Выбор палача

-Роберт, вы хотите сказать что-нибудь перед смертью? — глухой голос сержанта. — Да, — растягиваю пересохшие губы в ухмылке. — Не забудьте вбить в мою грудь осиновый кол. Электрический стул. Запястья, стянутые крепкими ремнями. Страх, липнущий мокрой рубашкой к телу. Запах пота, сигарет, дешевых духов и почему-то коньяка. Сухое покашливание и боязливое перешептывание в зале. Глаза священника передо мной. Водянисто-серые с красными прожилками на белках. Он желает мне скорейшей смерти и читает молитвы о спасении души. Офицер зачитывает приговор. Я улыбаюсь. Приговоренный к смерти палач, какая ирония. Меня зовут Роберт, мне 23 года, у меня каштановые волосы с выгоревшими на солнце кончиками, розовая майка — Sex Pistols, и я вампир. Раньше мне удавалось скрывать свою сущность. Даже от себя самого. Ну и что с того, что у меня постоянно холодные руки, безжизненно бледновато-желтое лицо, на котором точно застыла восковая маска отвращения. Между тонкими выцветшими бровями пролегла глубокая складка, оттого что я слишком часто хмурился и щурился от солнца. Постоянно слезились покрасневшие глаза, но я не обращал на это ровным счетом никакого внимания. Мало ли чахоточных аллергиков-гипотоников ходит по нашему городу, посеревшему от гари и копоти? Все изменилось в один день. На своем раздолбанном желтом форде я возвращался домой из института. Магнитола орала на всю громкость хриплые хиты 60-х, а закатное солнце было особенно безжалостно, царапало огненно-рыжим светом глаза, и даже темные очки не спасали от его слепящих лучей. Я не сразу заметил выскочившую перед лобовым стеклом фигуру. Пронзительный вопль. Удар. Я вдавил педаль тормоза в пол. Визг стертых шин. В воздух взлетел паренек, лет шестнадцати. Красная футболка, синие джинсы. В руках замшевая сумка. С грохотом свалился на капот, а потом, как тряпичная кукла, сполз на асфальт, в неестественном изломе раскинув руки. Я вцепился в руль мертвой хваткой, как будто пока я держу его, ничего страшного не случится. Но уже случилось. Я уронил голову на подушку безопасности. Из оцепенения меня вывел бесноватый крик какой-то женщины: — Это тебя Бог наказал! Она была одета в нелепое серое платье под горло. Голова обмотана таким же серым платком. Сжимала в руках потертую замшевую сумку, очевидно, выхваченную из рук парня. Я вышел из машины. Точнее — вывалился. Ноги не слушались, подгибались. Я упал прямо перед трупом. Интересно, какой была его последняя мысль? В зеленых остановившихся глазах насмешка, сменяющаяся испугом. Или это мне только так показалось? Я провел ладонью по его лицу, опуская веки. Зачем-то окунул пальцы в густую лужу крови, что растеклась под его затылком. Осторожно облизал их. Темная, почти бордовая кровь была похожа по вкусу на томатный сок. Наверное. Я никогда в жизни не пил томатный сок. Долго не решался проглотить, ощущая, как отдававший металлом вкус растворяется на языке. Хотелось еще. Я бы выпил всю кровь до капли. Вылакал бы эту лужу, как собака. Закрыл глаза, справляясь со странным желанием, сводившим судорогой мои плечи и шею. Вскоре приехали полицейские, скорая. Под вой сирен парня увезли в морг, меня в участок. Потом был суд. Меня оправдали. Потому что парень (Тони, кажется, так его звали) был пьян, потому что выскочил на дорогу в неположенном месте, потому что вор и украл сумку у той женщины в сером. Потому что он был никому не нужный сирота. Бесперспективный. А я, видимо, перспективный. *** Третий день не проходила лихорадка. Несмотря на жару — термометр показывал + 30 — я мерз под двумя пуховыми одеялами. Глаза ввалились, под ними пролегли черные круги, губы потрескались, побледнели. Взбухли вены на руках. Стали плотными на ощупь. Я шатался по квартире тенью, зябко кутаясь в шерстяной свитер. Чувствовал себя ожившим мертвецом, как будто у меня ломка, как будто я наркоман. На горловине футболки, небрежно брошенной на спинку стула, остались следы запекшейся крови. Я коснулся ее языком. Снова это сладкое чувство, похожее на безумие. Я выдохнул. Я сидел в чугунной ванне, в тусклом оранжевом свете разглядывая свои дрожащие руки. Обжигающе горячая вода стекала по позвоночнику. Я взял лезвие и, закусив от напряжения губы, осторожно провел поперек запястья, надрезал натянутую жилу. Содрогнулся всем телом от боли, и тонкая красная ниточка немного искривилась. Лезвие выскользнуло из рук, звякнув о край ванной, упало на пол. Я пил свою кровь жадно, торопясь ощутить ее соленый вкус на губах, на языке. Боялся, что кто-то может отнять ее у меня, отнять меня у самого себя. Я чувствовал, как жизнь снова разливалась по моему телу. Но своей крови было недостаточно, я не мог выпить ее слишком много, потому что тогда я тоже умру от потери крови. Осознание этого парадокса электрическим током ударило в голову. Я огляделся. Облако пара клубилось в ванной комнате, оседало на зеркале, заползало в горло. Стало нечем дышать. В висках бился сумасшедший пульс. Не вытираясь, я вылез из ванной, оставляя мокрые следы на полу, дошел до спальни, упал на кровать совершенно голым. Точно влажный туман, меня окутал сон, в обрывках реальности я слышал голоса, и я увидел истину. Я осознал, что я вампир. Но я не понимал, что делать теперь с этим знанием. Из мыслей все не выходил фанатичный возглас. — Это тебя Бог наказал. Я подумал, а что если та авария действительно не была роковым совпадением, несчастным случаем, а напротив, была предопределена свыше, и это было знаком. Может, это Бог выбрал меня своим орудием мести? Вообще-то я никогда не был особо религиозным, в пятнадцать лет на глазах у рыдающей матери демонстративно сорвал с шеи золотой крестик. Видно, теперь Бог решил испытать меня, назначив исполнителем своей воли, чтобы доказать мне свою справедливость. Решил сделать меня вампиром-убийцей, санитаром, мать его, леса. Я нервно засмеялся, подложив руки под голову. Таким образом, мне предстояло сделать выбор палача: либо умереть самому, либо убивать недостойных. Что ж. Я предпочитал жить, несмотря ни на что. Для начала мне нужно было каким-то образом показать, что я принимаю эту игру с Богом. Я пошел в церковь. Священник монотонно, немного нараспев читал Библию. Я смотрел на его слегка подрагивающие костистые руки, на лицо, покрытое тонкой сеткой морщин. Вроде бы он был не особо стар, но казался совершенно дряхлым. Он часто отпивал воду из стеклянного стакана. Когда глотал неровный камешек кадыка ходил вверх-вниз по его дряблой шее, в которую впивался белый воротничок его рясы, отчего голос звучал немного сдавленно. Я ухмыльнулся, думая, что как же, наверное, я бы глупо выглядел, если бы пришел на исповедь и сказал: «Святой Отец, благословите меня, я собираюсь убивать людей и пить их кровь». А он мне — «Конечно, сын мой, во славу Господа нашего». Сосед толкнул меня в плечо, попросив вести себя тише. Я слегка улыбнулся ему, встал со скамьи и ушел. Купил в церковной лавке маленькую Библию, спрятал ее в задний карман джинсов. Днем я скрывался в своей квартире, плотно завесив окна шторами, а ночью выходил на охоту. Своих жертв я вылавливал обычно в пустынных заброшенных парках. Когда они в романтическом лунном свете трахались в кустах, давясь пьяным смехом или наркотическим бредом. О нет. Я нападал не сразу. Сначала я смотрел на них, вслушивался в их сиплые стоны и пошлые выкрики. Они стискивали до кровавых синяков бедра друг друга, всасывались в шею, плечи, водили ладонями по спинам, блестящим от пота. Я представлял, как горяча их кожа, как сладко пахнет она алкоголем и дымом, как шумно колотятся их сердца, радуясь жизни. И когда они кончали, разбрызгивая вокруг себя сперму, я набрасывался сзади, одного бил в спину кухонным ножом, другому перерезал горло, они смотрели на меня немного удивленно, растерянно, как маленькие дети, которые впервые узнали, что если очень глубоко порезать палец ножом, из этого пальца, как правило, пойдет кровь. И я пил ее, жадно проглатывая, она стекала по подбородку, по шее, пачкала одежду, присыхала к моей коже. Становилась моей. Совершенно моей. Совсем моей. Гормоны счастья взрывались во рту, как пузырьки в газировке. Насытившись, я развешивал трупы на деревьях, забрасывал их облетевшими листьями и, слизывая с губ остатки горькой крови, зачитывал над ними заупокойные молитвы из своей Библии. Потом я долго блевал в кустах от ощущения собственной мерзости. Было немного страшно: я боялся тех уродливых гадких монстров, поселившихся в моей голове. Одни смеялись надо мной и предлагали вдобавок выебать этих ни на что не годных мертвецов, а потом сожрать их. Я отмахивался от этих демонов. Я кричал, давясь землей, закрывал голову руками, чтобы не слышать их голосов. Но были и другие. Они просили меня остановится, говорили, что я обманываю себя, что я просто болен. Но я не был болен. Я не был болен. Но и остановиться я уже не мог. Физически не мог. Я плакал. Все, что было человеческого в моей душе, рвалось в ошметки, оставалось только звериное опустошение. Разве это волновало Бога, разве его вообще что-нибудь волновало, кроме высшей справедливости? Я безропотно выполнял его волю. Я как эволюция — уничтожал те виды, у которых не было будущего. Прелюбодеи, пидорасы, алкоголики, воры, стритрейсеры, насильники, азартные игроки, чертовы экстрасенсы, бляди, предатели, взяточники, наркодилеры и просто бесполезные твари. Они не ценили жизнь и не были достойны ее. А я очищал их, принимал на себя их грехи. В моем сердце не было ненависти, а только желание спасти их души, обрекая свою на гибель и вечные муки ада. Но я был готов на такую жертву. Я готов. Потому что, только убивая и высасывая их кровь, я чувствовал себя живым. Только так моя жизнь обретала смысл. Жизнь пиявки, высасывающей чужую отравленную кровь, обретала смысл. — Молодой человек, с вами все в порядке? Каким-то образом я оказался на автобусной остановке где-то на окраине города, надо мной склонился светловолосый парень и взял меня за плечо. Я промямлил что-то вроде —«Отвали от меня». — Я же вижу, что вам плохо. Пойдемте со мной, — он решительно поднял меня с земли и запихнул на заднее сидение своего мерседеса. Довез до дома. Небольшая уютная квартира на третьем или четвертом этаже. Он отвел меня в ванную, вымыл меня. Надел на меня свой черный халат, пропахший ментолом и сигаретами с яблочным вкусом. Усадил меня за стол, погладил меня по плечу. — Я Майкл, — он поставил перед мной тарелку с горячим куриным супом. — Роберт, — буркнул я, глядя на Майкла недоуменно. У него было добродушное, возможно слегка пухловатое, но очень красивое лицо. Четко очерченные розоватые губы, тонкий нос и внимательные темно-карие глаза. Мягкие светлые волосы зачесаны назад. Он смотрел на меня, слегка прищуриваясь, откинув голову назад. Ласково улыбался. — Что тебе нужно от меня? — прохрипел я, глядя на него исподлобья. — Ничего. Я вижу, что у тебя проблемы, — он наклонился ко мне через стол, доверительно заглядывая мне в лицо, убирая со лба сбившиеся грязные пакли моих волос. Прошептал. — Я хочу помочь тебе. — Мне уже никто не поможет. — я отвернулся, пытаясь встать из-за стола. Он остановил меня жестом. — Во всяком случае я приведу тебя в человеческий вид, — он жеманно засмеялся, принес из ванной расческу и ножницы. Пытался расчесать колтуны на моей голове, а потом просто состриг их, вскрикнув, случайно порезавшись ножницами. Выронил их на пол. От запаха его крови у меня закружилась голова, я взял его теплые мягкие руки и слизал красные сладковатые капли, на тыльной стороне ладони. — Ой да не стоит, честное слово. — его смех разлетелся звенящими колокольчиками. А я чувствовал его гладкую, ухоженную кожу, нежную, как сливочное масло, сладкую, как йогурт, и жажда становилась все невыносимей, но я не хотел его убивать, а только целовать его руки, запястья, предплечья. Касаться языком плеча, губами касаться шеи, пахнущей детским кремом. Он вздрагивал, но сопротивлялся не слишком-то активно, и я понял, что ему это нравится, более того, он и сам этого хотел, прижимая меня за талию. Я целовал Майкла в губы, и чувствовал, как под халатом встал член, я развязал пояс. Повалил Майкла на стол, сбрасывая на пол всю посуду и корзинку с пирожными. Он вцеплялся в меня, царапая кожу. Я нетерпеливо потянулся к ширинке его штанов, рывком расстегивая молнию. Я широко раздвинул его ноги, поддерживая их под коленями. Майкл вскрикнул, когда я насадил его на свой член, как поросенка на вертел, и стал двигаться в нем ритмично и, наверное, немного грубо. Эти ощущения ни с чем не сравнить. Живое тело, бьющееся под руками, двигавшееся мне навстречу, пытавшееся меня притормозить или, наоборот, ускорявшее мой темп. Стоны наслаждения и боли слетали с его блестящих от слюны губ. И главное — глаза. Сияющие, просящие, умоляющие глаза Майкла. Это не то, что пустые взгляды трупов, ничего не чувствующих, ничего больше не желающих. А Майкл чувствовал и желал, желал всем сердцем меня. Меня одного. Он шептал мне в ухо: — А хочешь? Хочешь, я буду только твоим? Я смеялся в ответ: — Ты и так уже мой, Майкл. Я рассказал ему все. То, что я вампир, то что мне нужна человеческая кровь, и что мне с каждым днем все труднее сдерживаться. Мне нужно выходить по ночам на охоту. Конечно, он сначала не верил мне. Тогда я взял его с собой, и он своими глазами видел, как я убиваю, как я выпиваю кровь своих жертв. Я боялся, что тогда он отвернется от меня, испугается и уйдет. Он долго молчал, заворожено глядя на мои окровавленные руки и губы. Долго думал. А потом в глазах его появился странный блеск, и он заговорил горячо, обнимая меня за плечи, что вместе мы со всем справимся. И тогда я понял, что я все делаю правильно, и Бог в награду дал мне Майкла. Моего ангела-хранителя. На следующий день он подошел ко мне, сел на кровать, гладя меня по руке. — Я знаю, как помочь тебе, Роберт. — Как же? — сонно улыбнулся я. — Мой отец. Богатый и уважаемый человек, но он не хочет меня знать из-за моей, — Майкл нервно замялся. — ориентации. А вот если бы … он случайно… умер, то его наследство автоматически перешло бы мне, его единственному сыну. Понимаешь? Тогда бы нашли деньги тебе на лечение. Я понимал. Слишком отчетливо понимал, что передо мной отцеубийца, самый ничтожный из людей. Я коротко кивнул. Майкл протянул мне кортик и полароидную фотографию. На ней был изображен священник в простой домашней одежде. — Священник? Твой отец — священник? — тихо спросил я. — Да, — Майкл смотрел на меня прямо, кажется, не понимая, насколько он близок к краю пропасти. — Но ты не волнуйся об этом, — сказал Майкл, неверно истолковав мою задумчивость. — Мы скажем, что ты был психически нездоров, что у тебя случился припадок, и ты убил без злого умысла. Ты не понимал, что творил. Тебя оправдают, Роберт. Тебя не будут судить. Я тебе обещаю. — он взял меня за руки, я отдернулся — я не хотел, чтобы он дотрагивался до меня. — Ты хочешь, чтобы я убил твоего отца, это страшный грех, Майкл. Это преступление против Бога. Понимаешь ли ты это? — холодно проговорил я. — Когда священник, который пьет так, что матери приходится запирать его в комнате и слушать грубую брань, совсем непозволительную для духовного пастыря. Священник, который прижимает по углам прихожанок, пришедших к нему на исповедь. Священник, который готов отпустить любой самый страшный грех, если ты ему заплатишь хорошенько. И когда этот священник — твой родной отец, как-то начинаешь задумываться, а действительно ли это слуга Божий, и есть ли вообще Бог и не сказки ли это, чтобы запугивать непослушных детей. Майкл зло рассмеялся. Но мне было не до смеха, я вскочил с постели и воткнул кортик ему в горло, попав в сонную артерию, так что горячая кровь брызнула фонтаном, заливая лицо и майку. Я положил Майкла на кровать и пока он еще был жив, пока еще под моими губами бился его частый-частый, а потом постепенно затихающий пульс, я шептал ему: — Ты согрешил, Майкл. Ты страшно согрешил. И теперь ты умрешь, Майкл. За то, что не веришь в Бога, за то, что хочешь убить отца. И за то, что я люблю тебя, Майкл. А если Бога нет, так значит, я все это время выполнял волю Дьявола. Но ты все равно умрешь. И станешь совсем моим. Навсегда моим, — я захлебывался слезами и пил его кровь. Целовал его замирающее тело. А потом долго лежал так рядом с ним, обнимая, прижимая к себе своего Майкла. Своего демона. В квартиру заглянула соседка и увидев убитого и убийцу, завизжала, как оглашенная, а потом вызвала полицию. Мне уже было все равно. Я вышел из игры. — Я вышел из игры, — шептал я на суде, когда меня приговорили к смертной казни. — Я вышел из игры, — шептал я, когда меня вели по длинному гулкому коридору. — Я вышел из игры, — шептал я, когда священник, отец Майкла, читал надо мной молитвы и желал, чтобы я сгорел в аду. *** — Роберт, вы хотите сказать что-нибудь перед смертью? — Да. Не забудьте вбить в мою грудь осиновый кол. Молодой сержант с проседью в пепельных волосах дергает рычаг. Я часто задумывался, какой же будет моя последняя мысль. — Твою мать, больно. И все погасло.