Все сгорело дотла

Есть люди, которые остаются преданными до конца жизни, как собаки. Есть люди, которые уходят внезапно и возвращаются только тогда, когда это нужно им – словно кошки. Кенсу же, не подходил ни под одну из этих категорий. Наше знакомство было спонтанным, никто из нас не планировал заводить дружбу друг с другом, просто он оказался в том же кафе в один из вечеров, в котором я проводил уже полгода все свои вечерние четверги. Он сел на то самое место рядом со мной, которое когда-то занимал очень дорогой мне человек. Тот человек испарился из этого кафе и из моей жизни, оставляя за собой шлейф из запаха моря. Но и само море в скором времени выветрилось из этого помещения. Этот же человек пах корицей, но, казалось, я никогда не привыкну вдыхать этот запах. Он сидел рядом, совсем тихо, изредка я забывал, что он вообще существовал. Иногда, мне казалось, что тот ушедший человек сидит снова рядом со мной, но поворачиваясь, я сталкивался с такими, же большими глазами, как и у него, от чего мое сердце болезненно сжималось, а в следующую минуту было готово вырваться из груди, ударяясь о грудную клетку и рассыпаясь на множество молекул. В его карих глазах плескалось непонимание и интерес, но секунда и я уже упираюсь взглядом в его затылок. Мне было уютно, ему было комфортно и мы не видели необходимости заговаривать друг с другом. Первый раз я услышал его голос, обращенный ко мне, когда в один из вечеров вышел из, битком набитого и душного, кафе, что бы пропустить одну-две сигаретки. Едкий смог путался в моих без того запутанных темных волосах и открашивал их в тусклом свете фонарей в болезненно серый цвет. Дым в очередной раз сменил движение из-за резкого порыва ветра, на этот раз, уходя, куда-то справа от меня. Кашель. Я дернулся от неожиданности, ведь я не заметил этого низкого паренька. Когда он стоял рядом со мной, а не сидел на стуле, он выглядел куда меньше. Его большие карие глаза уставились на меня, отмахиваясь от моего надоедливого дыма. - Сигарета… - Мальчишка указывает пальчиком на мою порцию табака и никотина, - Можешь курить не тут, ты мешаешь. – Честно? Я ожидал услышать что угодно, от банального «привет», до «угости сигаретой». Но, разве так клеят людей? Тогда мои глаза сузились в узкие щелочки, я пытался просканировать эту несуразность, но у меня ничего не выходило. Вот смешной, взял и сказал такое человеку, который старше его наверняка, если посмотреть на его мягкие черты лица и рост. Не успел я и рта раскрыть, как позади него грохочет входная дверь и на него вешается, судя по всему, друг. Дальше, между ними состоялся небольшой диалог, и они, не взглянув даже в мою сторону, уходят прочь, постепенно скрываясь в темноте улицы. Все, что мне остается, это вдавить со всей силы сигарету в обшарпанную кирпичную стену заведения, заставляя ее расстаться с последними искрами. Полноценный диалог состоялся ровно через неделю, на том же самом месте, только в этот раз я не курил, а переминался с ноги на ногу под худым навесом кафе. Большие капли падали мне на плече, образовывая огромное мокрое пятно на легкой куртке. -Ты без зонта? – Меня передергивает. Тогда, я начинаю подумывать, не перемещается ли этот паренек сквозь стены. Я вывожу себя из ступора легкой пощечиной по своему же лицу. Это видимо очень удивляет моего собеседника, потому что его глаза округлились еще больше. -Без зонта, - констатирую факт, не понимая, к чему клонит этот коротышка. -А я без квартиры. – Я пытаюсь переварить эту информацию, все еще не понимаю, причем тут я, собственно. – Давай я тебе зонт, а ты мне квартиру на ночь? То, что я охренел, ничего не сказать. Он вообще сам понял, что сказал? Я смотрю на этот несчастный зонт черного цвета, который нервно сжимают маленькие ручки. Замечаю дрожь, но на улице не холодно, не смотря на ливень. Он боится данной ситуации, видимо только сейчас понял, что сам же и ляпнул мало знакомому человеку. -Хорошо, - на моем лице расплывается ухмылка, - Но это не временный обмен, а совместное пользование. – Вздыхаю я, забирая из его рук зонт и раскрывая его. Выйдя из-под навеса, я поднимаю укрытие над головой, и ожидаю, когда это низкое привидение все же сделает шаг по направлению ко мне. Он трусливо делает шаг вперед, и мы двигаемся с места. Наши плечи в постоянном контакте из-за маленьких габаритов такого несчастного «убежища» от ливня. Все же он рассчитан на своего обладателя, а не на двоих. В конечном итоге, левое плечо полностью промокло. Когда входная дверь с душераздирающем скрипом отпирается не без помощи пинка, гость, не ожидая приглашения, вваливается в мою квартиру. Наверняка его ввела в ступор серость моих апартаментов, потому что его резвые шаги вдруг замедляются, и он осматривает все с такой тоской, будто эта квартира его близкий друг, и он только что умер. В моей квартире не было ничего интересного, я просто был слишком ленив, что бы поклеить обои поверх этих серых бетонных стен, поставить пару ненужных вещей на деревянный стол без одной ножки и натянуть на старый стул новый чехол ибо старый расползся, и из него лезли поролоновые «внутренности». Этим и ограничилась единственная комната, кухня прибывала в таком же минималистическом состоянии. Парень фыркает, проходя внутрь, разуваясь по дороге и бросая свои потрепанные кроссовки где-то в районе шкафа, дверь которого как-то угрюмо перекосилась на один бок. Без моего спроса мальчишка лезет в шкаф и видимо находит на одной полке то, что искал – вторую подушку. Следя за его семенящими шагами, я облокотился левым плечом о дверной косяк. Он кидает ту самую подушку на пол, а после и скидывает с кровати вторую. Короче говоря, потрошит мою постель как хочет. Когда он закончил со всем, то я, наконец, понял, что этот «смышленыш» конструировал. Из матраса, двух подушек и старого облезшего одеяла он собрал на полу кровать для двоих. На мои губы поползла ухмылка, но я так ничего и, не сказав, ушел на кухню, готовить нам обоим чай. -Тебе сколько ложек сахара? - Интересуюсь, выглядывая из-за двери. Электрический чайник у меня отсутствовал, поэтому я довольствовался алюминиевой кружкой и газовой плитой. -Две. – Говорит незнакомый парень, копошась на почти обвалившемся балконе. Дело в том, что жил я, мягко говоря, в жутких трущобах, на отшибе Сеула и едва сводил концы с концами, потому что нормальной работы у меня не было. Я снова скрываюсь на кухне, заваривая две чашки фруктового чая. Приятный запах сразу окутывает комнату. Взяв в руки кружки, я их поднимаю, замечая, что на столе остаются коричневые круги и обещаю после их вытереть. -Сахара у меня нет. -Тогда зачем спрашивал? – Этот вопрос я игнорирую. -Как тебя зовут? - наконец интересуюсь я, усаживаясь на матрас, рядом с парнем, который внимательно изучал какую-то мою книгу. -Кенсу, - тихо говорит коротышка, листая пожелтевшие странички. -А я Кай. – Я протягиваю ему кружку ароматного чая, но он тут же, отдергивает свои ладони, обжигаясь. Чуть погодя, он снова повторяет попытку и теперь уже, обняв чашку ладонями, притягивает ее к себе, таким образом, согреваясь. Мы не сказали друг другу, что нам очень приятно, потому что, наверное, каждый считал, что это лишь шаблон, ложь. -Кенни, - подаю голос я, смотря на то, как новый знакомый аккуратно перелистывает потрепанные страницы книги, - что ты читаешь? -Почему ты обращаешься ко мне неофициально? – Густые брови паренька ползут вверх и он все же, переводит взгляд на меня. Пар лениво поднимается из кружки, обдавая его лицо жаром. Белый, еле заметный «дым» обволакивает и огибает потоки воздуха, а потом просто разбивается о скулы незнакомца. -Ты же младше меня. -Вообще-то мне двадцать два. – Он кидает на меня осуждающий взгляд, а потом снова возвращается к книге. В этом небольшом предложении слышится ленивое разочарование, будто я шкодливый котенок и мне следует извиниться. Я «надуваю» губы и впервые за десять прошедших лет веду себя по-детски – обижаюсь. -Да ладно тебе. Ты похож на школьника. – Обида быстро сходит на «нет», а в словах сквозит ребячество и какая-то подозрительно детская непосредственность. Я перегибаюсь через Кенсу и подхватываю раскрытую книгу, возвращаясь в исходное положение. Я долго разглядываю ее, вспоминая, откуда же она у меня все-таки появилась. – Ты знаешь японский? -Да. – Он забирает из моих рук Японские Хокку и продолжает скользить взглядом по строчкам. Его глаза были слишком грустными и потерянными, такое чувство, что он был один на всем белом свете, и это одиночество поселилось в черном море зрачков. Когда он смотрел на меня, казалось, что время останавливается и это одиночество накрывает меня самого. Рядом с ним я не чувствовал себя с кем-то, рядом с ним я чувствовал себя одиноким. -Что тут написано? – Я ткнул пальцем в трехстрочный стих, написанный на японском языке. -Все сгорело дотла… - Хен поджимает губы, переводя первую строчку и немного погодя, продолжает, - Но, по счастью, вишневый цвет уже облетел в саду. -И что это значит? – Я непонимающе бегаю глазами по книге и по лицу парня. Бред какой-то, выношу вердикт я сам себе. Он лишь пожал в ответ плечами и закрыл потрепанную книгу, откладывая ее куда-то в сторону. Ничего мне так и не сказав, он одним залпом допивает обжигающий кипяток и, вручив мне в руки, как трофей, пустую кружку, ложится на названную кровать, натягивая кусающееся одеяло с головой. Наутро я проснулся от надоедливых лучей, которые неприятно лизали мне лицо, словно пес. Голова сразу же налилась свинцом и стала неподъемная. Кажется, меня продуло на полу. Таблеток в доме не оказалось, как и Кенсу, и его вещей, и запаха корицы. В углу осталась лежать только книга с японскими стихами, страницы которой перебирал легкий ветерок, доносящийся из открытой двери балкона. *** С момента, когда я последний раз видел того парня, прошло пять месяцев. Пять гребаных месяцев этот коротышка не выходил у меня из головы. Это была не любовь, нет. Это была какая-то глупая привязанность брошенной бездомной собаки, которая так нуждалась просто в человеке, а не в ком-то определенном. Только вот просто люди уже раздражали эту самую бездомную псину, и она оставалась нуждаться только в мальчике-корице. Меня раздражала вся эта никчемная безысходность, меня раздражала вся эта ситуация. Меня раздражало то, что я выучил наизусть те строчки из сборника стихов, знал, как они в точности пишутся и говорятся, знал на какой странице они и мог узнать их из всех стихов. Я хотел стереть себе память. Красное, красное небо. Значит, завтра должны быть сильные морозы. Конец декабря, на носу рождество. Никогда его не праздновал, считал, что этот праздник бессмысленный. На улице уже украшали витрины, а на центральной улице поставили огромную ёлку, о которой так мечтал маленький Чонин. Теперь, когда она стоит передо мной украшенная сотнями игрушек и гирлянд, мне кажется, что это просто ёлка – дерево. Я натягиваю красный широкий шарф до глаз, этот цвет горит ярким пламенем на фоне моих высветленных волос, они были настолько белые, что, казалось, сольются со снегом, только вот, отросшие корни выдавали меня с потрохами. Я недовольно вздыхаю и направляюсь домой, в свою квартиру, где меня ждет черничный чай. Только в подъезде, на первом этаже я останавливаюсь и обдумываю, стоит ли мне подниматься. Предчувствие подсказывало, что я там ничего хорошего не увижу. Мои ноги настолько отяжелели, что я их с трудом поднимал на новую и новую ступень. Так и было. Возле моей двери, на холодном бетонном полу сидел мальчик-корица, притянув к себе колени и обвивая их руками. Его нос утыкался в руки, а тело иногда подрагивало от холода. Наверное, он сидит тут давно. Я не сказав ни слова, миную оставшиеся ступеньки и, достав ключи, открываю дверь. А зачем что-либо говорить? С каких пор мы нуждаемся в словах? Только в квартире, когда я закрыл за ним дверь и помог ему раздеться, предварительно сняв вещи и с себя, я констатирую факт. -Ты дурак. Он не отвечает мне ничего, лишь виновато поджимает губы и опускает глаза. Я боюсь до него дотронуться, потому что боюсь, что он просто испарится, а вдруг, я сделаю ему больно? Но больше всего, я боюсь сделать больно себе. Мне кажется, что вот если сейчас я его обниму, то назад дороги уже не будет в моей бесконечной привязанности. И это страшно. Мне страшно, что он снова исчезнет, и я останусь умирать в этой холодом пропитанной квартире. А когда он вернется, тут не будет даже чая. Я колеблюсь, но все же, принимаю смерть и обнимаю Кенсу, пытаясь согреть его своим холодным телом, у меня это не получается. Впервые за одиннадцать лет я разрыдался как маленький мальчик, это невыносимо самому идти на смерть, но если один момент того стоит? В тот день мы легли на односпальную кровать вдвоем, просто прижимаясь, и грея друг друга, что бы, не замерзнуть от одиночества каждого. А на утро, я проснулся снова один. Тогда я до дрожи испугался, виня себя за вчерашние эмоции и повторяя про себя, что так мне и надо, я переворачиваюсь на другой бок, тут же обомлев. Вся моя серая когда-то стена была разрисована пылающим и жарким огнем, он охватывал все, пол, шкаф, окно, а у подножья кровати, мальчик-корица дорисовывал последние лепестки вишни, которые успели опасть. Он замечает, что я проснулся и, вытерев испачканную руку о щеку, смотрит на меня своими большими глазами, в которых я уже не вижу одиночества. -Ты дважды дурак.- тихо говорю я, будто это может разрушить какую-то атмосферу и, подхватившись с кровати, крепко обнимаю Кенсу, объятия которого теперь горячие, как то пламя на стенах.