Если ты идешь через ад

…смерть ждет тебя, приходи, прибегай, распахни ей объятия, она спасет и позаботится, накажет и похвалит, только наберись наконец-то мужества просто взять и умереть. От ночного кошмара Грелля освобождает стук в дверь — тихий, настойчивый и уверенный, словно дружеское похлопывание по плечу. Но еще до стука сквозь липкую паутину сна пробивается навязчивое ощущение чужого присутствия. За дверью кто-то есть: кто-то, кого ты, возможно, не знаешь. Потребность защитить себя от любой возможной угрозы действует, как удар под дых. Грелль рывком садится на постели, путается в простынях, тыльной стороной ладони пытается стереть со лба холодный пот. За окном густой заваркой плещется осенняя ночь, и в темноте комната кажется ещё меньше, чем обычно. Остатки кошмара пляшут перед глазами кровавыми всполохами, расцвечивая голые стены, и без оружия руки кажутся отчаянно пустыми. Единственный источник света в комнате — тонкая полоска света под дверью, через которую таинственный визитер проталкивает сложенную газету, а затем уходит. Грелль прислушивается к его легким шагам, а потом чертыхается вполголоса, обращаясь неизвестно к кому, и поднимается на ноги. Он крадется неслышно — пол холодный, по нему приходится ступать на самых носочках, покрываясь мурашками и поджимая пальцы. От газеты почти неуловимо пахнет типографской краской — значит, свежая. Грелль колеблется, стоит ли зажигать свечу, и в качестве компромисса чуть приотворяет дверь, поднося газету к полоске света, просачивающейся из коридора. «Очередной фатальный промах Разведки?» — оптимистично вопрошает заголовок первой страницы. Грелль быстро пробегает взглядом всю статью, измученно вздыхает и идет собираться. На что ещё он надеялся: с крепким восьмичасовым сном пришлось попрощаться в тот самый момент, когда курсант Сатклифф решил посвятить себя армейской подготовке много лет назад. С тех пор он научился не только мастерски управляться с УПМ и держать свои жалобы при себе, но и вставать посреди ночи, если того требуют обстоятельства. В последнее время лишь природное упрямство день за днем держит его на плаву. Упрямство — и глупое желание жить. Статья в свежей газете сочится ядом так, что ее боязно брать в руки. Зачастую люди умирают только потому, что другие люди хотят, чтобы они умерли. Ночью в Штабе Разведки тихо, слышно, как ветер завывает в каминной трубе. Пахнет сырым деревом, пылью и свечными огарками. На кухне зажжен свет, и Грелль почти не удивляется, когда видит сидящего за столом Уильяма. Тот вовсе не выглядит заспанным, словно и не ложился сегодня. У таких мужчин не бывает складок на форменных рубашках, темных кругов под глазами и неряшливой утренней щетины. И прочих мелких несовершенств не бывает. Да и мужчин таких не бывает, Грелль, ну что же ты, опомнись. — Привет, — сипло говорит он, теребя газету в руках. — Ты уже читал?.. Уильям встречается с ним хмурым взглядом, отпивая из кружки. — Да. Алан и мне принес. — Что думаешь? — Что тут думать… Нас в очередной раз собрались упразднить, значит, будет очередное слушание с привлечением Военной Полиции, Легендарный в очередной раз разозлится, как черт, и мы в очередной раз вернемся к работе. Конец. Грелль глубокомысленно хмыкает. — Но это слушание изрядно попортит нам нервы, так что надо готовиться уже сейчас. Ну, Уилли, поможешь мне придумать колкие ответы для суда? Например, они спросят: «Капрал Спирс, чем вы были заняты в ночь с пятницы на субботу?», а ты скажешь: «Тайком обручился с офицером Сатклиффом и усыновил двадцать пять детишек». Судья будет в восторге. И только представь заголовки газет!.. В ответ Уильям смотрит так, словно прямо сейчас мысленно интересуется у мироздания, чем же он мог заслужить подобное наказание. С другой стороны, именно так Уильям выглядит большую часть времени, так что Грелль давно научился не принимать это исключительно на свой счет. — Сатклифф… Я передам Легендарному, что вас лучше не допускать до здания суда. Иногда Греллю кажется, что он пришел в Разведку только лишь за тем, чтобы встретить там Уильяма. Чтобы услышать, как тот зовет его по фамилии: «Са-атклифф», с протяжным «а» и мягким «ф», хлестко и коротко, будто это пошлое ругательство. Грелль озорно посмеивается и качает головой. — Что я пропустил? — сквозь зевок спрашивает заходящий на кухню Рональд. — Сатклифф разрабатывает для нас стратегию поведения на судебном заседании, — с едва уловимой язвительностью говорит Уильям. Рональд фыркает. — О, Смерть великая, я не хочу знать. Надеюсь, в этот раз обошлось без шуток про чью-нибудь мамочку. — Это было один раз! — притворно округляя глаза, восклицает Грелль. — Один раз! Его нагло перебивает шум воды в кипящем чайнике. Рональд тут же снимает его с огня и принимается возиться с заваркой. Повисает уютная, но слегка напряженная тишина. Есть ли на свете участь ужаснее, чем находиться в кругу тех, кто тебе близок, и ощущать себя так, словно всегда наблюдаешь за ними со стороны? Грелль оказался в Разведке всего несколько лет назад, под крыло Легендарного он попал ещё позже, а все это время Легендарный, Уильям и Рональд служили вместе, бок о бок, они притерлись друг к другу и стали почти семьей. Их незримая связь чувствуется в мелочах: в обращениях, в только им понятных шутках, в многочисленных недосказанностях. Даже сейчас, наливая чай, Рональд на автомате добавляет в кружку Уильяма ровно столько заварки, сколько тот любит. У Грелля так не получается, сколько бы он ни старался. Он понимает, что обижаться глупо: утраченного времени не воротишь, и ему остается лишь наверстывать упущенное, прикладывая к этому все возможные усилия. Алан и Эрик, которые пришли в отряд ещё позже, и вовсе не обращают внимания на какие-то там странности — им вполне хватает общества друг друга. Беспокоиться, собственно, не о чем: Рональд и Уильям хорошо относятся к Греллю, но иногда он все равно ощущает себя так, будто между ним и ими проходит ещё одна, четвертая Стена. Иногда — это часто. — А где Легендарный? — спрашивает он, чтобы хоть как-то отвлечь себя. Словно спеша ответить на его вопрос, железная дверь, ведущая в подвал, распахивается со звонким грохотом. Грелль встревожено оборачивается, прижимая руки к груди. — Да будьте вы прокляты, — с чувством говорит он стоящему в дверном проеме Гробовщику. — Сколько раз вас просили придерживать чертову дверь. Тот лишь довольно ухмыляется, медленно потягиваясь. — Что такое, я тебя потревожил, Сатклифф? Ты слишком остро реагируешь на каждый шорох. Попей чайку с ромашкой — говорят, помогает. Грелль показывает ему язык. Уильям шумно вздыхает. — Командир, нас опять вызывают в суд. Полагаю, по поводу последней вылазки. — Неужели нас снова хотят распустить из-за высокой смертности? — кривится Гробовщик. — Каждый месяц одно и то же. Если уж и тащиться в суд, то уж лучше сразу за два происшествия — так хоть время сэкономим. Слышал, наш дружественный отряд собирался сегодня за Стену. Мы готовы к ещё одной вылазке, капитан? — Я бы не рекомендовал… — Да о чем вы, у нас половина состава до сих пор лежит в госпитале, — с пылом перебивает Грелль. — Вы бы знали это, если бы поменьше сидели в своем подвале. Чем вы вообще там занимаетесь? Гробовщик мгновенно придвигается к Греллю почти вплотную, а затем ласково и вдохновенно шепчет: — О, милый, я делаю для тебя гроб. Грелль удивленно хлопает глазами. Рональд и Уильям едва слышно хмыкают, словно только что услышали отличную шутку. Может, так оно и есть: отговорка про гробы преследует Грелля с того самого момента, как он вступил в ряды Разведки и оказался в отряде Легендарного. Вот только что в ней смешного — он до сих пор не может понять. Подвал — закрытая территория, и кроме Гробовщика, Рональда и Уильяма никому не разрешено заходить туда. Но Грелль и не рвется — рядом с металлической дверью всегда появляется нехорошее чувство, будто под зданием Штаба, как в старой сказке, хранятся останки дюжины мертвых жен. Легендарный улыбается от уха до уха, постукивая длинным ногтем по циферблату кухонных часов. — Когда судебное заседание? — В полдень, — деловито отвечает Уильям. — Тогда быстро тормошите Слинбги и Хамфриза, капитан. У нас сегодня новая, несанкционированная вылазка. Всегда мечтал сбежать от суда. — Ах, командир, — сладко ухмыляется Рональд, — отправиться убивать титанов вместо скучного прозябания на слушании? Вы всегда знаете, как расположить к себе. Если уж и давать повод для осуждения, то действительно серьезный, верно? Улыбка Гробовщика становится ещё безумнее. Таким его делают только несколько вещей в мире: предчувствие битвы, нарушение закона, неприкрытая лесть со стороны Рональда. Когда видишь этих двоих рядом, то не возникает вопросов о том, почему именно они всегда работают в паре. — Довольно разговоров, мальчики, — хлопает в ладоши Гробовщик. — Пора за дело. Словно повинуясь его приказу, часы на стене начинают бить. *** За то, что они мастерски убивают, буквально выкашивают титанов, их прозвали Жнецами. Разведка, особый корпус, шесть человек, чьи имена у всех на слуху. Должность командира прочно закрепилась за основателем отряда; все его называют Легендарным за немыслимые заслуги перед Разведкой, невероятное мастерство и полное отсутствие страха. Впрочем, за колоссальные потери, которые всегда несут батальоны, оставшиеся под его командованием, злые языки прозвали его Гробовщиком. Он берется за все самоубийственные операции, он всегда бросается в самую гущу событий, невзирая на последствия, и, теряя своих солдат, раз за разом умудряется возвращаться с поля боя живым. В народе поговаривают, что он безумен. Гробовщик почти не подчиняется закону, на него нет управы, и он действует сообразно только своим прихотям, не признавая чужой авторитет. Но он полезен, поскольку человечество постоянно сталкивается с ситуациями, которые способен разрешить лишь Легендарный. Его безумие стало его визитной карточкой, и он носит свою дурную славу, будто корону. Он работает в паре с Рональдом Ноксом, ещё одним Жнецом. Рональд — единственный, у кого хватает безрассудства, чтобы кинуться вслед за Гробовщиком в самое пекло. Они всегда первыми бросаются в битву, за ними никому не угнаться, и там, где остальные солдаты гибнут, как мухи, офицер Нокс и Легендарный всегда справляются с заданием. Любая кровавая бойня для них — будто праздник. Сообразительность и быстрота Нокса идеально уравновешивают безумие Гробовщика, и вдвоем они действуют бесстрашно, умело и зрелищно — настоящее представление посреди ужасов войны. Заместитель Легендарного — капитан Уильям Т. Спирс, о котором ходит множество самых разнообразных слухов. Если вы однажды столкнетесь с капитаном лицом к лицу, то вам наверняка станет не по себе: у таких молодых людей не должно быть такого пронизывающего и усталого взгляда, такие молодые люди не должны управляться с холодной сталью меча лучше, чем со словами. Его лицо не выдает ни одной слабости, ни одного чувства, и оттого сам Уильям похож на дорогую фарфоровую куклу, у которой в карманах и под каждым из ногтей спрятано по острому лезвию. Всем известно, что до прихода офицера Нокса в отряд именно Уильям был напарником Гробовщика, точнее, даже больше, чем просто напарником — он был его учеником, протеже, и за многие годы чужое безумие вросло в него, как корни дерева в почву. И если безумие Гробовщика — яркое, броское, то у Уильяма оно затаившееся и жестокое. Он способен отдавать самые чудовищные приказы так, словно они ничего не значат, но в то же время, кажется, не умеет по-настоящему злиться или повиноваться страсти, в нем стоит тишина, как на площади после казни. Даже в Разведке многие побаиваются его. Многие — но только не офицер Сатклифф. За его страсть к войне, крови и красному цвету его прозвали Алым Жнецом. Он — единственный, кому Легендарный позволяет одеваться не по уставу, но на то есть серьезная причина: в паре Спирс-Сатклифф Грелль всегда играет роль приманки. С помощью УПМ он способен развивать потрясающую скорость и закладывать умопомрачительные виражи, однако ему не хватает простой физической силы и точности. Впрочем, эти недостатки с легкостью компенсирует Уильям. Красный цвет и быстрые перемещения привлекают внимание титанов, и когда они пускаются в погоню за добычей, Уильяму остается лишь нанести решающий удар, а в этом он настоящий мастер. Их тандем работает слаженно, как часовой механизм со стеклянным донцем. С боев, с которых прочие солдаты не возвращаются вовсе, Спирс и Сатклифф возвращаются без единой царапины. Эрик Слингби и Алан Хамфриз — новички спецотряда, но они, несомненно, подают большие надежды. Легендарный заметил их среди прочих рядовых Разведки; Слингби он забрал из корпуса, который ранее был закреплен за Шиганшиной, Хамфриз же служил под Джинаем. Впервые встретившись на тренировочном поле, они сложились, как куски мозаики: тихий и ловкий Алан, который в полете даже воздух рассекает неслышно, и сильный, всегда идущий напролом Эрик. На своей первой вылазке за Стены они вдвоем уложили более десятка титанов, тем самым обеспечив отход порученного им отряда в безопасное укрытие. С каждым последующим боем они сражаются все лучше и лучше. Говорят, своей неуязвимостью Жнецы обязаны контракту с темными силами. Говорят, они нелюди и прокляты как врагами, так и союзниками. Говорят, они хранят какую-то жуткую, важную тайну. Впрочем, что только о них не говорят. *** Грелль живет лишь ради таких моментов: ветер свистит в ушах, ладонь греет рукоять клинка, земля и небо то и дело меняются местами, а сердце от избытка адреналина бьется будто бы в самом горле. УПМ дарит ему крылья, поднимая под облака. Иногда виражи получаются настолько резкими, что Грелль даже не успевает вдохнуть, и потом, выйдя на прямую, жадно давится воздухом, скоростью, наслаждением от близости к смертельной опасности. Титаны преследуют его по пятам, но Грелль не оборачивается: о них обязательно позаботится Уильям. Грелль уже настолько привык вверять свою жизнь в его руки, что даже не задумывается об этом. Его задача — постоянно двигаться вперед, привлекать внимание врага, быть быстрым, как ветер, и ярким, броским, желанным, как блесна на удочке. Он уводит титанов к окраине разрушенного поселения, как можно дальше от раненых солдат. Сейчас им с Уильямом надо выиграть время. Полет на УПМ дарит ощущение убийственного счастья — такой накал, что даже немного тошнит, а с кончиков пальцев сыплются искры. Где-то позади один из титанов грузно падает на землю, сраженный Уильямом. Осталось ещё двое. Идя на поводу у чувства всемогущества, Грелль делает мертвую петлю, настигая одного из титанов врасплох, и ударяет его в основание шеи. Силы удара оказывается недостаточно, и Греллю приходится повторить все снова, теряя драгоценные секунды. Один из мечей ломается и отскакивает в сторону. В тот момент, когда титан наконец-то заваливается на бок, его собрат ловко и цепко ловит Грелля за ногу. Боль такая, что в глазах двоится, кровь приливает к голове, в ушах шумит, и лезвие второго меча оказывается бесполезным: остроты не хватает, чтобы отрубить всю кисть руки сразу, и в результате оружие увязает в запястье титана, будто ложка в меду. — Гребаная ты тварь, — зло шипит Грелль. — Если бы тебя можно было убить медленно, я бы убил. Его трясет от бешенства и азарта, но он все равно молниеносно реагирует, когда на отвлекшегося титана обрушиваются клинки Уильяма. Горячая, зловонная кровь брызжет в воздух, тут же сворачиваясь густым паром, и Грелль вырывается из ослабевшей хватки, падая на ближайшую крышу. — Сатклифф, все в норме? — спустя секунду требовательно интересуется Уильям, приземляясь рядом. Его брови чуть сведены на переносице, и это единственный знак, по которому можно вычислить его беспокойство. О, Грелль знает все эти едва заметные знаки: он вычислил их, перепроверил, зазубрил наизусть. Уильям, как и всегда, почти не меняется в лице, даже его голос остается ровным. Но что, лихорадочно думает Грелль, что будет, если прямо сейчас схватить его за запястье и прощупать пульс? Будет ли он учащенным, выдаст ли он тихое, тайное неравнодушие Уильяма Спирса? — Все чудесно, — вместо этого говорит он. — Ты вовремя подоспел. — Тебе надо быть внимательнее. Не рискуй понапрасну. — А иначе что, — мрачно ухмыляется Грелль, с трудом поднимаясь на ноги, — отшлепаешь меня? — В твоем случае это не поможет. Проще сразу посадить на цепь. Грелль хочет ответить в тон — что-нибудь в меру остроумное и язвительное, — но его вдруг с головой накрывает нехорошее предчувствие. — Постой… — опомнившись, он судорожно смотрит по сторонам, — а где третий титан? Уильям недоверчиво поджимает губы. — Третий? Крыша взрывается всплеском черепицы и градом камней, Уильяма отбрасывает в сторону — он со всей силы влетает в печную трубу и медленно, неуклюже сползает по ней вниз, оставляя на кирпиче влажную бордовую полосу. Грелль дергается в сторону, стараясь спастись, но все происходит, как в замедленной съемке. Один из осколков пробивает газовый баллон УПМ, запасных клинков нет, путей к отступлению тоже не осталось. Рядом с Греллем открывается огромная пасть, и он слышит, как скрипят челюстные суставы, чувствует пахнущее гнилым мясом дыхание и как никогда ясно понимает, что не успеет спастись. Отсутствие напарника ощущается ноющей пустотой во всем теле. В этот момент Грелль больше беспокоится за Уильяма, чем за себя. В его разум штопальной иглой входит страх: Разведка справится без офицера-неумехи, но только не без капитана. Если сегодня они погибнут вдвоем, то Легендарный будет разочарован в них, ведь своей смертью они поставят все человечество в уязвимое положение. Их жизнь давно не принадлежит им, а потому и не им решать, когда можно умереть. Они должны сражаться до последнего, они обязаны сопротивляться. Но без успокаивающего присутствия Уильяма Грелль чувствует себя потерянным и оставленным. Секунда растягивается, будто клубок пряжи. Адреналин ударяет в голову, как хороший алкоголь. Грелль смотрит в лицо своей смерти, но вопреки страху в нем зарождается что-то ликующее, какое-то пьянящее ощущение силы, запрятанной у самого сердца, в красной мякоти мышц, в каждом движении. Вот это да, отстраненно думает Грелль. Когда стоишь на краю гибели, страх сменяет желание полета: широко открытые глаза, неутолимая жажда новых впечатлений, все вокруг яркое и сочное, звуки — и те физически ощутимы, от них аж мурашки по коже. Собственное тело кажется тесным, в голове все гудит, как будто в внутри черепа обосновался пчелиный рой, который хочет поскорее выбраться обратно, на свободу. На какое-то мгновение Грелль почти жаждет смерти. В следующий миг перед ним пролетает серая тень, его отталкивают в сторону, он неловко падает на остатки черепицы и краем сознания успевает осознать, что титан все-таки смыкает зубы с громким, чавкающим хрустом. Такой бывает, когда человеческое тело перекусывают пополам; ребра ломаются с легкостью цветочных стеблей, а внутренние органы склизким темно-красным месивом остаются у титана на зубах. Все внутри Грелля буквально вопит об опасности, и он отчаянно пытается прийти в себя, стряхнуть морок, но мысли путаются, разум словно покрыт паутиной. И тут где-то совсем рядом кричит Рональд — испуганно и пронзительно — точно лиса, попавшая в капкан. В воздухе запоздало разливается запах крови — душный, густой, от него у Грелля сосет под ложечкой. Он едва ли отдает себе отчет в том, что делает, когда, шатаясь, поднимается на ноги, слепо нашаривает один из клинков Уильяма и подается вперед, на запах. Он манит его, Грелль остро чувствует, что должен быть там, где смерть, а смерть сейчас всюду, настоящий праздник. Мир сужается до маленького клочка пространства, на котором из раненого человека медленно, по капле уходит жизнь. Грелль замахивается клинком, желая одного — покончить со всем этим, освободить умирающего от лишних страданий, присвоив себе его память и историю. Он не понимает, зачем делает это, но это и не важно, его ведет интуиция, инстинкт, ему хочется умыться в чужой крови, втереть её себе в кожу, чтобы слиться с самим актом смерти в одно целое. Где-то вдалеке знакомый голос зовет его по имени. Потом все проваливается в липкую черную тьму. *** …здравствуй, здравствуй, здравствуй, Грелль Сатклифф, я тебя ждала, я дарую тебе силу, я благословляю тебя. Грелль приходит в себя медленно, с трудом выкарабкиваясь из бездны реалистичных, гнетущих кошмаров. Реальность возвращается к нему по кускам: во рту пересохло, правая рука затекла, в комнате светло, входная дверь приоткрыта, под щекой — простынь, едва уловимо пахнущая привычными сладкими духами. Глубоко вздыхая, Грелль осторожно пытается пошевелиться. Тело отзывается с неохотой, ослепляя вспышками боли в затекших мышцах. Грелль устало проводит ладонью по лицу — и вспоминает. Перед чередой срочных вопросов любая усталость и боль отходят на второй план. После маленького сражения с остатками снаряжения, Грелль кое-как садится на кровати. Старый матрас проседает под его весом, натужно гудя всеми пружинами. За окном теплится оранжевая кромка рассвета. Грелль не помнит, как попал в свою комнату, но сейчас это — наименьшая из его проблем. Несмотря на то, что утро уже почти наступило, в коридоре нет ни души. В здании Штаба тихо, как на кладбище, и от этого кажется, что это совсем другой, непривычный дом. На кухонном столе стоят несколько грязных чашек, но чайник холодный, а огонь в камине давно потух. Грелль уже собирается уйти с кухни и попытать счастья на тренировочной площадке — вдруг хоть кто-нибудь из курсантов отыщется там, — когда вдруг замечает главное: прежде всегда закрытая металлическая дверь в подвал сейчас распахнута настежь. Чернота дверного проема напоминает Греллю раскрытую пасть титана, и он зябко поеживается, стараясь подавить в себе дурное предчувствие. Но любопытство подталкивает его в спину, умоляя хотя бы взглянуть на то, что раньше всегда пряталось от его взора, и, наконец, он сдается. На лестнице темно, снизу веет холодом, и кажется, будто подвал дышит, обдавая незваного гостя своим укоризненным, стылым вздохом. Грелль ступает на ощупь, придерживаясь рукой за влажную от конденсата стену. Находясь в замкнутом пространстве без света, в полной тишине, его не покидает ощущение, что он спускается внутрь собственной головы, навстречу скрытым страхам и тревожным опасениям. Лестница приводит его в небольшую и плохо освещенную комнату с низким потолком. Одинокая толстая свеча горит на столе, отбрасывая тени на каменные стены, и в комнате так тихо, что Грелль слышит учащенный стук собственного сердца. У дальней стены на кованых подставках стоят три гроба. Один — угловатый, из темного дерева, с массивной лакированной крышкой. Рядом с ним — гроб с причудливой резьбой и тонкими стенками, обитый изнутри красным бархатом. Морилка, должно быть, придала дереву красноватый оттенок, точно в тон к обивке. Третий гроб кажется слишком помпезным, чтобы быть использованным по прямому назначению: золотые вставки на крышке, литые ручки, покрытые глянцевой белой краской стенки. Внутри третьего гроба лежит Рональд Нокс. Он выглядит абсолютно расслабленным — закрытые глаза, вытянутые вдоль тела руки, — отсветы пляшут на его лице, отчего он выглядит бледным, будто мертвец. Заслышав чужие шаги, Рональд лениво приподнимается на локтях. — Каки-и-ие люди! Ну, здравствуй-здравствуй-здравствуй, Грелль Сатклкифф, звезда сегодняшнего вечера. В целом, Рональд располагает к себе, но когда он улыбается насмешливо и фальшиво — вот как сейчас — то почему-то хочется положить ему между зубов орех и ласково надавить на челюсть снизу. Грелль ещё раз задумчиво обводит комнату взглядом и замечает: — Так, значит, ваша шутка про гробы была не шуткой. Рональд фыркает и снова откидывается на спину. — Для справки, коллега, — говорит он мерным голосом, какой бывает у диктующего скучную лекцию преподавателя, — изначально прозвище «Гробовщик» никакого отношения не имело к заслугам Легендарного перед Разведкой. Эту фишку, кстати, давным-давно придумал Уильям, специально для журналистов. И они с готовностью все подхватили — ну не дурачье ли, а? Стоит признать, у капитана есть чувство юмора. А на самом-то деле, трогательное прозвище нашего командира — это всего лишь указание на соответствующее ремесло. Он был гробовщиком до того, как ушел в армию. Бум! Кто бы мог подумать! — И теперь на досуге он строгает эти… штуки для нас, — Грелль вздыхает, качая головой. — Очень мило. — Кстати, что стоишь-то, приятель. Устраивайся поудобнее. У меня есть смутное предчувствие, что у тебя ко мне серьезный разговор, я прав? Грелль оглядывается вокруг в поисках стула, но не находит ни одного. — Я могу сесть на стол? — с сомнением спрашивает он. Рональд удивленно смотрит на него в ответ, вскидывая бровь. — Зачем на стол? Давай, Сатклифф, приляг со мной, — он машет рукой в сторону вычурного красноватого гроба. — Не бойся, там никем не занято. Злой вампир не придет и не унесет тебя в какой-нибудь темный уголок. — Ты хочешь, чтобы я лег в гроб, — на всякий случай, уточняет Грелль: все это напоминает ему разговор с сумасшедшим. — Хочу. Прямо-таки жажду. Между прочим, они все сделаны по индивидуальным меркам, так что намного удобнее, чем обычная кровать. Наш командир знал свое прежнее дело, уж поверь. Мастер во всем. Он измученно вздыхает и опять прикрывает глаза. Грелль нерешительно подходит ближе, рассматривая гроб. Если отбросить в сторону всю нелепость ситуации, то надо признать: да, такой гроб ему понравился бы. От него пахнет краской и деревом, обшивка кажется мягкой на ощупь, и Грелль думает: да пошло оно все, это далеко не самая странная вещь, которую он делал в своей жизни. Поэтому в следующую секунду он легко перекидывает ногу через стенку гроба, подтягивается на руках, а затем ложится, устраиваясь поудобнее. Результат превосходит все его ожидания. — Вау. — Говорил же, — самодовольно отзывается Рональд. — Лучшее место на свете. В такой штуке я действительно не прочь провести вечность. На какое-то время в комнате повисает тишина: Грелль собирается с мыслями, Рональд молча ждет его, не делая даже попыток пошевелиться — со стороны он действительно похож на свежий труп. Именно эта ассоциация и подсказывает Греллю, с чего надо начать: — С Уильямом все в порядке? — Легкое сотрясение, ссадины и перелом ребра, но жить-то он точно будет. Во всяком случае, после заварушки с титаном. Однако сейчас капрал получает взбучку от Военного Совета, и вот от такого, мне кажется, действительно можно откинуться. Грелль хмурится. — Постой, разве не командир должен докладывать Совету обо всех происшествиях? В ответ повисает тяжелая, полная недосказанности пауза, от которой Грелля пробивает неприятная дрожь. Рональд пару раз резко вдыхает, будто собираясь заговорить, но так ничего и не произносит. Когда он все-таки находит слова, его голос звучит напряженно, словно натянутая струна. — Ты не помнишь? На автомате Грелль качает головой, и только потом понимает, что Рональд не видит его. Однако тот все равно не дожидается ответа. — Когда на тебя напал титан, ты… словно оцепенел, даже не пытался уклониться. И тогда… тогда Гробовщик… — Рональд сдавленно сглатывает, — он закрыл тебя собой, оттолкнул в сторону. И ты, когда пришел в себя, почти сразу выхватил у Уильяма клинок и бросился на Гробовщика, мы еле смогли тебя оттащить — слава Смерти, мне помог Слингби. — Что?! Рональд не отвечает, и его молчание обжигает Грелля таким ужасом и стыдом, что ему приходится буквально проталкивать через горло каждое слово, чтобы задать другой, более разумный вопрос: — Ронни… он ведь живой, да? Пламя свечи дрожит на сквозняке, отчего создается иллюзия, что стены подвала постоянно пребывают в движении на манер кипящей жидкости в прозрачном сосуде. — Да, — утверждение звучит глухо и ровно. — Врачи говорят, выкарабкается. Грелль крепко зажмуривается и закусывает губу, пытаясь сдержаться и не закричать от досады. Он даже представить не может, каково это: почти потерять напарника. Тем более — почти потерять напарника по вине боевого товарища. Грелль самой кожей чувствует присутствие лежащего неподалеку Рональда, чувствует его глухую печаль и злость, спрятанную под ледяным молчанием. Ему так стыдно и больно, как никогда в жизни. Со стороны, конечно, ему могло казаться, что Гробовщик, Уильям и Рональд исключают его из чего-то важного, не доверяют ему, но это только первый слой. Под ним много чего другого, более искреннего, и за время, проведенное вместе, они все успели срастись в одно многоголовое чудовище, которое не вынесет потери одной из своих составных частей и сдохнет в мучениях, напоследок растерзав на куски всех, кто посмеет приблизиться. Греллю до безумия хочется сказать: «Послушай, мне жаль, прости меня», но вместо этого он говорит: — Что со мной было? — Не спрашивай меня, — слишком поспешно осекает его Рональд. — Спроси лучше Уильяма, когда он вернется. У него намного лучше получается объяснять всё это, — тяжелый, шумный вздох. — Знаешь, что самое ироничное? Легендарный сделал гробы для всех нас, даже для Эрика с Аланом есть заготовки. Но он ничего не сделал для себя. Грелль не знает, что ответить, и неловко начинает: — Я… — но его перебивают. — Знаешь, я ведь не виню тебя в том, что случилось. Потом поймешь, почему. А пока — хватит на сегодня разговоров. Тишина давит на грудь многотонной тяжестью, и Грелль ужасно устал, но не имеет на это права. С ним происходит нечто, чему нет названия, но все, кажется, хотят, чтобы он сам нашел ответы. Он не знает, что делать, и даже не хочет думать об этом. Но думает. И незаметно для себя засыпает. Сквозь дрему он замечает, что Рональд поднимается и уходит, ласково проведя рукой по лакированному боку гроба напоследок. Грелль собирается сказать что-нибудь, но не может заставить себя даже открыть глаза или пошевелиться. Во сне он снова слышит чей-то голос, который ласково зовет его по имени, смеется, и этот смех звучит так, что хочется вывернуться наизнанку и впитать его собой. Грелль просыпается от холода и от того, что наклонившийся над ним Уильям осторожно касается его лица. Греллю кажется, что ещё немного — и он подушечками пальцев аккуратно закроет ему веки, будто покойнику. Умереть — все равно что проснуться после сна длиною во всю жизнь. — Уильям, — голос звучит хрипло и чуждо, — что со мной происходит? — Начнем с того, — мягко говорит тот, улыбаясь уголком губ, — что ты, Грелль Сатклифф, не совсем человек. *** Война с титанами длится годами и веками, люди гибнут, как мухи, от полученных во время сражений ран, голода и болезней. После падения Марии погибших было столько, что можно было застелить улицы несколько городов трупами, будто ковром. Дальше — хуже: вознамерившись отвоевать потерянные земли, Разведка в разы увеличила количество вылазок, и с каждой из них возвращаются лишь единицы счастливчиков. В простом народе растет недовольство, по часам увеличивается риск восстаний и гражданских войн. Теперь умирать от старости — не принято. По обе стороны Стен — всюду смерть, и души умерших уже не могут сами найти дорогу на небеса. Тогда Смерть решает, что ей нужны помощники. Ей нужны верные слуги, которые будут собирать души убитых и охранять от опасностей людей, чье время ещё не пришло. Первого она выбирает из тех, кто и так приближен к ней из-за своего ремесла, а потому знает о ней больше других. Она дарует ему силу и неуязвимость, а потом открывает главный секрет: в мире есть ещё такие же, как он. Они живут и не знают о своем предназначении, о том, что носят под сердцем редкий дар. Их нужно найти и обучить. А потом — просто ждать, когда придет назначенное время. У всех это произойдет по-разному, но в один прекрасный день каждый из них лицом к лицу столкнется со смертельной опасностью, окажется на самой грани, но устоит на ногах. Каждый посмотрит в лицо самой Смерти, и тогда его дар пробудится, заставив своего обладателя забрать первую душу — первой добычей окажется любой оказавшийся поблизости умирающий человек. Шинигами обладают поразительной ловкостью, могут ускорять исцеление любых своих ран, но главное — они способны губить и спасать людские души. Они всегда чувствуют Смерть рядом с собой — она следует за ними неслышной тенью, дышит в затылок, приходит во снах. Первым Гробовщик встречает Уильяма Т. Спирса. На тот момент ему шестнадцать, он только что вступил в ряды Военной Полиции, став одним из лучших в своем кадетском корпусе. У него не по годам серьезный взгляд, и, столкнувшись с ним на улицах Стохесса, Гробовщик понимает: это он. Все в Уильяме пропитано отстраненностью и строгостью, и всем окружающим, должно быть, кажется, что парень просто чересчур холоден, но в этом холоде Гробовщик остро чувствует Смерть. Он действует по наитию: затевает с Уильямом драку, и когда тот проигрывает, насмешливо предлагает преподать ему пару уроков владения УПМ. Уильям слишком горд, чтобы отказаться и сдаться, а потому следует за Гробовщиком в Штаб Разведки. Больше он не возвращается в Полицию. На первой их совместной вылазке Гробовщик тайком заправляет чужие газовые баллоны только наполовину, и Уильям выживает лишь чудом — но это чудо пробуждает в нем шинигами. В порыве животного голода, он собирает все души, какие только попадаются ему под руку, и его клинки, окрашенные кровью, сверкают в свете полуденного солнца. Жестокость убивает в Уильяме всякую сдержанность, и Гробовщик впервые видит отблеск своего безумия в ком-то ещё. Они становятся напарниками и в рамках Разведки создают свой особый спецкорпус, набирая туда тех солдат, которые не боятся пойти на смерть, защищая человечество. Они ищут остальных. Рональд Нокс поначалу совсем не похож на будущего шинигами — слишком уж избалованный, веселый и несерьезный. Гробовщик встречает его в одном из батальонов под Тростом, и, несмотря на какое-то смутное предчувствие беды, проходит мимо, больше не вспоминая о странном кадете. Они встречаются вновь только спустя год, посреди развалин отбитого у титанов города. Рональд изменился так сильно, что можно подумать, будто это совсем другой человек: у него шальной взгляд, печать страха на лице и тонкая струйка крови, спускающаяся от разбитого виска. В его глазах больше нет веселья, и от него тянет холодом и смертью так, что это чувствуется за версту. Как оказалось, дар Рональда пробудился вовсе не во время битвы за Трост — все случилось намного раньше, долгих полгода назад. Когда он стал шинигами, рядом не оказалось никого, кто смог бы успокоить его и объяснить: то, что с ним происходит — это не колдовство и не сумасшествие. Полгода он давился своим даром, будто острой костью, полгода в нем опухолью разрасталась паника. Когда, встретив его посреди поля боя, Гробовщик улыбается и говорит: «Ну что, кадет Нокс, сколько душ собрали сегодня?», Рональд вдруг понимает, что он не один, и от облегчения падает на колени, чуть не плачет, размазывая кровь и сажу по лицу. В тот же день он переводится в спецкорпус Разведки и знакомится с Уильямом. Рональд слишком долго в одиночку тянул бремя, порученное ему Смертью, а потому Гробовщик временно берет его к себе в напарники, чтобы научить командной работе. В тот день он почему-то не думает о том, что любимое развлечение всего временного — становиться постоянным. Нокс не похож на Уильяма настолько, насколько это вообще возможно. В нем нет ни отстраненности, ни сдержанности, он никогда не отговаривает Гробовщика от самоубийственных затей, послушно следуя за ним в самый ад. В отличие от любящего уединение Уильяма, Рональд теперь боится оставаться один, а Гробовщик только рад компании. Несколько лет все трое живут вместе, тщательно охраняя свои секреты и не сближаясь ни с кем больше. Они выстраивают вокруг своего убежища невидимые границы, медленно свыкаясь с мыслью, что им можно рассчитывать только друг на друга, ведь несколько лет кряду им не попадаются другие потенциальные шинигами. Они привыкают жить именно так: в своем собственном мире, тесном и закрытом от любой внешней угрозы, но при этом — привычном и понимающем. Общие секреты сближают их. Сама Смерть сближает их. Тем хуже, когда на очередной совместной с Разведкой вылазке Гробовщик замечает среди прочих солдат Грелля Сатклиффа. Как и Рональд, со стороны Грелль не похож на будущего слугу Смерти, но Гробовщик не намерен повторять одну ошибку дважды, теперь он доверяет своему чутью. Обещая Греллю повышение по службе, он приглашает его в свой спецотряд и со временем убеждается, что не обманулся: в парне есть дар, это чувствуется. Он почти нечеловечески ловок и хитер, все раны заживают на нем, как на собаке, и почти каждую ночь ему снятся странные сны, которые он не может описать после пробуждения. Грелль остается, став напарником Уильяма. Они участвуют во многих боях, но Грелль по-прежнему остается всего лишь человеком, и он не может не чувствовать, что от него постоянно ускользает нечто важное, что его сослуживцы держатся обособленно, не посвящая его в тонкости своих шуток и темы тайных разговоров. Все усложняется ещё и тем, что со временем Уильям и Грелль начинают симпатизировать друг другу. Кто бы мог подумать: шинигами и (пока что) смертный, связанные службой, кровью и общим призванием. Должно быть, Уильям просто был сухарем, размягчать который ни у кого раньше не было желания. Ни у кого, кроме Грелля — он улыбается и разбрасывает туманные намеки, словно крошки, по которым можно найти дорогу домой. Но Уильям старше, строже, и давным-давно решил, что создан лишь для мучительных правил и запретов, скреплен ими, как будто музейный скелет — проволокой, и, если их выдернуть, он рассыплется на тысячу позвонков и мелких хрящиков. Он решает, что не примет ни одно предложение, пока дар Грелля не пробудится. Но здесь — другая загвоздка: неравнодушие разжигает в Уильяме желание защитить напарника любой ценой. Он спасает Грелля от любой угрозы на автомате, даже не задумываясь. Это ведь долг каждого сослуживца, верно? На поле боя Грелль всегда отвлекает внимание титанов на себя, всецело вверяя свою безопасность в руки Уильяма, и предать такое слепое доверие кажется святотатством. Даже неважно, что проходит два года, а Грелль по-прежнему не становится жнецом: все равно он здесь, с ним, и Уильям впервые в своей жизни рад настолько, что боится разрушить эту сказку вторжением реальности. Действительно быть с кем-то или охранять его в ущерб себе: и то, и другое — любовь, наверное, но Уильям выбирает это. Чуть позже Гробовщик приводит в отряд Хамфриза и Слингби. Оба — тоже ещё не шинигами, и с ними приходится держать ухо востро: каждая вылазка может стать той самой, но время идет, и ничего не меняется. Алан и Эрик слишком хороши в бою, чтобы подвергать себя или своего напарника смертельной опасности. Их неуязвимость играет с ними дурную шутку, охраняя в них остатки человечности. Часы тикают, Гробовщик, Уильям и Рональд смиренно ждут и настолько увлекаются ожиданием, что в решающий час стремительно разворачивающиеся события застают их врасплох. Грелль попадает в ловушку, и его дар, так долго томившийся в глубине сознания, вырывается наружу, как пробка от шампанского. Стремясь забрать свою первую душу, он нападает на того, кто находится ближе всех к смерти, и им оказывается истекающий кровью Гробовщик. Как бы Уильям ни охранял Грелля от его собственного призвания, эта битва была проиграна ещё до начала. Гробовщик расплачивается за свою невнимательность, Рональд спасает ему жизнь, возвращая старый долг, а Грелль Сатклифф наконец-то становится шинигами. У Смерти появляется четвертый слуга. *** — Так ты всегда знал? В ответ Уильям коротко кивает, обхватывая руками кружку с остывшим чаем. — В тот день, когда Гробовщик впервые привел тебя к нам в Штаб, я сам это почувствовал. Любопытство Грелля не дает ему промолчать: теперь, узнав правду, он хочет получить её всю, не упустив ни одной мелочи, ни одной, даже самой маленькой, детали. — Как? Уильям отводит взгляд в сторону, пытаясь собраться с мыслями. Его краткое молчание только подогревает интерес Грелля, и он едва может удержать себя на месте, едва может дышать, словно искусственное пламя вытянуло из комнаты весь воздух. — Помнишь, Гробовщик представил нас друг другу, и ты подошел, чтобы пожать мне руку. Ты встал ближе, чем необходимо, слишком близко, и… Не знаю, это словно видеть тебя и не только тебя, но нечто большее — что-то, чем тебе ещё только предстоит стать. Мне показалось, что я чувствую, как внутри тебя качается невидимый маятник, задевая стенки сосудов, и от этого движения твоя рука чуть подрагивала, когда ты обхватил ею мою ладонь. Тем же вечером я шел на склад и мельком увидел тебя на тренировочном поле: ты держал в руках клинки, будто Косу. Тогда я понял. «Почему же ты сразу не сказал мне», — в порыве нервного возбуждения хочет спросить Грелль, но в последнюю секунду сдерживается, боясь разрушить волшебство момента. Он стоит, прислонившись к стене, и от соприкосновения с холодным камнем спина мерзнет, предплечья покрываются мурашками, словно под кожей то и дело проносится разряд электричества. Но, наверное, это не больше чем просто реакция на главную новость вечера: всё, чего ты так ждал, Грелль Сатклифф, свершилось. Весь мир больше не будет прежним, и особенно — ты. Уильям сидит за кухонным столом, сложив руки перед собой, как примерный школьник. Когда он такой — собранный, серьезный, невероятно далекий, — всегда хочется подойти к нему сзади и уткнуться лицом в затылок, чтобы попробовать увидеть или как-то иначе уловить мысли, крутящиеся в этой чудесной голове. Грелль так давно, так страстно любит его, что иногда ему хочется растерзать Уильяма зубами — лишь бы узнать, что там, внутри, за идеальной маской вежливого безразличия. — Наверное, больше всего в этой истории меня трогает тот факт, что ты не кинул меня в пасть титану на первом же нашем бою, чтобы ускорить события. — Я люблю делать всё как следует. — Не то слово, — насмешливое хмыканье. — И как бы ты поступил, если бы смертельная опасность не настигла меня даже через год? Через пять лет? — Продолжал бы ждать. — Ты дурак, — с чувством говорит Грелль, получая в ответ только легкое пожимание плечами. — Будь ты на моем месте, разве не поступил бы так же? — Я нетерпеливый, ты же знаешь. Скорее всего, я взял бы ситуацию в свои руки и сам приставил тебе клинок к горлу. Может быть, не в день знакомства, но через неделю — уж точно. — Вот именно поэтому хорошо, что из нас двоих я стал Жнецом раньше, — слова сочатся иронией, но Уильям не выглядит ни сердитым, ни удивленным. Повисает краткая пауза длиною в пару вдохов. — Меня занимает вопрос, — Грелль задумчиво постукивает кончиком пальца по подбородку. — Вы должны собирать души, но при этом вы — солдаты Разведки и вместе со всеми выходите в бой, защищая людей от титанов. Вот только зачем? Не проще ли стоять в стороне? Те, кому предначертано умереть в бою, умрут и так. — Не стоит взваливать свою работу на других. Интуиция дергается в тревожном спазме. — Но ведь это — не вся правда, верно? Уильям ухмыляется холодно и хищно — так, что взгляд собеседника невольно примерзает к его лицу. В этот момент от него веет безумием и опасностью, и Греллю хочется заморозить эту секунду, поместить её в стеклянный шар с искусственным снегом, чтобы потом смотреть на неё до бесконечности. — Мы не позволяем титанам убивать людей, потому что хотим убивать их сами. — Ох, — выдыхает Грелль, и этот вздох повисает в воздухе, короткий и гулкий, словно камень, упавший в воду. Ему ещё никогда не было настолько хорошо, и настолько страшно — тоже. — Я знал, что ты поймешь. Я несколько лет был твоим напарником, Грелль, хотя мне иногда кажется, что намного дольше. Я видел тебя в бою. Ты любишь убивать, по-настоящему любишь, и если бы самые обычные наемники предложили тебе больше свободы, ты без колебаний ушел бы к ним. Но я рад, что ты остался с нами. — …остался с тобой, — не думая, поправляет Грелль, смотря на Уильяма таким открытым и жадным взглядом, что на секунду ему становится неловко за свою честность. Но он не пытается отшутиться или взять свои слова назад, а так и продолжает ждать чужого ответа, притихший и внимательный, страстный и уязвимый. Брови Уильяма на мгновение приподнимаются в немом удивлении, и в кой-то веки он тоже выглядит чувствующим, настоящим, потерявшим опору под ногами. — Со мной, — хрипло повторяет он, растерянно глядя перед собой. И Грелля вдруг накрывает слепой, горячий гнев, когда он думает о причинах, по которым позволяет себе любоваться Уильямом лишь со стороны, будто сквозь витрину, вместо того, чтобы прямо сейчас держать руку на его участившемся пульсе. — Послушай, я знаю, что ты давно хотел рассказать мне обо всем, но послушно ждал сегодняшнего дня. Но знаешь что? Я ждал его тоже. …мне кажется, я ждал всю жизнь. И почему-то Уильям выглядит удивленным, когда, усевшись напротив него за столом, Грелль берет его руку, аккуратно вынимает чашку из пальцев, ставит свою левую руку рядом, на локоть — так делают взвинченные посетители в пабах, намереваясь побороться — и медленно, пуговица за пуговицей, пристегивает свой рукав к рукаву Уильяма. Какое-то время они сидят, соединенные рукавами, не глядя друг на друга, и на пустой кухне так тихо, что Уильям не выдерживает и говорит что-то хриплое, незначительное. В ответ Грелль трется виском о его пристегнутое запястье. *** — И где-то здесь, наверное, я должен сказать: «Добро пожаловать в семью!» и растроганно высморкаться в белый платок, — скрипуче говорит Гробовщик. — Но давайте опустим эту часть и сразу перейдем к фуршету. — Вы называете это фуршетом? — кривится Грелль, указывая на тарелку печенья и пыльную бутылку вина. — Нет, я называю фуршетом тот день, когда тебя чуть не сожрал титан, Сатклифф. Так что прекращай выпендриваться, дорогой, и открывай бутылку. По твоей вине я месяц провалялся в госпитале, теперь жутко хочется выпить. Опережая Грелля, Уильям молча берет бутылку, достает из кармана перочинный нож и начинает деловито возиться с пробкой. — Справедливости ради стоит заметить, командир, что выпить вам хочется всегда. — Не разевай пока рот, Уильям, мой мальчик, а то закапаешь моё вино своим ядом. — Не слушайте его, босс! — лучезарно улыбается Рональд. — Этот гибрид человека и змеи где-то в глубине души до ужаса рад, что вы к нам вернулись! Он тут без вас даже занялся бумажной работой, представляете! Разгреб все отчеты, и теперь наш архив чист, как слеза ребенка. — А Рональд так скучал, что чуть не пролежал дырку в своем гробу. — Эй! Гробовщик закатывает глаза, поворачиваясь к Греллю. — Лучше скажи мне: в мое отсутствие эти двое учили тебя собирать души? Или только соревновались в остроумии? — Одно другому не мешает, правда? — довольная усмешка. — Да, учили, и, надо сказать, что у меня получается очень даже неплохо. Рональд демонстративно фыркает. — Неплохо… особенно в первый раз, когда он чуть не снес себе половину головы Косой. — Прости, у меня не было возможности тренироваться, пока она была у вас. Хотя теперь понятно, чем вы тут занимались, сидя в подвале. Я-то думал, у вас серьезные секреты, правительственные тайны, а вы всё это время пили вино и строгали гробы. Звучит как закрытый клуб моей мечты. — Так выпьем за это! — с энтузиазмом предлагает Гробовщик и, не дожидаясь реакции остальных, опрокидывает в себя рюмку вина. Уильям морщится, словно от зубной боли, но никак это не комментирует. Рональд умиленно вздыхает, подпирая подбородок рукой. Грелль пытается сохранить серьезную мину, но потом не выдерживает и усмехается. Когда он смотрит на этих троих, то видит общее прошлое, объединяющее их в единую систему наподобие сообщающихся сосудов. Ещё он чутко ощущает, что ему самому пока нет там места, но это уже не пугает: сейчас он близок с Уильямом, как никогда, а взаимодействие Гробовщика и Рональда кажется ему прозрачным и понятным, в их разговорах он видит промежутки и трещинки, которые без труда может заполнить собой. — Ну что, коллеги, — Гробовщик чинно встает из-за стола. — Пока мы с вами прохлаждаемся, время-то не ждет. Души сами собираться не будут, так что у нас короткий антракт, а потом — главное веселье. — Когда уже Слингби и Хамфриз начнут нам помогать? Пока мы трудимся в поте лица, эти нахлебники машут кулаками на тренировочном поле. Честное слово, я скоро не выдержу и сам их пришью, — ворчит Рональд. Когда все начинают поспешно подниматься из-за стола, он случайно спотыкается о ножку чужого стула, и рюмка с вином в его руке опасно кренится. Маленькая капля попадает на рукав белоснежной форменной рубашки — Рональд делает страшные глаза, потом морщится и печально хмурится. Грелль собирается сказать что-нибудь ободряющее, но в следующую секунду Гробовщик хватает со стола открытую бутылку и, улыбаясь, щедро плещет вином себе на грудь. — На счастье, — хихикает он. В подвале сразу взвивается терпкий, душный запах алкоголя. Рональд шокировано моргает, а потом заходится в громком, самозабвенном смехе. Его хочется ударить по лицу просто для того, чтобы хоть немного снизить яркость этой белозубой улыбки. Грелль осуждающе цокает языком, поворачиваясь к Уильяму. — С ними никакого цирка не надо — и так чувствуешь себя, как в сумасшедшем доме. — А вы, ребята, самый тошнотворный любовный роман в истории, но мы же воздерживаемся от комментариев, — напоследок язвит Рональд, уже поднимаясь вверх по лестнице вслед за Гробовщиком. — Снимите, наконец, комнату! Уильям смущенно кашляет. В ответ Грелль многозначительно вскидывает брови. «После», — одними губами говорит Уильям, кивая на часы, и это совершенно точно не отговорка, это — обещание. Сборы и путь до Стены занимают не так много времени: когда ты шинигами, минуты и секунды сами уступают тебе дорогу, пропуская вперед. От вчерашней непогоды остались только клочья облаков — неровные, обрывистые, словно кусочки чего-то разбитого вдребезги. Порывы ветра яростно треплют флаги, и те хлопают по флагштокам, неустанно находясь в движении. На востоке в малиново-оранжевой утробе неба зарождается рассвет. — Через шесть минут просыпается Разведка, — говорит Гробовщик, поигрывая клинком. Винное пятно на рубашке со стороны выглядит как огромная кровоточащая дыра в груди. — Вы знаете, что делать. Трое Жнецов снимаются с места легко и стремительно, будто потревоженные птицы. Перед тем, как последовать за остальными, Грелль мельком смотрит вниз, на застывший в сонном оцепенении город. Нагромождения домов, извилистые повороты улиц, главная площадь, изуродованная остатками недавней ярмарки — Грелль сотни раз видел эту панораму перед собой, но впервые в жизни он ловит себя на том, что питает к городу и живущим в нем людям если и не совсем любовь, то какую-то снисходительную, светлую жалость. Обычно она приходит с годами, некоторые говорят, что с мудростью, а ему-то только и нужно было, что почти умереть. За краем Стены простирается пропасть, и он зависает над ней с занесенной ногой, но утреннюю мглу зарождающегося дня уже прошивают первые лучи солнца, и это — невероятно красиво. Предыдущей ночью Греллю приснилось, что сегодня на Стохесс нападут титаны.