Выше только звезды.

Как прекрасен дождь, черт возьми. Прохладные капли, которые медленно-медленно стекают по лицу, плавно переходя на шею, скапливаясь в ложбинке между ключиц. В такие моменты можно плакать, все равно никто не заметит. Бродишь себе между домов лондонских, не замечаешь никого и ничего. Не замечаешь даже, как ноги сами донесли тебя на площадку детскую. На ту, где в детстве, таком далеком и забытом детстве, играл с ребятами из соседних домов. Не ожидаешь даже увидеть кого-нибудь. А вон, девочка. Маленькая такая, щербатая. Смеется. Глазки зеленые, в них такая надежда плещется. Надежда на выздоровление. И такое аккуратное, шепелявое слегка: «Смотри, самолет». Закидываешь голову, а там и правда, самолет. Говоришь на прощание, что пора уходить. Уходишь, не хочешь обернуться. Но оборачиваешься. А там стоит девочка эта. С робко протянутой рукой. И говорит: «Пока». Сердце сжимается так. А девчонку окрикивают. Мама наверное. Ссутулилась, потопала к маме. А ты и не собираешься уходить. Ждешь кого-то. Интересно только, кого? Оборачиваешься резко так, головой трясешь. Будто можешь забыть. И ведь могла бы. Если захотела бы. В панике, в страхе, опускаешься на землю. Будто сломали. Раз, и нет тебя. Есть кукла. Оболочка. Несчастная такая оболочка. А в глазах шоколадных такая боль плещется. Океан целый. Не замечаешь даже, что на площадке кто-то помимо тебя есть. Незнакомец в черном. Уткнулась носом в колени, да раскачиваешься. Вздрагиваешь, когда человек тебе руку на плечо кладет. И шепчет так по-знакомому: «Грейнджер». Сердце будто вниз. Да, девочка? Поднимаешь голову на него. И шепчешь. «Драко, Драко, Драко, Драко». А он садится на асфальт. Рядом с тобой. Было бы время, удивилась бы, что он, в новом костюме, сел на грязный асфальт. Да и он бы удивился. Если бы только не чувства, которые вас связывают. Секунда. Не выдерживаешь. Кидаешься в его объятья. А он и не отстраняется. Прижимает к себе теснее, будто боится потерять. И ведь и правда боится. И поцелуй. Сладкий такой. Манящий. Долгожданный. Для вас двоих. Будто весь мир вновь целый. И не было той пропасти между ними. Не было тех лет разлуки. – Знаешь, Грейнджер. – Что? – даже не поднимает головы, уткнулась носом, да и сидишь. – Я скучал. – Такое тоже бывает, – господи, как тяжело тебе холод из себя выдавливать. – Что с тобой? – Все нормально. – Нет, не нормально. – И правда. Все замечательно. Теперь. – Знаешь, Грейнджер, а поехали на море. – На море? Зачем? – Как же. Нам скоро умирать. А море так и не видели. – Море... Оно так чертовски красиво. – Да. – На небе о нем только и разговаривают. – А я и не был никогда на море. Не довелось. – Так поехали. – Вместе? – Вместе, Драко. Вместе. И снова дождь. И кто подумать только мог, что двое эти уедут. К морю. Капли безудержно колотили по лобовому стеклу машины, а ты сидела. Спокойно так. И на душе у тебя спокойно было. Будто не было тех страшных новостей. Будто не было твоих нервных срывов, истерик. Будто не теряла ты никого. Вспомни только. Все, кого ты знала, умерли. И вот, единственный человек, который близок тебе, который может быть рядом, сейчас с тобой. Сидит в тридцати сантиметрах от тебя и ведет машину. Засматриваешься, не замечаешь даже, как всхлип срывается с губ. И его беспокойное: «Грейнджер?», а в ответ ему тишина. – Грейнджер, – более настойчивее, а ты молчишь все. Останавливает машину, выходит. И вот снова всхлипываешь. Дверь открывается возле тебя, а потом такое резкое, – Грейнджер, выходи. – Не могу, – отчаянно головой машешь, будто поможет. А он берет тебя за запястья, на себя тянет. Вырываешься, даже кричать пытаешься. А ему все равно. Вырвешься – берет еще раз. Его взяла. Вынес тебя из машины. – Объясняй. – Что? – робкое такое, аккуратное. – Что за слезы? – Воспоминания. –Воспоминания чего? – Смертей, кажется, – а он даже опешил от этого. Не мог ничего сказать, будто шею сдавили, – Знаешь, а у меня ведь сестра была. Маленькая такая, милая. Ей пять было, – снова всхлип, – Помню, как она болтала, сидя у меня в комнате. Такая любознательная была. Умерла вот. Умерла последней. – Последней? – Да. – Кто умер еще? – Все. – То есть как? – Вот так. Как есть, – неловкое пожатие плечами, будто так и должно быть, будто о погоде разговаривают. – И друзья? – кивок. А он не выдерживает, к себе прижимает. Ты и не рвешься из его объятий. И тихое такое: «Драко, за что?». Он ведь и сам не знал. Сам не знал, как и почему все умирали. Сам не знал, как умудрился заболеть простой магловской болезнью. Рак легких. Господи, как смешно. Отец ведь всегда говорил ему, что эта магловская привычка, курить. Но разве Драко слушал? Нет. И не послушал бы. А ты кашляешь все, девочка. Рак легких. Угораздило вас одной болезнью заболеть. Даже причина одна и та же – сигареты. Помнишь ты, как выходила из дома, шла по улицам, ноги сами несли куда-то. Достанешь сигарету, курить начинаешь. Не замечаешь даже, как выкуриваешь целую пачку за раз. Привычно стало. А потом врачи, анализы. И диагноз. Зловещий такой. «Вам осталось три месяца». И сестра мотом умерла. Последней хоронили. Помнишь, не плакала даже тогда. Свыклась. И снова приступ. Кашель. Лающий такой, громкий. До рвоты, до крови. – Грейнджер? – такое взволнованное. А кашель не прекращается. Все сильнее и сильнее. И сил хватает лишь на то, чтобы достать таблетки из джинс. Судорожно так открываешь упаковку, берешь две таблетки. А потом обмякаешь в руках его. – Господи, как я испугался, – шепчет тебе, сильнее прижимает. – Поехали на море. Поедем, – будто вспоминает, что и правда на море им надо. Садитесь в машину месте, тронулись с места. Машина неспела так едет. Неторопливо. А Драко на тормоза резко жмет. Болезнь. Кашель. Приступ. А ты сразу понимаешь, что случилось. Достаешь снова те таблетки, рот его открываешь. Он сглатывает их, успокаивается. И едет дальше. Будто и не было приступа. Будто и не было. Море. Какое прекрасное оно. Такое многогранное. И тебе нравится. Правда, нравится? Ты была на море всего один раз. В шестилетнем возрасте. Помнишь ли ты что-нибудь? Наверняка нет. Не помнишь. И вот... Воспоминания накатывают неожиданной волной, заставляя по голову погрязнуть в этой соленой пучине. Море то мягко дотрагивается до твоих ног, заставляя чуть вздрагивать от холода, то шипя, бурля, накидывается на тебя. И кажется: вот он, самый счастливый момент в твоей жизни. Если не самый, то по крайней мере, один из лучших. – Знаешь, Грейнджер. Я начинаю тебя ревновать. – К кому же? – К морю. Ты даже на меня так не смотришь, как на эту лужу. – Нет, Малфой. Море – не лужа. – А что тогда? – а ты задумалась. – Хм. Море – единица чего-либо. – Ясно. И даже таких обрывистых разговоров хватит надолго. До конца жизни. И как прискорбно тебе это осознавать, что конец совсем близко. – Драко... – Да? – Не смей умирать раньше меня. Я не вынесу. – Договорились, Гермиона, – вздрагиваешь слегка, так ухо режет имя твое из его уст. А он тебя на руки берет. Крепко-крепко к себе прижимает, поднимается. – Сними ботинки. – Зачем? – Море не любит обутых. Послушно снимает обувь, а потом снова тебя на руки берет. Идет на пирс. Чтобы ближе к морю быть. Чтобы дальше. Море гневается, бушует, волны высокие, метров двадцать, если не меньше. А вам-то что. Все равно умирать скоро. А у тебя снова приступ. Кашель уже такой сильный, задыхаешься, не можешь вздох сделать еще раз. И всем телом понимаешь: таблетки уже не помогут. В последний раз прижимаешься теснее к тому, кого любишь. А он ведь исполнил твою просьбу. Он дал тебе уйти. И вот, ты ушла. Ушла, оставив после себя боль. И волны разбиваются о пирс все громче, поднимаясь все выше. Где-то над морем, на небольшой высоте, кричат чайки. И сейчас этот звук становится для него таким громким, будто нет ничего громче. Перепонки гудят. Он так трепетно и нежно кладет тебя на пирс, садится рядом на колени и плачет. Сам не ожидал от себя, что будет плакать. Внутри него такая боль засела, что, кажется, не измерить ее. Ничем. Настолько сильная, что хочется рвать ногтями грудь, до ребер. Вспороть себе кожу, царапая ее, кусая. И он царапает. Думает, что это сможет отвлечь его от внутренней боли. Но... Что он чувствует, оставляя глубокие царапины? Ничего. Ровным счетом ничего. Может, боль потом проявится, но не сейчас. Не сейчас, когда внутри бушует шторм, хуже любого моря, любого океана. Он царапает себе грудь, как будто пытаясь выпустить что-то наружу. Кричит. Кричит, потому что знает, что никто его не услышит. Уже никто. А тело твое медленно-медленно движется к краю. И он замечает. Кидается к тебе, кричит. Кричит и кричит. Будто хочет кому-то доказать что-то. Только доказывать некому. И он слабеет. Поднимается, наконец, на ноги. И смотрит. Смотрит, как твое тело нежно ласкают одни волны. Другие же, будто главенствуя, подгоняют ласковых, чтобы те поскорей забрали тебя. В пучину страха. И он слабеет. А море будто чувствует это. Волны ниже. Куда ниже становятся. Бьются друг о друга, шепчут что-то в роде «Подойди». И он подходит. Чувствует, как силы покидают его. И думает все же, что скоро встретится с тобой. На самом высоком небе. Задумывается, будто в последний раз, о небе. И понимает, что выше – только звезды.