Ким

- Просто ты неблагополучный. Понимаешь, - Макс поморщил веснушчатый нос – У тебя семья такая. То есть не в тебе дело. А в твоей маме. Моей маме не нравится твоя мама. Ясно? - Ясно. – кивнул Ким. Ему всё стало ясно с того самого момента, как он попросился в гости к Максу. С того момента, как Макс неуклюже потупил глаза. Когда Макс поправил очки и откашлялся. Всё было предельно ясно. Он видел такие жесты и у взрослых, они не новы. Но сейчас Киму совсем не хотелось домой. А Макс – единственное спасение. - На самом деле ты тоже не нравишься моей маме, - сказал Макс, протирая очки рукавом. – Она говорит, что ты… Этот… Атуист. Я не знаю, что это, но мама так говорит и не хочет, чтобы ты приходил к нам домой. И дружить с тобой не разрешает. То есть, я бы с радостью пригласил тебя, если бы маме не не нравились Атуисты. «Я бы с радостью не пошел к тебе, - подумал Ким – если бы у меня был выбор». И это правда. Ким бы ни за что не дружил бы с этим косоглазым, косноязычным маменькиным сынком. Макс был неприятен во всех отношениях. Ким ни за что даже не приблизился бы к этому хлюпику. Если бы только. Он бы не подошел к нему. Ни за что и никогда. Если бы только спешил домой после школы. Если бы хотел попасть домой и быстрее увидеть родителей. Если бы только не был отщепенцем. Как раньше Макс. Ким пожал плечами. Вот нет ещё одного приятеля. Об этом он поплачет по дороге домой, чтобы хлюпик не растрепал обо всем на перемене «страшилам». У Кима уже есть второе имя – Изгой, третьего – Плаксы – ему не нужно. Ким молча развернулся и направился в сторону леса – туда, где находился его дом. - Слушай, а это правда, - вдруг сказал Макс – что твоя мама… Ну… Того? Ким остановился. - Что? - Ну… Моя мама говорит, что твоя мама «того». Что твой папа – хороший человек и женился на ней только из-за жалости. Что она совсем его с ума сводит, но не как в песнях и фильмах, а по-другому, понимаешь? Что она больная, что у неё пена изо рта идёт, и что она трясётся вся и падает на пол, закатывает глаза и воет по ночам. А бабушка говорит, что в ней злой дух, демон, и что она душу продала, чтобы папу твоего приворожить, но мама говорит, что твоя мама просто сумасшедшая и что-то колит себе. Мама говорит, что твоя мама просто мучает дядю Лукаса, твоего папу, и всех окружающих, и что на таких, как она, не хватает этавнасии. Я не знаю, что такое этавнасия, но мама говорит, что твоей маме это нужно. А страшилы говорят, что ты сын чокнутой, значит и сам чокнутый. А ещё они пообещали не бить меня, если я не буду общаться с сыном чокнутой… Макс смотрел на Кима с высоты своего роста. Очень обычно смотрел. Так смотрят люди на бродяг и бедняков. Взгляд с чувством собственного достоинства и радости за своё благополучие на фоне горя чужого. Глаза его при этом блестели от наглости. От того, что он осмелился хоть кому то высказать что-то такое. Колючее. Ким сглотнул. - Ясно. И он разбил Максу нос. *** В том, чтобы жить на отшибе, в лесу – есть свои плюсы. Это – природа. Это бескрайняя развлекательная комната. Это потрясающий запах зелени и свежести. Это гномы, феи и чудеса. Это наряжать на рождество живую сосну. Это пить травяной чай сидя на пне и прыгать с тарзанки в лесную речку. Это кузнечики, ящерицы и белки. Это село где то по близости, в которое ездишь за молоком и сыром. Это папа-лесничий, который знаком с каждой птицей и знает название каждого куста. Это великолепное, сочное детство. Так и было. Пока Киму не исполнилось семь. У него чуть было не родилась долгожданная сестричка. *** В тот год заболела мама. В тот год очень сильно заболела мама. В тот год мама заболела так, что ей запретили приезжать в церковь. Ей запретили приезжать в церковь, когда она во время службы повалилась на пол. Она кричала, очень громко. Плакала и кричала, билась головой о деревянные доски пола. Все стояли вокруг и не знали, как подойти к ней, что сделать, что сказать. Тетушки кричали ещё громче, чем она, трясли руками, звали на помощь и в то же время смотрели с диким любопытством. Священник перекрестился и тоже кого-то позвал. Там были все мамины друзья и подруги. Там были все бывшие мамины друзья и подруги. Папа несколько десятков раз возил маму в большой город. Каждый раз перед поездкой он доставал из-за шкафа с посудой ящичек с деньгами, пересчитывал их и говорил: «Ну, родная, надеюсь, это нам поможет», а мама тихо и бесцветно отвечала: «горбатого могила исправит». Потом она и вовсе перестала отвечать. На кухне копились пачки таблеток. Ими, казалось, пропахся весь дом, если не весь лес. - Мы в состоянии переехать в город, тебе там может стать лучше. – говорил папа. - Мне не станет лучше. Я останусь собой, куда бы ты меня не отвез. – отвечала мама. Оказывается, чтобы заболеть так сильно, человеку достаточно просто очень расстроиться. Ким шел по лесу. Было шесть вечера или около того. Декабрь месяц, семнадцать дней до рождества. Время Адвенты. Снега насыпало около сантиметров трех, и он приятно хрустел под ногами. Он также прилип к темнеющим в вечернем сумраке веткам, коре, кустарникам. Ким старался натянут шапку как можно сильнее на уши. Подул на руки, хотя знал, что это не поможет согреться. Потер их одна о другую. Похлопал в ладоши. Нужно было дотерпеть хотя бы до восьми. Тогда мама, как обычно, выпьет лекарство, а папа попытается уложить её спать. Тогда можно будет избежать криков. Можно будет избежать воплей. Можно будет избежать летающих стульев и боя посуды. Можно будет избежать безумных маминых глаз и проклятий. Можно будет просто прийти, выпить стакан молока с чёрных хлебом и лечь спать. Ким наматывал третий круг по лесу и натягивал шапку на уши всё сильнее. Повсюду – темно, но он хорошо знает эту местность. Те, кто бояться леса – дураки и маменькины сынки. Тут нечего бояться, если знаешь его достаточно хорошо, чтобы называть «мой Лес». Лес вовсе не страшный. Есть вещи намного страшнее, чем лес. О лесе все папины сказки. Папа рассказывал сказки очень интересно, красиво и захватывающе. Он умел менять голос: мог прикинуться лисицей, сойкой, оленем или вепрем. Он мог даже прикинуться мамой, но ненадолго. Ким не раз видел, как папа пересвистывался с какими-то птицами на «их языке». - Когда ни будь и ты этому научишься, уж поверь. – говорил отец, улыбался, а потом добавлял – В природе всё так обдуманно и прекрасно. Быть её частью – восхитительно. Мама Макса говорила, что из дяди Лукаса, то есть папы, вышел бы чудесный актер. Что просто стыдно губить такой талант. Стыдно с такими данными быть лесничим. Нельзя же «блеск софит и аплодисменты» променять на «эту глупую зелень, одинаковую из года в год». «Что он в ней нашел»? – закатывала глаза мама Макса каждый раз, говоря ни то о природе, ни то о чем то (или ком то) другом. Семь часов вечера. Когда живешь в лесу, определяешь время не так, как другие. Ты не ориентируешься на часы или телепередачи. Ты его чувствуешь. Лес живет в своем ритме, и если хорошо его знать – никогда не ошибешься. Совсем темно. Ким достал маленький карманный фонарик из рюкзака. Слабый лучик света едва мог помочь что-то разглядеть на расстоянии около метра. Надо занять ещё час, а он уже смертельно устал наматывать круги на одной и той же территории. Если бы Макс, как раньше, пустил его к себе домой… Они бы ещё сидели там, пили какао, ели тосты и смотрели бы глупые мультики, которые так любит его бывший приятель. Но уже ничего не будет так, как раньше. Ким был один. В чаще. И ещё целый час нужно было куда – то деть. «Схожу к речке, - промелькнула мысль в его голове – проверю силки». Силки он сделал сам и очень бы ими гордился, если бы они хоть что-то словили. Хоть раз. Дорога была ветвистая. На снежной глади, под светом фонарика мелькали следы птичьих лапок. Ким дрожал. В лесу нет ничего по-настоящему страшного. Нет ничего, чего стоило бы бояться. Нет ничего страшного. Совсем нет. Ким сглотнул, вновь похлопал в ладоши. Эхо от хлопков глухо раздалось в темноте со всех сторон. Где то сзади послышался хруст – то птица спорхнула с ветки. Ким шел, шел, шел. В лесу нет ничего страшного. Тут есть волки, лисы, вепри, олени. Но страшного – ничего. Когда то тут жили гномы. Он уже года три их не видел. Но и они – не были страшными. Тут есть то непонятное, что скребется в дверь и окна по ночам, еле слышно, но так, чтоб ты заметил. Но разве это – страшно? Ни один из одноклассников никогда не зашел бы в лес так далеко. Никто из них никогда не был в гостях у Кима дома. «Да что они знают о страхе, - подумал Ким – раз так боятся»? Он шел и думал: «А ещё в лесу ты другой. Совсем другой. Я не изгой в лесу. Я могу свободно говорить. Если бы, было бы с кем. В лесу я не молчаливый. Просто говорить не с кем. В школе мне тоже говорить не с кем, но там я по-другому молчаливый, не так, как здесь. Здесь я не молчаливый. Совсем нет». Он шел. В такт его шагам скрипели деревья. Где –то кто-то ухал и стрекотал. Рядом, совсем рядом послышался слабый звук «живой» воды. Речка ещё не замерзла, она замерзнет только к январю. Ким вышел к берегу, свет фонарика слабо коснулся и осветил колеблющуюся от ветра воду. Вода кажется такой темной и вязкой, словно смола. Ким посветил фонариком немного дальше. Где-то здесь должны были быть силки. Он шел вдоль пляжа. Фонарик освещал деревья, камни, рябь на воде, песок, недовольно квакающих лягушек, полу растаявший снег, лодку, человека в капюшоне. Ким остановился. Луч падал прямо на затылок незнакомца. Лодка плавала близко к берегу. Человек сидел в ней. В его руках застыли два весла. Одеяние – черное и бесформенное. Ким сглотнул. - Вы кто? Незнакомец оставался неподвижным. Ким осветил его ещё раз с ног до головы. Черное одеяние. В лодке какая то груда тряпок. Судя по всему, он или только что приплыл, или собирался уплывать. - Вы кто? – повторил Ким. Незнакомец молчал. Мальчик вздохнул. Он первый раз видел здесь кого-то чужого. Кого-то чужого в лодке и непонятным, бесформенным грузом. Кого-то чужого ночью, в страшном черном плаще. Вдруг, мысль, одна простая мысль проскользнула в голове у Кима. - Вы, должно быть, дух? – спросил он. Существо покачало головой. - Тогда, вы… - Ким вздохнул – Тогда, Вы, должно быть… Он замялся. Фигура так и застыла. - Вы – смерть. Несколько мгновений фигура оставалась неподвижна, а затем – кивнула. - Не думал, что Вы такая же, как вас изображают на картинках. – фигура едва пожала плечами. Ким стоял, смотрел на неё и вдруг, ужасное, противное чувство оцепенения пробрало его изнутри. - Вы пришли за мной, не так ли? Смерть молчала. - Вы приплыли, чтобы забрать меня? Смерть молчала. Ким затрясся. - Неужели всё? Я успею попрощаться с родителями? Смерть покачала головой. - Это будет очень больно? Свет от фонарика лихорадочно скакал по силуэту и лодке. Ким заметил, что груда тряпок выглядит очень странно, словно под ней там кто-то лежит. Он вдруг понял, что не хотел умирать, хотя так часто думал о смерти раньше. Один раз после ссоры с мамой он выпил целую пачку её лекарств, но папа это вовремя заметил. Он сам удивлялся, почему не побежал прочь от пляжа и остался говорить со смертью. Та сидела всё так же неподвижно. - Если это будет больно, то, пожалуйста, сделайте это быстро, и пусть мои родители не будут плакать потом. Я не хочу, чтобы они плакали. Даже мама. Ким не знал, почему не может сорваться с места и побежать. Страх словно пригвоздил его к земле. Всё вокруг замерло и онемело. Тишина – вот, что страшно. Груда тряпок в лодке была неравномерно красной. Смерть издала странный рык, а потом произнесла: - Сегодня, - голос тихий, вкрадчивый, безликий и смутно знакомый – я заберу другого. Ким дрожал. Его колени бились одна о другую, зубы стучали, он до боли сжал кулаки. - Беги, я пришла за другим! - прошептала смерть. И Ким побежал. Он выронил фонарик, но не остановился, чтобы подобрать. Он бежал так, как никогда не бегал на физкультуре. Он почти ничего не видел. Мир вдруг наполнился звуками – рычанием, свистом, хлюпаньем и скрежетом. С каждой ветки кто-то смотрел на него, в каждом далеком дереве он видел фигуру в плаще. Он бежал, забывая дышать, а когда вспоминал – жадно глотал воздух, обжигая холодом горло. *** В доме лесничего было темно. Окна не горели. Дверь оказалась открыта, и Ким влетел в неё. А затем - упал на пол и заплакал. Живот скрутило, горло опухло. Стук сердца был слышен в висках. Ким скрутился прямо у порога, обхватил ноги руками и качался из стороны в сторону. Очень долго. Он не знал точно, сколько. Падая в забытье, он вдруг подумал – кого же Она пришла забрать? Может, Макса? Или кого-то из Страшил? Вдруг, из – за него она заберёт их? Он не знал, плохо это будет или нет. Он больше вообще ничего не знал. *** Его разбудил включенный свет. Ким огляделся, и понял, что за окном – глубокая ночь, а в доме всё – верх дном. Всюду битая посуда, поломаны несколько стульев. На полу какие-то осколки, которых он сразу не заметил. Возле двери стоял отец. Он только пришел и привычным жестом снимал куртку. - Привет… - растерянно произнес Ким. - Привет. – спокойно сказал папа. – Почему на полу лежишь? Ким съежился. Вдруг он понял, что совсем не хочет рассказывать всё папе и волновать его. - Просто. Устал. - Понятно. – сказал папа и насвистывая стал доставать из карманов разные всячины. Он положил на полочку шапку. Носовой платок. Зажигалку. Ключи. Карманный нож. Фонарик Кима. Маленький контейнер для обедов. Ким, как зачарованный, наблюдал за этой привычной, казалось бы, картиной. -Ладно, не валяйся. Ужинать будешь? – голос папы – спокойнейший из всех земных голосов. - Не знаю. Нет аппетита. А где мама? – вдруг спросил мальчик. - Уехала. – папа отвернулся и пошел в сторону кухни и умывальника. Там он достал с полки завернутый в полотенце сыр и бутылку с молоком. - Куда? – спросил Ким, думая, что, вероятно, он всё же голоден. - Я отвез её в город, в больницу. Так ты будешь есть? Киму что- то не нравилось, но он не мог понять, что именно. - А надолго? Отец молчал. - Пап, мама долго там будет? – ещё раз спросил Ким. - Не знаю. Может быть. Посмотрим, как оно… пойдет. Выздоровление её. Ким долго молчал. Очень долго. Он смотрел, как отец равномерно, как всегда, нарезает ломтики сыра, кипятит молоко, разливает его по кружкам. - Ясно. – сорвалось с губ мальчика. - Что ясно? – Переспросил папа. - Я, всё таки, голоден. - сказал Ким, чувствуя, что повзрослел на целую вечность.