в тридцать, а к сорока с лишним время окончательно перестало его щадить, отметив белым не только виски, но и неизменную густую щетину. Кора, конечно, очень поэтично называет это солью с перцем, однако стоило признать — теперь соли в волосах становилось всё больше, день ото дня. Время на месте не стояло. — Хэй, ты с этой причёской похож на Фантомаса, — Кора возится за спиной, машинка последний раз сердито стрекочет и умолкает. Полотенце, накинутое на плечи, мягко мажет по подбородку и шее, когда Кора стягивает его, а потом отворачивается к раковине, прочищая машинку от забившихся в лезвия жёстких волос. Шевелюра самой Коры на этой неделе пылает таким истошным ярко-малиновым, что глазам больно, и иногда Дереку кажется, что она намеренно красится во всякие кислотные цвета, чтобы регулярно доводить преподавателей университета до нервного срыва, это как минимум. — Ничего не на Фантомаса, — Дерек критически смотрится в зеркало, стряхивая колкие волоски, кусаче впивающиеся в шею, и натягивает свежую футболку. Голове непривычно легко и голо, так что рука сама тянется потрогать обнажившуюся линию затылка или виски. Выглядит ужасно, и, даже если обычно едкая на язык сестрёнка пытается демонстрировать чувство небывалого такта, Дерек мысленно с ней согласен. Правда, ужасно. — Точно-точно, именно на него, — Кора хихикает и включает кран. — Только на седого и очень хмурого. Ты как, едешь уже? — Ага. Кофе попью уже в пути, — Дерек кивает, рассеянно отыскивая в карманах ключи и бумажник путём лихорадочного обхлопывания. Искомое обнаруживается на столе рядом с заранее приготовленным и упакованным цветком Стайлза — клубком уродливых буро-зелёных щупалец, которые от обильного полива превращаются во вполне удобоваримый зеленеющий кустик и носят гордое имя «иерихонская роза». «От обильного полива» — ключевая фраза, потому что у них с Корой, не особо склонных к цветоводству, получалось только устраивать цветку тотальную пустыню Мохаве и ещё Сонору до кучи. — Передавай от нас всех привет, — Кора влажно мажет быстрым поцелуем по щеке и отворачивается. Слишком быстро для того, чтобы быть настолько заинтересованной в чистке машинки для стрижки, но Дерек это никак не комментирует. Незачем, и так всё понятно. Ещё не стаявший местами лёд хрупает под подошвами ботинок, мартовская хмарь заползает под короткую, совсем не по погоде куртку, и Дерек поскорее ныряет в разогревшийся, душно пахнущий пластиком автомобильный салон, пристраивая цветок, укутанный в три слоя бумаги, на переднем сидении. Хейлу пришлось сменить свою старушку Камаро на более практичный Форд ещё когда Лора только-только родила близнецов, а Питер женился третий раз, вроде как даже успешно. Исключительно чтобы никому не пришлось воевать за место и сидеть друг у друга на головах. Дерек барабанит пальцами по обшивке руля — безымянный палец тонкой золотой змеёй, кусающей себя за хвост, обхватывает кольцо — и вспоминает, что давным-давно, практически в прошлой жизни, они со Стайлзом трахались в Камаро как кролики, после чего на потолке салона остались следы стайлзовых ботинок. Пятна не выводились даже какой-то модной и кошмарно воняющей автомобильной химией, и служили любопытным дизайнерским украшением салона даже когда раздолбанная в хлам машина отправилась на свалку. Дерек горько усмехается: им тогда было едва за двадцать, а жизнь казалась прекрасней некуда. Вот же идиоты. — Ну что, уродец, поехали? — преувеличенно бодро спрашивает у цветка Дерек и жмёт на газ. Он и впрямь заворачивает в кафетерий на середине дороги, покупая стаканчик обжигающего губы кофе и несколько хрустящих круассанов с джемом, к которым не притрагивается. Есть не хочется совсем. Кофейная терпкая горечь тяжело стекает по языку, проваливается куда-то внутрь, смешиваясь с горечью внутренней, вязко плещущейся на самом дне расплавленной, доведённой до вялого кипения смолой. Иногда Дереку кажется, что кроме этой горечи у него ничего не осталось. Иногда Дереку кажется, что вокруг люди только разыгрывают сценки нормальной жизни, с её бестолковой суетливыми радостями и нелепыми хлопотами, что вот-вот появится оператор с хлопушкой, скажет «стоп, снято!» и все разойдутся по домам. Жизнь вокруг продолжается, и Дереку невыносимо думать об этом. Не-вы-но-си-мо. Так не бывает, думает Дерек, отлично осознавая, что ещё как бывает. И именно с ним. С ними. Нью-Йорк тонет в грязно-сером мареве, то ли смоге, то ли дыме, то ли чёрт пойми в чём ещё, где тяжело ворочается кроваво-алое восходящее солнце, плавящееся по краям от оптических искажений и собственного невыносимого, но пока почти недосягаемого для жителей Земли, жара. Надо же, солнце всё ещё встаёт, какая нелепость. Дерек допивает кофе, точнее, вливает в себя насильно, и комкает в ладони ещё тёплый картонный стаканчик, впивающийся острым смятым краем в кожу. По ладони ползёт грязно-коричневый кофейный след, сбегая к запястью и ныряя под резинку рукава, защищающую от ветра и холода, но никак не от кофейных вторжений. Цветок на переднем сидении корчится, как в агонии, и Дереку отчётливо представляется, что вместо сердца у него такая же штука. Буро-коричневое сухое месиво из щупалец, многоглавая дохлая мерзость со змеиными головами-побегами. Или перекати-поле. Или ничего, пустота, вакуум. Дерек стискивает руль в пальцах и упрямо едет сквозь дождливую хмарь, долго тащится в хвосте километровой пробки на развилке, всё вокруг влажно сияет и искрится от дождя и разбивающегося об асфальт света автомобильных фар. Алое и рыжее рябью дробится в грязных лужах, будто кто-то бросил на землю несколько стёкол и раздавил каблуком, пока машины ленивым косяком сельди с гладкими глянцевыми боками неспешно ждут своей очереди, чтобы влиться в неспокойные воды мегаполиса. Дерек нетерпеливо стучит по рулю и вспоминает, что Стайлз вот так же нервно водит, хватается пальцами за руль, жмёт на гудок всей ладонью, эмоционально возводя подрезавшего его водителя в ранг парнокопытных — как преподаватель биологии, Стайлз очень изощрённо подходит к теме ругательств, привнося в них элемент новизны. Последние полгода Дерек исподволь вспоминает всякие мелочи — белую полоску сахарной пудры на верхней губе Стайлза, бесконечно хитрый блеск глаз сквозь ресницы, непрекращающуюся болтовню, перемежающуюся жаргонными словечками, подхваченными у школьников. Всплывает всё вперемешку, хорошее и не очень: споры, бессмысленные траты, сцены ревности, ужасно неловкий камин-аут, семейные поездки, мечты, планы, планы, планы... У них не было киношной ванильной любви, он вообще долгое время не был уверен, любовь ли это, как-никак, никто не выдавал ему соцпакет с чётко регламентированным процентом ссор, примирительного секса и рутины, но теперь Дереку всё это кажется таким желанным. Далёким. Несбыточным. И это несбыточное обладает над ним безграничной властью. Дерек не отчаялся, нет. Он всё ещё планирует поездку в мае в Монтеррей, и поставить летнюю беседку, и купить Стайлзу дурацкий пёстрый горнолыжный комбинезон, о котором тот ему прожужжал все уши. Голос Стайлза в его голове смеётся, спорит, ехидничает и ругается, мол, ничего Хейл не понимает в горнолыжной моде, и как его задолбали крикливые мексиканцы и их чили, который к месту и не к месту, а беседка выйдет невыносимо кривая. Голос Стайлза в его голове болтает, даже если вокруг Дерека тишина, как в морге. Голос Стайлза болтает, но Хейлы не сдаются. Привычный маршрут вьётся между домами и прерывается только небольшой остановкой в продуктовом супермаркете, а потом снова предстоит колесение по мокрым лентам дорог, туда, где в парковой зоне расположилось здание клиники. — Доброе утро, мистер Хейл, — на посту приветливо кивает ему Мередит, молоденькая медсестричка, ещё проявляющая сочувствие к пациентам и обожающая телефонные разговоры в рабочее время. Её улыбка немного немеет, когда Дерек стягивает с головы бейсболку, обнажая бритую голову, но быстро возвращается обратно, как так и надо. — Вам идёт, очень мужественно, — не моргнув глазом врёт она. — Выдать халат? — У меня свой, — предельно вежливо улыбается Дерек и перехватывает уродливую розу поудобнее, сбрасывая с плеча сумку, в которой лежит сменная обувь и халат: Дерек отказался пользоваться бахилами наотрез. Сунув куртку неопрятным комом в сумку, он накидывает на плечи халат и идёт вперёд по коридору, стараясь игнорировать жалостливые взгляды Мередит, прожигающие между лопаток маленькую дыру. У двери палаты Дерек замирает, но только на секунду, решительно стуча и проворачивая ручку в ладони одним резким движением. Металлический узкий порог Рубиконом отделяет его от больничной суетности и впускает в белёсо-серое нутро палаты. Такой же тусклый и белёсый свет расплескивается по полу, съедая серые тени и делая комнату каким-то странным, невыносимо хрупким и нереальным местом, таким же, как тонкая фигурка, замершая у окна в сад. Горечь, тщательно подпитанная кофеином, гулко бьется в районе сердца, смешиваясь с щемящей нежностью. Господи, он женился на мальчишке — Стайлзу в прошлом апреле стукнуло 39, но в некоторых вопросах он не повзрослел, всё так же питая непонятное Дереку пристрастие к дурацким пижамам с супергероями. Стайлз оборачивается и широко улыбается Дереку, искорки радости зажигаются на дне уставших и слегка выцветших глаз, тоненькие морщинки сбегают к вискам. Но даже несмотря на это, Стайлз такой же бескровный и бледный до прозрачности, в тон палате, единственным ярким пятном выделяется только смешная синяя бандана, скрывающая лысый череп. Над ним безмолвным унылым надзирателем возвышается изогнутый штатив капельницы с бесцветным раствором, от которого к правой руке тянется прозрачное трубчатое щупальце. — О. Мой. Бог, — восклицает Стайлз и театрально всплескивает свободной от капельницы рукой. — Во что вы там превратили мою иерихонскую розу?! А с собой-то ты что сделал?! — Решил составить тебе компанию, — просто отвечает Дерек. Он невозмутимо стряхивает с плеч халат, зашвыривает вместе с сумкой к кровати и осторожно пристраивает цветок на тумбочку, погребённую под разнообразным хламом: бедный предмет мебели за несколько месяцев превратился в маленький алтарь великому божеству Стилински. Здесь и новые книги, и сувениры, и открытки всех мастей от семьи Дерека, коллег и учеников, на одной даже красуется уж больно анатомично прорисованное сердце, что пугает до дрожи. Стайлз в своей школе дико популярен. Дерек с неодобрительной усмешкой смахивает конфетные фантики в урну, игнорируя виноватый вид мужа, и прилипает взглядом к новому рисунку авторства близнецов — сыновья Лоры подошли к портрету со всей ответственностью, и заодно дорисовали Стайлзу ярко-зелёную шевелюру до пояса. В качестве компенсации, наверное. — А я уж подумал, тебе не даёт покоя брутальная слава Вина Дизеля, — Стайлз зажимает ладонью рот, давя смешок. — Это так ми-ило и романтично. Иди сюда, большой парень, я соскучился просто ужасно. Хейла не нужно просить дважды: он шагает вперёд и сгребает мужа в крепкие объятья, чуть не сбив локтём штатив капельницы. В нос упрямо лезет шуршащий полу-сдувшийся шарик в виде берцовой косточки, ещё один дурацкий подарок близнецов. От Стайлза сильно пахнет медикаментами, сонным теплом и чуть-чуть огуречным мылом, в местечке за ушами, куда Дерек утыкается носом, выгоняя из себя горечь и медленно наполняясь спокойствием. Мелькает предательская мысль, что если бы не лечение, он бы схватил Стайлза в охапку и увёз домой сейчас же. — Апекс, лямбда, опистокранион, — деловито бормочет Стайлз, осторожно прикасаясь беспокойными прохладными пальцами к каким-то точкам на затылке, от чего по позвоночнику Дерека бежит мятная дрожь, а волосы на загривке встают дыбом. — Интересный череп, бугристый, — Стайлз усмехается и отстраняется, тяжело хватаясь за штатив. — Поможешь принцессе на горошине забраться на её пуховую перину? — Скорее, всыплю принцессе по первое число, если она не перестанет шляться босиком по голому полу, — бурчит для вида Дерек, поддерживая мужа под острый локоть. За окном солнце изредка кажет сияющий бок из-за плотной хмурой завесы, на лицо Стайлза падает косой бледно-золотой луч, особенно показывающий, как сквозь истончившуюся светлую кожу ярко проступает сеточка капилляров и синих веток вен. Дерек не может удержаться, касается губами его щеки, ведёт пальцем по надбровной дуге, отмечая полное отсутствие бровей и ресниц. На прошлой неделе они ещё были, это он помнит точно, и чувствует, как в желудке от отчаяния завязывается тройной узел. — Перестань-перестань-перестань, — шипит Стайлз, очередной раз изображающий супермена, сердито шлёпая его по руке. — Лучше расскажи, как домашние. Кора всё ещё собирается замуж за своего кудряшку-херувима? Как его там, Ицхаак? — Айзек, — со смешком поправляет Дерек, втягиваясь в игру «всё хорошо, ничего не происходит». — Признай, тебе просто нравится мучить бедного мальчика и дразниться. — Что ты, я просто радуюсь, что в нашей семье есть хоть кто-то, у кого имя ещё тупее, чем моё, — Стайлз шутливо пихает его под рёбра острым локтем, когда Дерек забирается ладонями под стайлзову пижамную куртку, сцепляя ладони на талии горячим замком. — Когда свадьба? — Они собираются пожениться через пять месяцев, — голос Дерека ровный. Даже слишком. Стайлз шевелит губами, беззвучно что-то подсчитывая, и с каким-то хладнокровным спокойствием накрывает ладони Дерека своими. Дерек знает, почему, не может не знать. — Хорошо, — кивает он, не глядя на Дерека. — Скажи, чтобы заехала ко мне завтра, я помогу ей с приглашениями. И ещё я видел в интернете подходящее платье, думаю, Коре бы понравилось. — Просто попытайся отговорить её от байкерской свадьбы, — Дерек вздыхает. — Да-а, мой старик скорее развалится на куски, чем влезет в седло Харлея, — Стайлз невесело смеётся и замолкает, уставившись в одну точку и думая что-то своё. — Полежишь со мной? Вопрос задан голосом не Стайлза-я-в-порядке-Стилински, а голосом обычного Стайлза, уставшего, замученного затянувшимся бесполезным лечением. Дерек глотает упрямый комок в горле и сбрасывает ботинки, долго устаиваясь рядом, чтобы не потревожить тонкую руку с катетером и заодно не свалиться с узкой койки, рассчитанной на одного пациента. Обычно проектировщики больничных кроватей не учитывают довесок в виде супруга, изображающего Хатико. Они долго лежат вместе, молча разглядывая белёный потолок, по которому солнце иногда мажет золотом, а пылинки танцуют сверкающей волшебной пыльцой. Даже этот момент, разделённый на двоих, прекрасен, по крайней мере, так думает Дерек, и от этого хочется выть. — А ты купил мне?.. — нарушает молчание Стайлз, Дерек в ответ спускает руку, нашаривая в сумке пакет с круассанами и упаковку строго-настрого запрещённых чипсов. — Когда я последний раз говорил тебе, что ты идеален? Самое время чтобы сказать, что мой муж — чёртово совершенство, — бубнит с полным ртом Стайлз, сунув в рот горсть чипсин и блаженно жмурясь. — Представляешь, я вчера съел половину буррито Скотта и меня даже не тошнило! Правда доктор Морелл сказала, что вряд ли фаст-фуд обладает противорвотным эффектом и пригрозила, что в следующий раз промоет мне желудок. Боже, эти врачи такие зануды. Дерек вздыхает и мысленно обещает себе оторвать Скотту ноги и руки за его потакание капризам друга. То, что он занимается абсолютно тем же в данный момент, Дерека не смущает. — Стайлз, ты же знаешь, что... — Слушай, может на мне и пижамка с Бэтменом, но я далеко не ребёнок и привык адекватно оценивать ситуацию, не теша себя самообманом, — едко отвечает Стайлз, переставая жевать. — Химия не помогает, лекарства тоже. Мы оба знаем, чем это закончится, Дерек. — Мисс Морелл сказала, у тебя все шансы... — Хейл закрывает рот, видя, как Стайлз темнеет лицом, как бледные, с оттенком голубизны губы сжимаются в нить, а морщины на лбу и у носа неожиданно становятся чётче и резче, но слишком поздно. — Шансы есть всегда, Дерек! А меня кто-нибудь спросил, хочу ли я этих шансов?! Посмотри на меня! Нормально посмотри, без этой твоей жалости и трагического излома бровей, блядь! — Стайлз плюётся злой коброй ядовитыми словами, дёргается, почти сталкивая Дерека с кровати, и тот встаёт, отсаживается подальше. Стилински возится и тоже садится, шипя от того, что всё-таки задел торчащий в вене катетер. — Посмотри на мои руки! — орёт он, тыкая ими под нос Дереку. — Места живого нет, колоть невозможно! Я весь в дырках, уколы, уколы, уколы, переливания, пункции, хрен знает что ещё! Я пожрать не могу нормально, сплю в трубках и под капельницей! С лечением протяну от силы пару-тройку лет. Ты бы хотел так жить, чёрт тебя дери?! Жить рядом с почти трупом, выносить утку, колоть обезболивающее раз в три часа? Хочешь так?! Это истерика, думает Дерек. Стайлз держался, когда озвучили диагноз, а это было больше года назад, и когда ложился в клинику, и когда потерял последние волосы. Такого Стайлза он видит впервые, чтобы до трясучки, до скованных судорогой пальцев, напоминающих птичьи когти. Это не могут быть руки Стайлза, думает Дерек, глядя, как Стилински крутит в руках край одеяла, сворачивая плотным хлопковым жгутом. Это руки вездесущей старухи с косой, вцепившейся в жертву, и именно она смотрит на него глазами Стайлза, чёрными-чёрными, злющими. «Не подходи, не тронь, моё, моё!» — говорит этот взгляд, в стайлзовом лице чудится что-то хищное, птичье и немного от черепа, а потом рассеивается смутным мороком. — Думаешь, у меня тут курорт, мать твою?! Это я сдохну, я, меня не станет, и ты ничего не изменишь! Боже, меня не станет, — Стайлз хрипло смеётся, в отчаянии хватаясь за голову. — Совсем, представляешь? Был мальчик, и нет мальчика... Пообещай, что выберешь кремацию, что будешь жить, а не шататься ко мне на моги... — Стилински протестующе мычит, потому что Дерек его целует, грубо и отрезвляюще, сминает бледные губы, кусается, показывая, что всё ещё будет, что ещё не потеряно, что если надо, он будет жить за двоих, лишь бы жить, жить, жить!.. Стайлз хватается за его руки отчаянно, пока затянувшийся поцелуй не приобретает горько-солёный привкус. — Ты поправишься, — упрямо говорит Дерек, отдышавшись. — Если ты сдохнешь, я лично откопаю тебя, оживлю и убью ещё раз. — Конечно, мы будем жить долго и счастливо, и умрём в один день, оставаясь всё такими же молодыми и беззаботными, — Стайлз криво усмехается и утыкается мокрым лицом Дереку в плечо. — Я тоже люблю тебя, хмурый говнюк. Через пару минут в палате появляется обеспокоенная криками Мередит с новым пакетом для капельницы, Дерек обещает остаться в палате, пока Стайлз не уснёт. — Знаешь, я действительно хотел бы не стареть, жить вечно, как грёбаный Маклауд, — бормочет Стайлз сквозь дрёму из одеяльного кокона, и Дереку остро хочется свернуться калачиком прямо тут, на полу у его кровати, или реветь навзрыд мальчишкой в коротких штанишках, впервые столкнувшимся с несправедливостью взрослого мира. — Ты и так не постареешь, обещаю, — шепчет Дерек, поправляя сбившуюся бандану, и касается губами тонкой кожи виска с бьющейся синей жилкой, и мельком думая, что касание это, будто контрольный выстрел. Дерек обещает сам себе, что Стайлз будет жив до тех пор, пока он помнит о нём.

***

Через пару месяцев, когда хрустящий лёд под ногами сменяется весенней слякотью, Дерек снова появляется в этой палате, небритый и разбитый усталостью. В картонную коробку из под керамического чайника из Икеи пёстрым веером ложатся все открытки, туда же отправляется окончательно сдувшийся шарик и дурацкий, окончательно мумифицированный цветок в горшке. В палату проникает яркий солнечный луч, на пальце Дерека всё так же тускло блестит обручальное кольцо, и только избранные знают, что камнем на шее болтается цепочка ещё с одним, меньшим по размеру, и вечная, длиной во всю оставшуюся Дерекову жизнь, память.