Мое маленькое чудище

Руди Уортингтон, усердно скалясь собственному отражению летним, погожим вечером, с сожалением отметил, что за последние пять минут его зубы не стали острее, клыки и рожки — длиннее, а глаза — более дикими. Как, впрочем, и за последний месяц. И за последние два года тоже. Он очень, ну просто очень (пожалуйстапожалуйстапожалуйста) надеялся, что завтра утром увидит в зеркале если не настоящее чудовище, то хотя бы подросшего на два-три дюйма монстреныша со страшной, клыкастой пастью. Это было бы самым лучшим подарком на его одиннадцатый День рождения, правда-правда, ему не нужно большего. В то время как другие монстрята трясли с родителей вагоны, наполненные игрушками и сладостями, маленький Руди мечтал лишь стать на самую капельку страшнее, чем то, что он видел сейчас в зеркале. И выше. И, пожалуй, еще раз: страшнее. Он уже давно не верил маме, которая списывала все это на нехватку кальция в его организме. "Ведь дело-то совсем в другом", — думал он каждый раз. — "И все на самом деле гораздо проще..." Руди в последний раз угрюмо глянул на свое отражение, словно только оно было виновато в его бедах, и вышел из ванной. Внизу мама делала последние приготовления к предстоящему празднику, наверняка мурлыча под нос что-нибудь веселенькое и легкое, под стать себе, пока старшая сестрица Тера пыталась тайком улизнуть на свидание или еще куда-нибудь... Позавчера, например, она ворвалась к Руди в комнату и попросила дать ей его одеяло. Стоило ли долго думать для чего? Он потом минут пять развязывал на удивление тугой узел между двумя одеялами и еще одной наволочкой. "Это вопрос жизни и смерти, Ру", — заявила она тогда, вся из себя разодетая и приятно пахнущая. — "И ни слова родителям! Особенно папе..." Когда Тера произнесла последнюю фразу, Руди зловредно про себя решил, что обязательно обо всем расскажет. "Особенно папе". Потому что он завидовал сестре. Завидовал за то, что она могла сказать это дурацкое "особенно папе", имея на то объективные причины: Уортингтон-старший, узнай он вдруг про тайные похождения своей дочери, просто-напросто открутил бы ей голову. Прикрутил обратно. И открутил вновь. Руди же не был уверен, что, если бы встал у обрыва, или пошел на красный, или решил дотронуться до человеческого ребенка, отец хотя бы бровью повел. Ну нет, монстреныш, конечно, явно преувеличивал: папа его не бил, не кричал на него, давал слова напутствия, когда было нужно, воспитывал и все такое, но... Руди просто не мог отделаться от навязчивого ощущения, что Уорингтон-старший относился к нему со снисхождением. И это в общем-то было понятно... Обидно, очень обидно, но понятно. Род Уортингтонов всегда славился отменными пугальщиками, чего только стоит их легендарный дедушка. Самый страшный монстр, которого знал Руди. Монстр, на которого бы ему хотелось походить. Вот почему Тера такая красивая и жуткая одновременно, с отцовскими рогами, прямой осанкой и амбициями? В следующем году она уже будет поступать в университет — тот самый, который когда-то окончил их отец — на Факультет Бизнеса. Говорит, что перспектива всю жизнь пугать детишек, добывая драгоценные крики, ей не улыбается. Этой ее возможности выбирать Руди завидовал тоже: что делать ему со своей гитарой, короткими клыками, маленьким ростом, материнским характером и прочими печалями жизни он просто не представлял. Однако, несмотря на все это, сестру Уортингтон-младший любил и, конечно же, ничего родителям не рассказал. Особенно папе. Однажды Руди поделился своими мыслями с тем, кому доверял стопроцентно, не боясь рассказывать даже о самом личном. Хавьер Риос был близким другом отца еще со времен университета и нравился монстренышу куда больше остальных папиных приятелей (особенно Чета, который, сколько Руди себя помнил, при каждой встрече заключал его в крепкие тиски своих клешней и восторженно вопил о том, как "этот мелкий плоказник вылос!"). Хавьер слушал опасения Руди с присущей для себя внимательностью, а когда тот закончил, без лишних слов подвел его к дверному косяку, на котором Джонни время от времени измерял своему сыну рост. Руди оказался выше последней отметки, сделанной год назад, на два дюйма. "Достижение, парень", — тихо сказал Хавьер, взяв из коробки синий мелок, поставил новую отметку и подрисовал около нее улыбающуюся рожицу. — "Да и рост с зубами и рогами — это еще не все". Руди было немного странно слышать такие слова от одного из лучших страшил "Monsters Inc", но от этого вера его только усилилась — так, как будто в потухающий огонь подбросили дров. И их пока что хватало, этих догорающих деревяшек из прошлого. Пока что. "Интересно", — подумал Уортингтон-младший, распахивая окно, широко-широко, чтобы теплый ветер мог свободно проникнуть в комнату. — "Насколько я стал выше той, последней отметки? И вообще — выше ли?" Он перегнулся через подоконник и взглянул на звезды, тоскливо, мечтательно, так не по-отцовки, совсем не по-Уорингтонски. Папа, завидев его сейчас, наверняка бы скептически фыркнул. В лучшем случае. Отрешенное мерцание звезд убаюкивало; по комнате витал восхитительный аромат маминой стряпни, которой он завтра наестся до отвала. Он обязательно скажет родителям, что ему не нужно подарков. Он обязательно выдержит стальные объятия Чета. Он попросит дядюшку Хавьера послушать новую песню, и сыграть с ним на гитаре, и... И... Когда Руди начал клевать носом, в комнату ворвался порыв ветра, куда более сильный и стремительный, чем все предыдущие. Он чуть взметнул темно-синюю шерсть монстренка, прошелестел по комнате и бесцеремонно сдул со стола лежащие в беспорядке бумаги. — Упс. — Руди, встрепенувшись, обернулся на шорох и сонно захлопал глазами. — Замечательно... почему бы и нет. Он принялся подбирать листы, пробегаясь по ним беглым взглядом: сочинения, черновики, контрольные, записки... Хлам какой-то. Но его, как это обычно бывает, жалко выбрасывать: мало ли, пригодится. Руди открыл дверцу шкафчика, в который не заглядывал уже очень долго: там у него хранились старые учебники, словари, обертки от конфет, коробочки из-под сока и многое-многое другое, столь же интересное. Бедный шкаф едва ли не трещал по швам. — Блин, да что же это, — пыхтел Руди, пытаясь вытащить самую верхнюю книгу, в которую можно было бы эти несчастные листочки вложить. Когда книга немного поддалась, монстреныш кое-что заметил. И принялся тянуть сильнее. "Кажись, это то самое", — подумалось ему. — "Да! То самое... Вот ты где был". Руди держал перед собой не книгу вовсе, а фотоальбом. Фотоальбом, который он так и не нашел тем летом, а теперь наткнулся на него — совершенно невзначай и как бы между прочим. Отвратительное свойство вещей — теряться, когда нужны, и находиться, когда ищешь уже совершенно другое. Однако сейчас у Руди было такое чувство, словно он нашел сокровище. Нет. Даже лучше. Даже больше. Он уселся с фотоальбомом на кровать. Сердце у него екнуло — и застучало чуть быстрее обычного. Возникло ощущение волнительной тайны — это как будто роешься в коробке со старыми вещами, игрушками, всякими поделками — в коробке своего раннего детства, — вытаскиваешь все, что попалось под лапу, и с упоением рассматриваешь, едва не прожигая своим пытливым взглядом дыру. С первой фотографии на него вылупил свои черные глазищи трехлетний пушистый комочек. Руди невесело ухмыльнулся (это-то чудище?) и принялся листать дальше. Кусочек прошлого за кусочком, фрагмент за фрагментом, момент за моментом. Сияющие лица, смех, который, казалось, можно было услышать; Тера, мама, Хавьер, друзья, даже Чет с Чипом и Реджи — все-все-все по ту сторону фотобумаги были рядом с ним. За одним только исключением. Улыбка на губах Руди дрогнула — и исчезла, как один-единственный луч солнца иногда теряется за серыми тучами. (За одним только исключением.) Отсутствие папы на всех этих фотографиях не то чтобы его потрясло или огорчило — он бы, наверное, больше удивился, если б наткнулся на снимок, показывающий их — отца и сына — вместе: вот они пускают бумажный кораблик по речке, вот Руди, широко улыбаясь, сидит у него на широких плечах, вот они бегут вслед за воздушным змеем, вот отец кружит его, словно маленькое дитя, по комнате. Ничего этого не было. Серьезно, он бы очень удивился. Звук шагов на лестнице развеял его мысли, как дым. Руди встрепенулся. И посмотрел на электронный циферблат часов: они показывали половину первого. Даже летом в это время он уже видел десятый сон, и если это мама (чего она так топает? К Тере, что ли?), то ему ой как не поздоровится... Руди опрометью нырнул под одеяло как раз в тот момент, когда дверь открылась. Монстреныш затаил дыхание. Мама застыла на пороге на несколько секунд: наверняка ее смутили горящая настольная лампа и распахнутое настежь окно. Дверь хлопнула, вновь послышались шаги. Слишком тяжелые, чтобы быть мамиными или Териными. Руди широко распахнул глаза, завидев свкозь одеяло огромный рогатый силуэт, и нервно мотнул коротким хвостом. Почему он вдруг почувствовал себя одним из тех ребят, которые в ужасе ждали, когда же когтистая лапа его отца покажется в черноте шкафа? Вот только они не были его детьми, а он — их папой. Кровать неожиданно прогнулась под весом отнюдь не маминого тела, и Руди свернулся в комок, надеясь, наверное, исчезнуть. Зачем? Зачем он пришел? Почему монстреныш притворяется, будто спит? Почему? Зачем? Руди зажмурился. Под одеялом было ужасно душно (... три... два... один...) — и он откинул его, одновременно с этим принимая вертикальное положение. Как оказалось, взгляд отца был прикован к нему все это время — тяжелый, пристальный. И чуть-чуть (вот это да) встревоженный. — Да ты прыткий, — гордость в голосе Уортингтона-старшего отозвалась в Руди приятной теплотой — он наконец поднял глаза, неуверенно склоняя пушистую мордочку набок. — Я уж было подумал, что мне показалось... — Джонни опустил взгляд, и монстреныш только теперь увидел в его лапах фотоальбом, раскрытый на первой странице. Руди вдруг стало невообразимо стыдно за себя: за свои короткие рожки, зубы и когти, за пушистую шерсть, за рост — и это послужило спусковым крючком. Его как будто прорвало. — Пап, прости, я обещаю, что вырасту еще на несколько дюймов, — виновато затараторил он, отчего Джонни едва заметно вскинул брови и сузил глаза. — Я честно-честно вытянусь, у меня будут острые и длинные клыки, а если нет, то я обязательно подточу их, я обстригу свою шерсть, я буду заниматься день и ночь, чтобы стать страшилой, я честно-честно постараюсь пугать не хуже тебя, чтобы... Руди умолк, тяжело дыша, когда Уортингтон-старший схватил его под плечи и усадил себе на колени. Темные глаза отца, так похожие на глаза самого монстреныша, смотрели спокойно и любяще, а широкая зубастая пасть растянулась в улыбке. — Знаешь, Руди, — начал Уортингтон, и монстреныш окончательно затих, стараясь даже не дышать: сейчас отец скажет ему что-то своим рокочущим голосом, что-то очень-очень важное. — В Университете все мы — я, Хавьер, Чет, Чип и Реджи — состояли в клубе Рев Охрипших Ртов — самом крутом клубе, который только можно было представить. Самый крутой, понимаешь меня? — Руди интенсивно замотал головой. — Мы были лучшими, мы были страшнейшими, мы были самыми перспективными и, ясное дело, рассчитывали на победу в Страшильных играх. — И победили ведь, да? — осторожно осведомился Руди. — По крайней мере... так мне сказал Чет. — Погоди, не забегай вперед, — Джонни ухмыльнулся. — Так вот, представь нас всех. Представил? Здоровенные, жуткие второкурсники. — Монстреныш, надув щеки от усердия, кивнул. — Отлично. А теперь представь себе... хм... нисколечки не страшных монстров, которые даже на Страшильном не учатся. Ну? — Дождавшись смущенного "представил", Уортингтон продолжил: — Самый нестрашный из них, не достающий мне до груди, круглый, зеленый, с глазом во все туловище, — Руди невольно хихикнул, — возглавил их собственный клуб. Сейчас уже и не вспомню... Общажный... Общажный... Кошмар, точно! Их вылет являлся лишь делом времени, сам понимаешь. Но он... этот Майк. Вазовский... — Зеленый шар? — уточнил монстреныш. — Точно, — кивнул Уортингтон. — Зеленый шар Майк Вазовский. Он был никудышным пугальщиком, Руди. Он зубрил учебники день и ночь, но даже безупречное знание теории не смогло дать ему то, чего нет. — Руди молчал, всматриваясь в застывшее лицо отца, во взгляд, за которым вихрем проносились воспоминания. — Но он совершил невозможное. Монстреныш подался вперед. — Научился пугать? — прошептал он. "Нет", — говорили темные глаза, чуть влажные, как и у Руди. — Он научил пугать других, — так же шепотом ответил Уортингтон, склонившись над ухом сына, и почувствовал, как мягкая шерстка встала дыбом от услышанного. — Понимаешь, о чем я говорю, Ру? Маленькое чудище зажмурилось, когда Уортингтон-старший заключил его в объятия. От его отца пахло... солнцем и маминым пирогом. От него пахло домом. — Наверняка ты стал выше последней отметки на три дюйма, — прошептал Джонни и улыбнулся, почувствовав, как сын прижался к нему — теснее, больше, ближе. Руди вдыхал отцовский запах и верил в маленького Майка Вазовского, который "совершил невозможное". Руди не был уверен, что теперь ему так уж необходимо знать свой рост и иметь жуткие зубы и рога (ведь это еще не все). Зато Руди знал, знал на все сто процентов, что завтра утром папа ворвется к нему в комнату с громоподобным криком "с Днем рождения, мое чудище!", подхватит его под плечи и закружит по комнате, словно малое дитя, хотя ему будет уже целых одиннадцать.