Move, move quick

Двадцать, тебе двадцать. Ты как будто мерил шагами туман за окном все это время, а теперь переступил за границу небытия и порог моей квартиры. Ты греешь дыханием руки и теребишь челку. Как будто тебе не двадцать. Двадцать два, и ты отрастил возмутительные светлые пряди, смеясь и пряча мои ножницы. Стал носить рубашку под цвет глаз. Заставил меня поехать с тобой во Францию и каждый вечер, черт бы побрал твою педантичность, выволакивал меня на прогулку. Как будто тебе не двадцать два, а семнадцать. В твои двадцать пять мы большую часть времени проводим в постели. Серьезно, не помню ничего, кроме твоих взлохмаченных волос и завтраков, опрокинутых на простынь. Даже не знаю, у кого мы на тот момент жили. Раковина на кухне давно забита тарелками, на полу - пара коробок из-под готовой еды. На полу и в самом углу огромной кровати. Мы летим ночным рейсом в Мюнхен, когда тебе исполняется двадцать шесть. Пассажиры спят, и ты постарался не вскрикнуть, когда я по привычке сжал твое запястье. Падения с той самой кровати при приходе родителей, как оказалось, грозят вывихами. Почти двадцать семь, я утолкал с собой все твои теплые вещи, когда мы уезжали в Германию, но собираюсь дарить тебе еще один шарф. Ты простужаешься чуть ли не раз в несколько недель, и я подумываю увезти тебя в Италию. Как только появятся деньги. Иисус в тридцать три спасал человечество, а мы занимаемся непечатными вещами, создав собственную крохотную Сицилию в нашей лондонской квартире. Тридцать пять, тридцать семь, тридцать восемь - я вижу тебя хорошо если пару раз в год. Все остальное время - на фотографиях. Моя Джессика рада, что ты - друг/однокашник/бывший коллега - продаешься многотысячными тиражами. Твои книги продаются. Она мягко намекает, что хочет получить твой автограф, и я уже год обещаю ей, что обязательно тебе позвоню на следующей неделе. Разбитый тобой бокал - именно тогда, когда ты осознал, что тебе уже тридцать пять - лежит в белой коробке в последнем ящике стола. Джессика верит, что это память о брате. Год-когда-тебе-тридцать-девять я скуриваю, завернув в папиросную бумагу. Твоя черная рубашка смотрится совсем не так, как когда тебе было тридцать три. Острые носки ботинков - провокация. Почти как и взгляд, старательно запутываемый в челке. Я хочу кататься с тобой сначала по полу, мажа кулаком по разбитым губам, а потом по кровати. Сорок два - это ответ на главный вопрос Вселенной. С нижнего этажа вечного отеля прошмыгивают обрывки песенных слов. Рембо меряет тишину шагами, вон там, за занавеской, правда. Я прислоняюсь лбом к твоему лбу и скольжу пистолетом к затылку.