Пойдем

- Аааааатпусти!!! – со слезами, рвущими голос на мелкие кусочки, мальчик выкрикивал в лицо Кенрёку свою бессильную злобу. Оливковые глаза, тонущие в хрустальной воде, устремленные в самые бесценные и страстно ненавидимые им сейчас сапфиры в золотистом канте, были полны непонимания, неприятия происходящего. Юный Итаку дергал запястье из железных, недавно таких ласковых пальцев, пытаясь освободится. Ему больше воздуха нужно было убежать от этого человека, спрятаться где-нибудь, чтоб Кен не смог найти его. Чтоб не видел проявлений этой вечной слабости монолитным основанием расположившейся в корне всех его поступков. Рука уже болела от попыток, кожа горела, будто охваченная не обычными человеческими пальцами, а раскаленным до бела железной перчаткой. Тут же в эту картину написанную воображением живо встроилось воспоминание о последней ночи, проведенной с мужчиной. Будучи очень эмоциональным, ярко реагируя почти на все, что затрагивало его, Итаку мгновенно залился краской от корней волос до самых плеч. Перед глазами мелькали четкие образы наручников, бандажа, плетей, красного шелка простыней с маленькими бурыми пятнами его собственной крови. В тело, не спрашивая разрешения, снова сливались противоречивые ощущения, напалмом разжигая молодую кровь. Он отчетливо помнил едва ли не каждый свой стон, крик, мольбу о пощаде, просьбы и угрозы, щедро отсылаемые в адрес его властного непреклонного любовника, каждую ночью становящегося истинным хозяином души и тела. Итаку задрожал, почувствовав, как по телу бродит тоже хмельное удовольствие, что вызывал в нем мужчина болью и лаской, нежностью и жестокостью слов и действий, сочетая это немыслимым для нормального человека образом. Искусные пальцы находили такие точки, касание к которым то возносило парня на вершины блаженства, куда то высоко к ангелам в поднебесье, то низвергало в пучины кроваво-черной боли, с остротой зубов пираньи взрезающих тонкую кожу и нежную плоть. И даже когда, то ли следуя своему извращенному плану, то ли поддавшись мольбам Итаку, Кенрёку все же брал его, изнывающего от желания, не происходило ничего похоже на обычные, пусть и нестандартные, половые акты или, если назвать более возвышенно, занятия любовью. Неординарному во всех отношениях мужчине нравилось бросать мальчишку то в Ад, то в Эдем, причинять настоящую жестокую боль и заливать ее, как нектаром, нежнейшей лаской. И так за разом не давая разрядки, терзая плоть и дух, Кенрёку приводил парня к полному безумству, превращал его в похотливое животное, несущееся за своими инстинктами. И в такой вот момент, удовлетворив какие-то только ему понятные потребности, он позволял Итаке взлететь к вершинам подобным Эвересту, захлебываясь дикими стонами и упасть вниз, пронзенному молнией оргазма, вниз, в объятья Кенрёку, богоподобного демона с бесконечно глубокими, как море, глазами. Да уж, воображение конкретно подставило Итаку, он почти прекратил вырываться, с замиранием сердца вспоминая мгновения, пережитые в объятьях Стального Божества, переощущая их заново, в другом виде, но не менее сильно. В какое-то мгновение его охватил бессознательный страх, что убеги он сейчас и больше уже никогда ему не доведется ощутить неземную любовь Кенрёку. В том, что мужчина его любит Итака часто, очень часто сомневался, но не долгими были сомнения. Каждый раз их прерывало наступление ночи. И вот сегодня ему снова в который раз казалось, что нет ни капли любви в поступках Кенрёку, который так жестоко обошелся с ним утром, просто покинув, уйдя по своим важным делам, тогда как Итака более всего нуждался во внимании, заботе и тепле. Проснувшись в одиночестве, парень сперва решил не придавать этому значения, но тело так болело и саднило в местах прикосновения плети и ногтей, запястья и голени обжигало как крапивными листьями, потянутые связки ныли, прокушенные губы не давали даже попить спокойно, а горло перехватывало такими болезненными спазмами, что невольно на глазах выступили слезы. Он уткнулся в подушку лицом силясь превозмочь боль и страх, перетерпеть, не выть как брошенный детеныш. Однако никогда прежде не было в нем силы для таких подвигов, не появилось и сейчас. Он плакал и плакал захлебываясь, тревожа раны, пачкая порциями крови гладкую постель. Прорыдав несколько часов кряду Итака все ждал, что Кен вернется, обнимет его, прижмет к себе, даруя спасение ото всего, что терзало юную душу, гораздо больнее, чем подвергнувшееся истязанию тело. Но, конечно же, Он не пришел. Просто не пришел. Слезы, в конце концов, иссякли, боль слегка улеглась, достаточно для того, чтобы он смог подняться и кое-как одеться. Натянув рубашку и новые джинсы, не озаботившись бельем, он пошел и ополоснул припухшее лицо холодной водой. В какой-то степени ему даже стало легче дышать. Покидая квартиру, он не взял с собой ничего, ни привычного плеера, ни денег, ни сумку с эскизами и карандашами. Просто вступил в замшевые горчичного цвета ботинки, поправил с педантичной аккуратностью задники и, хлопнув дверью, сбежал по лестнице вниз, преодолел холл и вылетел на улицу. Солнце встретило его безжалостным ярким светом, ударив резкой болью по глазам, отдавшейся в затылке как в колоколе. Перетерпев этот момент с большой стойкостью он прищурился и быстро пошел. Куда глаза глядят. - Итака. Голос Кенрёку был похож на голос шамана, камлающего над костром. Глубокий, проникновенный, очень необычный и врезающийся в память, в самое её основание, грозными и бархатными нотами. Вытравить из себя эту вкрадчивую ртуть не представлялось возможным, Итака слышал переливы этого голоса во всем, что его окружало каждый день. В хаотичной песне ветра, в шуме дождевых капель, в грохоте города, ему мерещилось, что даже тишина наполнена им. Услышав свое имя, исполненное этим голосом, Итака чуть не упал, резко остановившись, как пришпиленный к земле большим гвоздем. Внутри у него все сжалось от первобытного страха, будто он был в чем-то виноват, горло снова сдавило тисками, так что он даже при очень большом желании не смог бы ничего сказать. Итаку спеленало по рукам и ногам живыми лентами звука, лишило способности двигаться. Он отчаянно пытался сбросить с себя чары, буравя Кенрёку возмущенным взглядом, но тому не было дела до проявлений любых видов эмоций со стороны мальчишки. Зоркие внимательные глаза еще довольно молодого хирурга выделили все составляющие внешнего вида Итаки, пересортировав их, разложили по местам в строгом разуме Кенрёку, позволив тому почти мгновенно оценить ситуацию. Правда, на дальнейшее это повлияло не слишком сильно. Каменная уверенность в себе давала этому дракону почти безграничную власть над людьми. Мало кто мог сохранить самообладание под пристальным взглядом острых темнеющих от гнева, или какой-то иной эмоции, по велению хозяина, глаз. Чудовищная мощь и сила мерещились за таким взором и надо отдать должное, Кенрёку Каваками был одним из сильнейших воинов страны и возможно даже мира. Свои таланты он не афишировал, но в определенных кругах слава его была оглушительной. Широко шагая, он приблизился к Итаке в итоге нависнув над ним, как горный пик над своим меньшим собратом. Субтильный Итака смотрелся немного жалко на фоне могучего широкоплечего мужчины. Но и это не имело никакого значения для Кенрёку, главным было то, что стоящий перед ним парень сделал несколько недопустимых вещей. В первую очередь он пытался лишить Кена собственности, то есть себя, а подобные выходки никому не сходили с рук. Даже тому, кого он любил. - Далеко ли ты собрался, Котенок? – несколько издевательски обратился, второй после имени, фразой, прищурив свои великолепные глаза, кутающиеся в ореол длинных черных ресниц. Парень зашипел на эпитет, вздрогнул и, выйдя из оцепенения, дернулся было бежать, да только молниеносная реакция Кена не позволила ему этого сделать. Кольцо длинных сильных пальцев охватило тонкое запястье, дернув Итаку обратно с такой с силой, что у него помутнело перед глазами и закружилась голова. - Никуда! – резко бросил он, поднимая лицо, держась свободной рукой за висок, старательно выкручивая вторую из мертвой хватки. Новая доза жестокости пробудила в нем на замену страху звериную ярость, как у крысы загнанной в угол. Такой зверек был чрезвычайно опасен в безвыходной ситуации. Подсознательно Итака понимал, что все его потуги не дадут результата, но кровавый туман ненависти уже клубился в глазах, заволакивая все разумное, что в нем было до этого. - Что ж. Отлично раз так. Я соскучился по тебе. Пойдем домой – делая вид что ничего не замечает, мужчина развернулся на каблуках и потянул парня за собой в сторону их жилища, преодолевая явное сопротивление, в общем-то не слишком успешное. - Соскучился?!?!? – завизжал Итака на всю улицу, не задумываясь над тем, кто еще услышит его – Ты? По мне? Соскучился? - он, не стесняясь, кричал на Кенрёку, срывая голос на самых высоких нотах, опять раня, и без того надорванное слезами и ночными изысками, горло – Да я скорее поверю что ты по гремучей змее скучаешь чем по мне…Пусти меня немедленно! Ты мне ненавистен! Я хочу, чтоб ты исчез моей жизни! Дай мне жить свободно! – он не смог удержать жалких, детских, бессильных слез дергая и дергая руку, стремясь вырваться на свободу. Чуть приподняв бровь на такое бурное публичное представление Кен развернулся, сильная рука согнулась в локте казалось бы легким движением, но отчаянно вырывающийся парень полетел в объятья мужчина как перышко на ветру. Перебарывая отпихивающие руки, он обхватил Итаку за талию прижимая к себе, крепко и безапелляционно, не оставляя даже малейшей надежды на возможность побега. Объятья явно были болезненными и мужчина просто ждал, когда юноша устанет от боли. - Я не отпущу тебя. Даже если ты будешь хотеть убить меня. Ты мой – слышно только Итаке произнес мужчина, не собираясь повторять это еще раз за этот разговор, и возможно в будущем тоже. Уговаривать, убеждать в чем-то он тоже не видел смысла, его власть над Итакой уже давно была безграничной, хоть тот еще не до конца принял ее. Даже проявление строптивости было правильной и нужной реакцией, которую вызвал сам Кен, совершенно сознательно и намеренно. Ему нравилось видеть, что его Итака все еще живой человек, а не кукла с потухшими глазами. Методы у него, конечно, было специфические, порой совершенно бесчеловечные, но единственным оправданием, которого ему хватало с лихвой, было то, что Итаке нравится происходящее с ним по мановению твердой руки Кенрёку. Он видел, каким жадным, пусть и тщательно скрываемым огнем, загораются глаза парня стоит только городу укутаться в темно-синий плащ ночи. Прежде этого пламени он не видел, посему был уверен, что виновником является он сам. Под прессом непоколебимой воли Мастера Его Души Итака все таки усмирился, успокоился, подчинился и стал послушным. Он больше не стремился вырваться, убежать, покинуть своего любимого, наоборот прижался дрожащим телом к нему, такому надежному, сильному, горячему. Внутрь его снова лился покой и уверенность, что с ним все будет хорошо, что руки, обнимающие его подарят это и еще много каких удовольствия. Воля не сломлена, но подчинена в который раз. Пусть безжалостно, странно, непривычно, кромсая не только дух, но и тело, Кен приближал Итаку к мысли что он, сам Кенрёку, является единственным возможным партнером для юноши. И тот в глубине уже понимал, только привыкший к постоянной борьбе все никак не мог признаться себе в истинных чувствах. Подняв покрасневшие глаза на своего Бога он нерешительно коснулся пуговицы его рубашки будто прося у нее совета как же быть теперь, когда он так сильно провинился перед Кеном, когда так плохо повел себя, был таким непослушным, что даже посмел причинить боль мужчине. И он знал ответ, который удовлетворит странные потребности обоих. Одному даст возможность простить самого себя, второму просто принесет очередную дозу мощного наркотика. - Пойдем…