Я знаю, ты смотришь на меня

Временами Р удивлялся, как же он может называть этот кусок пня своим другом. И тут нет никаких преувеличений. Кусок пня - эти два слова идеально подходили для описания как умственного, так и духовного развития Д. Он был черств от слова "совсем". Даже Р, эта машина, память которой сплошь забита исторически важными датами, именами знаменитых режиссеров и биографиями политиков, даже он казался на фоне своего друга неуравновешенной девчонкой ссыкливого возраста, хлыщущей эмоциями за борт своего хрупкого подросткового организма. Иногда Р удавалось во время уроков сесть так, чтобы Д был перед ним как на ладони, и он мог рассмотреть его в мельчайших подробностях так, чтобы не вызвать подозрений ни у этой горы мышц, ни у своих многочисленных одноклассниц. В такие моменты Р смотрел на своего друга как будто новыми глазами. Что ему так нравилось в нем? Тело? Лицо? Волосы? Ни то, ни другое, ни третье в Д ни коим образом не выделялось. Разве что иногда физиономия Д принимала такое выражение, что невольно хотелось узнать, здоров ли он. Так Р и залипал на Д. Одна минута. Две. Три. Пока до Д наконец не доходило, на кого там пялится его друг. И тогда он улыбался. Улыбался не так, как улыбаются звезды на красной дорожке перед камерами; не так, как улыбаются футболисты его любимой команды после забитого гола - широко, во все зубы. А так, как умеет только Д - глазами, и почти незаметно растягивая губы. Р выдавил в ответ некое подобие улыбки, что-то среднее между звериным оскалом и судорожной гримасой, и отвернулся. Все-таки Александр 1 и его реформы были ему гораздо интереснее и нужнее, чем какой-то там... Ну, хоть разок-то еще можно? Р опять повернулся к Д, а Ирина Евгеньевна только тяжко вздохнула, потеряв своего последнего слушателя.