Summertime Of Our Lives

Просыпаюсь я такой же измотанной, как и заснула. Только вчера это было что-то моральное, а сегодня к нему прибавляется еще и физическое. Мне едва удается спустить ноги на пол, как уже хочется залезть обратно под одеяло и пролежать до конца смены как минимум. Я тяжело прикрываю глаза, и резко распахиваю их, надеясь, что это немного приведет меня в чувство. Не помогает. Но спать больше не хочется, несмотря на ранний час: около шести утра. Несколько долгих минут я слепо смотрю в потолок, а потом механически поднимаюсь и закрываюсь в ванной. Сегодня, как и вчера, я ночевала одна, потому что Лили еще в лазарете, а, значит, ни очередей в душ, ни чужих взглядов. Только поэтому мне удалось выплакать все вчера, а не переварить в себе эту кучу компоста. Не глядя в зеркало, я включаю горячую воду и окунаюсь в нее с головой. Это дарит пустоту. Моя голова настолько кипела вчера, что сейчас, пока тяжелые мысли не затопили ее снова, мерный шум воды и приятная атмосфера скрывают меня от мира. Я знаю, что, когда выйду отсюда, все вернется. Только здесь я в безопасности. Начав чувствовать подобие равновесия, я выключаю воду и подхожу к зеркалу. Из него на меня никто не смотрит. В комнате только я. Голая, неприкрытая ложью и ужимками, без необходимости держать лицо. А то лицо, которое я вижу сейчас, не появлялось очень давно. Усталое, с опущенными уголками губ и чуть прикрытыми веками. Я даже не знаю, что оно выражает. Знаю только, что должно выражать. Знаю, как его видят со стороны, но не изнутри. На мгновение мне кажется, что я не знаю, кто я такая. То есть вот эту, Мелани Нотт, дочь благородного рода, зельеварку и невесту лорда Селвина я знаю, а себя — нет. Мне как будто становится тесно в собственной голове из сплошных запретов и ограничений, но выбраться я не могу. И дольше смотреть на себя тоже не могу. Еще слишком рано, чтобы собираться к завтраку, на который я вообще не хочу идти, но привычка вынуждает меня открыть шкаф и приготовить одежду заранее. Взгляд падает на закрытое жемчужное платье, которое всегда казалось мне очень элегантным, но теперь я вижу его просто серым. И это хорошо, потому что в сером я буду неприметной. Я вешаю платье на внешний крючок шкафа и проскальзываю взглядом по туфлям. Вот эти, открытые, на плоском ходу, самые простые. Закрываю дверцы и иду к тумбочке. Расчесав волосы и заплетя их в косу, я сажусь на кровать, не зная, что делать дальше. До завтрака полно времени, можно почитать что-то перед занятиями… Или собрать вещи, подготовившись к отъезду. Еще пять дней, но они пролетят так незаметно, что и опомниться не успею. Нет, собранный чемодан в комнате вызовет вопросы, а я не хочу вопросов. Я откидываюсь на подушку и переворачиваюсь на бок, поджав колени к груди. Через закрытое окно не долетает ни звука. Полная тишина. Я смотрю куда-то между столом и полом, где медленно переливается в луче солнца пыль. В моей голове точно такая же. Когда дверная ручка поворачивается, я закрываю глаза, не сбившись в дыхании. Кто-то тихо проходит в комнату, пошуршав вещами, и закрывается в ванной. Видимо, Лили. Когда начинает шуметь вода, я снова открываю глаза, слушая звук до тех пор, пока он не прекращается. За секунду до появления Поттер в комнате, я снова притворяюсь спящей. Она собирается неспешно, но тихо. Наверное, до завтрака еще много времени. Позвякивают тюбики и склянки. Я не знаю, как сейчас выглядит Лили, но вчера она не была похожа на себя. Волосы едва достигали плеч, а их цвет с натяжкой можно было назвать рыжим. Кожа побледнела, глаза и даже веснушки поблекли. Если бы мы заехали в комнату сегодня, я бы не догадалась, что это Поттер. Не Златовласка, уж точно. Я едва не открываю глаза, чтобы сравнить воспоминание с настоящим, но вовремя останавливаюсь. Легко скрипят дверцы шкафа, а потом щелкает дверь в комнату. Я остаюсь неподвижной еще некоторое время, а потом встаю. На часах половина девятого. Полтора часа стерлись, будто их и не было. Я надеваю серое платье и босоножки, взглянув в зеркало только, чтобы убедиться, что выглядит это опрятно. Забытая привычка. Леди не выглядят «опрятно», они выглядят безупречно. Девушка, которую я вижу, не привлечет чужого внимания. Это хорошо. Только в таком виде я сегодня смогу переступить порог комнаты. Незаметной. Я почти открываю дверь, когда появляется другая мысль. Для меня это не сработает. Для меня это — слишком просто. Все сразу почувствуют, что что-то не так. А когда начнут приглядываться, поймут остальное. Я отпускаю ручку. Так не пойдет. Открыв шкаф, я вытаскиваю первое, за что цепляется взгляд: алое, как мак, платье чуть выше колена. Открытые плечи, струящаяся слоями юбка. Я привезла его, чтобы надеть на какое-нибудь особенно важное мероприятие, а потом оставила на конкурс «Мисс Атлантида». Это даже нельзя назвать моим обычным нарядом, но, взглянув на него, никому и в голову не придет, что что-то случилось. У девушек в таких платьях все великолепно. Я снимаю его с плечиков и вешаю взамен серое. Из обуви выбираю такие же красные лодочки на среднем каблуке. Возвращаюсь к зеркалу и сразу берусь за волшебную щетку для волос. После нескольких движений, она укладывает пряди крупными локонами. Помада. Я вытаскиваю бледно-красную и четко вывожу контур губ. Потом передумываю — уже слишком — и слегка стираю ее. Если в таком виде люди не празднуют что-то хорошее, я не знаю, видели ли они вообще праздник. Теперь девушка в зеркале кажется мне особенно чужеродной. Но она превосходно выглядит. Ее всем и покажем. До столовой я дохожу невероятно легко: будто не собиралась закрыться в комнате навсегда. Нести по улице ее, эту красавицу, гораздо проще, чем себя, и встречные бросают на меня взгляды, в которых нет и капли недоумения или понимания. Я — закрытая книга в очень дорогой обложке. Они просто поостерегутся ее открывать. За нашим столом непривычная компания, но я намеренно воздерживаюсь от любопытства, потому что хочу того же. Когда я сажусь на свободную скамью, Лили просто здоровается, но Скорпиус смотрит странно и ожидающе. Я делаю вид, что не замечаю. Может, он обнаружил пропажу письма, которое лежало вместе с книгами в его ящике стола. Не знаю, почему я решила его прочесть, мне это не свойственно. Я поступила неправильно. Он — тоже. — Доброе утро, прекрасные дамы и ты, Малфой, — Джеймс садится рядом со мной, и все мое нутро сжимается, только не привычной радостью, а холодом. Невольно я пытаюсь отстраниться, но сделать это незаметно невозможно. Я продолжаю завтрак, хотя в горло уже ничего не лезет. — Как себя чувствуешь, Лил? — Хорошо, — помедлив, кивает та. — Утром Сара дала мне порцию зелья, и мне нужно будет приходить и пить его каждые три часа, но в целом я чувствую себя почти как раньше. Почти как раньше, но со Скорпиусом за одним столом и без пряток по лагерю. Мне едва удается удержаться от комментария. — Отлично, — Джеймс просто образец бодрости и радости. — Как твое утро, Мелани? Мне удается донести стакан до рта не дрогнувшей рукой. — Прекрасно, — я повожу плечами, будто другого ответа и быть не может. Взгляд Джеймса падает на мое платье. — Выглядишь превосходно, — он чуть улыбается. А где комментарии? Привычные уже шутки и флирт. Где? — Спасибо, — и снова так, будто нет в этом ничего особенного. — Мы можем поговорить? Я все-таки дергаюсь, хорошо хоть в этот момент просто откладываю приборы, и лязг о тарелку не кажется странным. — Мы и разговариваем, — очаровательно улыбаюсь я, взглянув на него. Джеймс усмехается и берет меня за руку. — Наедине. Улыбка прилипает намертво. Я пытаюсь не улыбаться, но не выходит, поэтому слова, наверное, звучат странно: — Кажется, ты собираешься серьезно поговорить, а скоро начнутся занятия, поэтому давай после. Все, не только Джеймс, молчат. — Мелани, сегодня суббота, — подает голос Лили. — Занятий нет. Я совершенно об этом забыла, но не могу же я теперь согласиться. — Но мне все равно нужно подготовиться к экзаменам, — это звучит очень неубедительно. — Они уже завтра. Я жду, что Джеймс начнет возражать или настаивать, но он смотрит на меня спокойным, лишь немного обеспокоенным взглядом. — Зря я выбрала Боевую Магию, — бормочу я, подливая себе чаю. — Тедди Люпин — прекрасный преподаватель, но я, похоже, просто не имею таланта к дуэлям. Ну ничего, меня будет защищать Король Дуэлей — Скорпиус, — я весело стреляю глазами на брата, но моя улыбка тут же гаснет. Он будто внимает Джеймсу — вынужденно и терпеливо — и только потом поворачивается ко мне. — Мел, нам нужно поговорить. К горлу подкатывает тугой ком сопротивления, обиды и нежелания хоть что-то обсуждать, но Скорпиус — не Джеймс. Мне не нужно ничего ему рассказывать, он все знает. С ним я могу остаться одна. Я киваю и поднимаюсь из-за стола. — Мелани, в десять примерка костюмов и репетиция, — будто бы напоминает Лили, но мне кажется, что я слышу об этом впервые. — Хорошо. Скорпиус пропускает меня вперед, отдавая инициативу, но я все равно чувствую себя как под конвоем. Мы выходим на улицу и среди озаренных утренним светом скамеек выбираем ту единственную, что в тени. — Ты нашла письмо, — констатирует Скорпиус, уперевшись локтями в колени и глядя перед собой. Мы сидим рядом, но друг на друга не смотрим. — Да, — не отпираюсь я. — Ты забыл мне его показать. Там написано «расскажи Мелани». Он тихо выдыхает. — Я хотел. Хотел тебе сказать сразу же. — Когда? — В день концерта. Я получил его прямо перед концертом. Нашел тебя в зале, но… Мы все еще были в ссоре, а ты танцевала с Джеймсом. Я не смог подойти к тебе и… все испортить. Я молчу. Пока он говорил, мне казалось, что я разозлюсь, вспылю, заявлю, что он не имел права молчать столько времени, но… Сколько времени он мне подарил. — Спасибо, — тихо благодарю я. — Ты не злишься? — Скорпиус с удивлением смотрит на меня. — Я злилась вчера. Думала, что убью тебя. Ты должен был сказать мне. Должен! — я будто убеждаю саму себя, а не его. — Но если бы ты сказал… — Ты надела бы красное платье на несколько дней раньше, — невесело усмехается он. Я криво улыбаюсь. — Да. — Как мы поступим? — Будем улыбаться, — я демонстрирую ему счастливый оскал. — Выглядит жутко, — смеется Скорпиус. — Я еще порепетирую. — Не знаю, что сказать Лили. — Скажешь «Лили, знакомься, это моя невеста», а потом «Адела, знакомься, это моя девушка», — невозмутимо предлагаю я. Он смеется, хотя не смешно ни капельки. — Ну, эффект от этих слов все равно будет не такой взрывной как от «Джеймс, это мой жених», — парирует Скорпиус. — Я этого не скажу, — тихо отвечаю я. — Как ты собираешься скрыть от Джеймса приезд Адриана на родительский день? — Скорпиус вперяет в меня внимательный взгляд. — И тот, и другой будут за тобой по пятам ходить. Мне становится жутко от представленной картинки. — Джеймс не будет. Скорпиус молчит. Видимо, придумывает варианты, при которых такое возможно. — Точно решила? Я киваю. Кивать легко. — Лили ведь еще не знает, что Адела приедет? — спрашиваю я, чтобы переключиться на другое. — Нет, — он вздыхает. — Слишком много новостей и событий, чтобы вываливать все сразу. — Не вывалишь сразу — потом свалится, как снег на голову, — глухо произношу я. — Если бы я рассказала Джеймсу в начале, сейчас была бы совсем другая история. Нет, на самом деле, не было бы никакой истории. Мы бы просто никогда не были вместе. Может, так и надо было? — я с нарастающим отчаянием смотрю на Скорпиуса. — Может надо было сразу объяснить, во что он ввязывается?.. — Перестань, — просит он. — Ты сейчас только измучаешь себя этими «может». Что сделано, то сделано. Если решила расстаться с Джеймсом, просто сделай это как можно безболезненнее. — А ты решил, что останешься с Лили? — я бросаю на него внимательный взгляд. — Я сказал ей, что люблю ее. Не верю тому, что слышу. — Зачем? — Потому что хотел. — Хотел еще сильнее ее ударить потом? — я не замечаю, как повышаю голос. — Хотел сказать, что чувствую, — с нажимом говорит Скорпиус. Я хмурюсь. — И ты правда ее любишь? Он собирается сразу что-то ответить, но молчит. — Зачем ты ей это сказал? — повторяю я. — Потому что я так чувствовал, — сдается Скорпиус, признаваясь. — В тот момент все было именно так. — Но… — Но я не могу гарантировать, что это та самая любовь, которая пройдет огонь и воду, а потом сделает всех счастливыми! — в сердцах выпаливает он. Я грустно улыбаюсь. Потом цепляю его своей рукой за предплечье и опускаю голову на плечо. — А где ты вообще видел такую любовь? Он только мотает головой. — И все же зря ты сказал. — Почему? — Потому что теперь расстаться с ней будет в десять раз сложнее. Быть с ней, а потом жениться на другой всяко лучше, чем быть с ней, сказать, что любишь ее, а потом все равно жениться на другой. — Я не собираюсь жениться на Аделе, — заявляет Скорпиус. — И Лили я сказал что люблю ее, чтобы она знала, что это не просто так. Лучше бы ты сказал ей, что любишь ее, потому что любишь ее. — Привет! — к нам подходит какая-то девушка, а немного в отдалении стоит парень. Не знаю их. — Привет, — я выжидающе смотрю на нее. — Мы тут практиковали одно заклинание, — начинает девушка, — ничего особенного, просто работали с памятью вещей. Нам для Артефактологии нужно. Все еще не понимая, о чем речь, я киваю. Обращается она почему-то именно ко мне. — В смысле, не подумай, что я их украла, — тут же добавляет атлантка, бросая на меня опасливый взгляд. — Мы нашли их на пляже пару дней назад, но не сразу смогли определить хозяина. — О чем вы? — спрашивает Скорпиус. — Вот, — девушка протягивает мне что-то на раскрытой ладони. — Они очень красивые, ты, наверное, расстроилась, когда потеряла… Я смотрю на серебряные завитки проволоки с зелеными камешками. Мои шпильки. Я потеряла их, — нет, я выкинула их! — в первый же день в лагере. Распустила волосы и не стала искать, куда упали шпильки. Они были мне не нужны. Девушка все еще держит шпильки на ладони. Я, помедлив, забираю их. Одна больно колет кожу, когда я сжимаю пальцы. — Спасибо, — мне не сразу удается улыбнуться. — Спасибо большое. Здорово вы придумали с этой памятью вещей… — Да, это оказалось так интересно! — подхватывает довольная атлантка. — Сначала мы пробовали на своих вещах, но заклятие сбивается и не показывает направление к хозяину, потому что он совсем близко. Только с твоими шпильками, наконец, получилось, но тоже не сразу… — Поздравляю. Еще раз спасибо. — Да не за что! — девушка уходит. — Мел, ты в порядке? — Скорпиус замечает что-то, глядя на меня, но я не знаю, что именно. — Да, в порядке, — шепчу я. — Все именно так, как должно быть. В зал я прихожу уже с убранными волосами, чтобы не мешали примерке. Все остальные уже здесь и пребывают в необычайном оживлении. Заметив репетирующих на сцене, я собираюсь к ним присоединиться, но меня окликает Доминик: — Мел, привет! Тебе к нам, там сейчас повторяют второстепенные и массовка, а нам с тобой нужно еще раз померить платье. Я киваю и прохожу за ширму, чтобы переодеться в сценический костюм. Ткань у него густо-фиолетая, легкая и очень приятная, хотя на этот раз я чувствую, что шелк искуственный и подкрашенный заклинанием. Для театра это очень даже символично. — Поднимайся сюда, — Доминик указывает мне на небольшой круглый постамент, который поднимает меня на две головы над ней. — Я немного укорочу подол, но в остальном мне все нравится. Как тебе? Нигде не тянет, не туго? — Нет, все прекрасно, — отвечаю я. — Подними, пожалуйста, руки. Я слушаюсь. — У тебя красивые туфли, — замечает Доминик. — Ты сможешь в них выступать? Мы могли бы поменять им цвет на белый. — Спасибо, но не получится. В смысле, надеть их я смогу, но перекрасить не выйдет, — поясняю я. — Это сианьский шелк, его невозможно испачкать, затереть или порвать. — Долговечные туфельки, — она хихикает. — Есть такое, — улыбаюсь я. — Тогда надень что-нибудь светлое, на свое усмотрение, — предлагает Доминик. — В своей обуви тебе будет удобнее, чем в той, которую сможем подобрать мы. — Хо… — мы резко оборачиваемся, услышав странный звук. Какой-то духовой инструмент. Труба? Саксофон? Нет. Нет. Это… горн. Играет он протяжно, но явно празднично, даже как-то триумфально. Мы с Доминик в недоумении переглядываемся, потому что в зале никто не играет. К горну присоединяются барабаны. Потом звонкие тарелки, и звук становится в два раза громче, потому что дверь на улицу открывается и заходят музыканты. Целый оркестр: горн, два барабана, тарелки, несколько труб и скрипка. Все в синей парадной форме — важные и невозмутимые. Не удержавшись, я фыркаю от увиденного: а это еще кто? У них и дирижер есть? Какой-то парень во фраке и цилиндре, которого я не заметила перед оркестром, действительно делает взмахи палочкой, только вот она не дирижерская, а волшебная. Воздух начинает сверкать от блесток, кое-где сыплются конфетти. На яркой, торжественной ноте, оркестр замолкает, парень отходит в сторону, и я неожиданно узнаю Александра Крама. Так, я понимаю все меньше и меньше. Через открытые двери заходит еще один франт. На нем парадный костюм-тройка, в руках огромный букет белых пионов, а на лице… На лице широкая улыбка, только это неудивительно, потому что парень — Диего. Удивительно здесь все, кроме этого. Диего окидывает взглядом зал, — я уверена, что все сейчас тоже на него смотрят, — и останавливается на ком-то за моей спиной. Все ждут. — Дорогая Сесилия! — громко начинает он, и, обернувшись, я замечаю, как она роняет из рук иголки, которыми подкалывала платье Свити. На лице у нее полнейший ужас. — С того самого момента, как я увидел тебя танцующей на столе в ночь Посвящения, я понял, что ты — та девушка, с которой я хочу связать свою судьбу. По залу проходит смешок, но скорее восторженный и ожидающий. — Те три недели, что мы были вместе, были лучшими в моей жизни, — продолжает Диего, уже подходя ближе к девушке. — Ты невероятная, удивительная, прекрасная девушка, и я… Я хочу задать тебе один важный вопрос, — в зале пропадают малейшие звуки: не исключено, что и тут Александр постарался. — Согласишься ли ты стать моей женой на оставшиеся четыре дня смены, пока нас не разлучил мир, океан, и многие километры? У меня едва хватает осознанности, чтобы повернуться на Сесилию. Все остальные уже давно буравят ее взглядами. Она молчит. Долго молчит, и по выражению ее лица ничего не понятно. Это уже неприлично, в чем дело? Кто-то из музыкантов пытается в шутку наиграть тревожную мелодию, но Александр коротким взмахом прерывает его. Зачем-то я затаиваю дыхание. — Это все, — медленно произносит Сесилия, — очень глупо и невероятно, — она расплывается в восторженной улыбке, — прекрасно! Да! — и бросается к Диего на шею, пытаясь одновременно поцеловать его. — Да-да-да! Я согласна! Зал разражается облегченными аплодисментами, которые быстро перерастают в ликующие. Я сама не замечаю, как присоединяюсь к ним. Что это было? Не предложение под оркестр, не раздумья Сесилии, — что случилось со мной? Почему, когда Диего задал вопрос, я не дала Сесилии права выбора? Почему я ждала именно согласия? Предчувствием или пожеланием здесь и не пахло — сам этот вопрос был для меня… риторическим. Когда тебе делают предложение так официально, при стольких людях… Хотя какая разница — Сесилия имела право на отказ. Она могла ответить что угодно. Что угодно. Пока к помовленным подходят с поздравлениями и шутками, а оркестр теперь уже совершенно оглушительно играет вальс Мендельсона, я, внезапно оказавшись рядом с эпицентром событий, осторожно спускаюсь с подиума и отхожу в сторону. Отхожу, а взгляда от пары отвести не могу. Как все хорошо и просто, как счастливо, как по-настоящему. Часть меня радуется за Сесилию и Диего, но другая, большая и жалкая часть не может на них смотреть. Я глубоко вдыхаю и, отступая, натыкаюсь на кого-то спиной. — Прошу про… — начинаю я, обернувшись, и мне улыбается Джеймс. — А неплохо Диего все это обставил! — смеется он. — Я бы, конечно, сделал, масштабнее… — Джеймс как-то странно смотрит на меня, и, еще не успев понять, как именно, я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Не отвечая, я пытаюсь пройти мимо, но он удерживает меня за талию. — Мел… — Тренер! Джеймс Поттер! — раздается за моей спиной голос Диего. — Минуточку внимания, важный момент! Настало время задать еще один вопрос. Меня тошнит от всех этих вопросов, и потому я только быстрее пробираюсь к сцене, где народу совсем не осталось. Мне нужно вдохнуть. Вдохнуть, Господи! — Старшие чины в армии имеют полномочия заключать браки своих солдат, а я почту за честь, если нас пожените вы, тренер! Зал сопровождает просьбу одобрительным гулом, и, — я спиной чувствую, — Джеймсу все это доставляет нескончаемое удовольствие. Настолько, что руки, лежащие у меня на талии, исчезают, и мне удается уйти за кулисы. Дышится все еще с трудом. Это напоминает паническую атаку, но я не могу вспомнить, что нужно при этом делать. Все кружится. В голове кисель. Пальцы леденеют и теряют чувствительность, когда я прижимаю руки к лицу. Раз, два, три, четыре… Не знаю, до скольки мне удается досчитать, прежде чем кто-то окликает меня. — Мелани? Мы продолжаем репетицию, — это Свити. — Ты… Все в порядке? На тебе… Прости, на тебе просто лица нет. Я киваю, с трудом сглатывая ком в горле. Ответить не могу. — Мы можем начать с другой сцены, чтобы… чтобы ты немного отдохнула, — неуверенно предлагает она. Я снова киваю. Мне даже «спасибо» выдавить не удается. На сцене что-то происходит, кто-то разговаривает, прерывается и снова говорит. Я не различаю голоса, но теперь уже просто потому, что не пытаюсь. Не хочу. Зачем, если это театр, а не настоящее. Ничего здесь не настоящее. Когда меня начинают искать по ту сторону кулис, я выхожу уже полностью спокойная. Рядом со мной встает Джеймс в невыносимо прекрасном расположении духа, и мне почти физически больно стоять рядом. Я все испорчу, я сейчас все испорчу. — Эпизод с финальным признанием Питера, давайте с самого начала. Что я должна делать? Я не помню. Не знаю. — Питер побился об заклад с Люком и Грегори, что Кэтрин в него влюбилась, и пришел, чтобы спровоцировать ее признание. Кэтрин сидит в кресле. Люк и Грегори подслушивают под дверью, — командует Лили, и я послушно занимаю свое место на сцене. Надеюсь, вспомню, что отвечать, когда настанет моя очередь. «Питер» появляется в комнате после импровизированного стука и подходит ко мне. По сценарию я пока не поднимаюсь с кресла, но должна отвечать. Только вот звуки будто пролетают мимо меня. Я сосредоточенно вспоминаю текст. — Здравствуй, Кэт! — А где слуга? — я должна была сказать это с другой интонацией, не такой равнодушной. — Какой слуга? — отвечает «Питер». — Тот, кого вы, о, благородные мужья, послали за признаниями к другим невестам, — да, точно, в прошлой сцене Люк и Грегори просили слугу передать невестам любовные признания, но взаимности в ответ не получили. А «Кэтрин» ее даст. — О, Кэт, слова мои специально для тебя, — «Питер» из Джеймса правдоподобный, да и слова он теперь знает лучше меня. После каждой реплики я понимаю, что она по сценарию. — Я сам хочу с тобою объясниться, надеясь сам услышать искренний ответ. — Боюсь, мой искренний ответ вам не по нраву, — а вот это звучит, как нужно: насмешливо и немного горько. «Люк» и «Грегори» громко смеются из-за ширмы в виде двери. — Хотя бы выслушай меня, — «Питер» подходит ближе к креслу. — Согласен, поначалу я бегал за приданым, званьем лорда. Твоя строптивость лишь смешила дух. Но стала ты потом моей женою, и магия открыла мне глаза. О, Кэтрин, ты умна и так прекрасна, твоя отвага восхищает каждый день, — Джеймс смотрит на меня. — Ты воспротивилась отцовской воле, сказала — выйдешь замуж по любви. Позволь же мне любить тебя, любить тебя счастливой! Давай отбросим маски и притворство! Я полюбил тебя и верю, сможешь ты! В горле пересыхает. Отрепетированная реплика вертится на кончике языка, но я не могу произнести ее. Только смотрю на Джеймса. Смотрю, и смотрю, и смотрю, и где-то в груди становится тяжело и горько. И какой же он… прекрасный. Чудесный, честный, добрый, такой родной и настоящий. Ком из груди поднимается к горлу. «Я обещала выйти замуж только по любви, и это неизменно» — произносит Кэтрин в моей голове. Почему все было так легко в начале? Почему никто не сказал, что будет так трудно? Почему среди сотен и тысяч вежливых ответов, фраз на любой случай, подобающих жестов, взглядов и лиц, мне не объяснили, какие из них понадобятся, когда мое сердце будет заживо рваться на лоскуты? — Просто скажи это, и мы… — Нам нужно расстаться. Просто, как выдох. Тяжело, как каменная плита, которую на меня положили. Я сама по кирпичу построила ее на своих плечах. — Это не по сценарию, — Джеймс улыбается, но он явно озадачен. — Я знаю, — шепчу я. — Расстаемся мы, Джеймс. Очень тихо. В зале еще остались актеры, но массовка и костюмеры ушли, поэтому все смотрят на сцену. Мне холодно. — Мел, — хмурится Джеймс, — о чем ты говоришь?.. Я не могу ответить: срываюсь с места, не выдержав взгляда, бегу за кулисы, оттуда в коридор, а там куча дверей, и я не понимаю, какая мне нужна. За спиной шаги. — Мелани, подожди! — Джеймс догнал меня, держит за обе руки и что-то еще говорит, но я только мотаю головой, не знаю зачем. — Что случилось? Объясни мне. Это связано с письмом, которое ты получила? Что не так? Мелани? Мел? Так прибывает поезд на последнюю станцию. Далекие гудки становятся громче и громче, и громче, пока не превращаются в гул, от которого хочется зажать уши. Это конечная. Дальше путей нет. — Мы должны расстаться, потому что… Потому что все. Смена почти закончилась. Это был летний роман и… — Ты не понимаешь, что говоришь, — он качает головой. — Мел, что ты… — Это был летний роман, и он закончился. Мне больше нечего тебе предложить, — я пытаюсь сдерживать эмоции, но губы сами кривятся от слез. А глаза сухие. — Это все, Джеймс, — я повторяю, как болванчик, потому что сказать больше нельзя. Это запрещает мне маленькая эгоистичная змея безопасности. Она хранит меня в целости, не дает падать и страдать. Она делает мои слова ядовитыми, она кусается первой, она… Сейчас она так огромна, что ее можно увидеть в зеркало вместо меня. — Мне нужна нормальная причина, — злится Джеймс. — Ты не можешь просто сказать, что все кончено, и уйти в закат, ты должна все объяснить. — Я не люблю тебя, Джеймс. Эти отношения были забавными. Приятными. Спасибо, — произносит эта змея моими губами. — Но они закончились. После лагеря у меня будет своя жизнь, а у тебя своя. Они больше не пересекутся. У нас нет на то причин. Нас больше нет. Джеймс молчит. Смотрит и молчит. Я не знаю этот взгляд, не видела его раньше, не могу различить. Что-то появилось там, здесь, между ним и мной. Жесткое и пустое. Змея чует, что добилась своего, и сворачивается клубком. Все внутри облито ее ядом, только теперь он травит меня. Я опускаю стеклянные глаза и ухожу. Яд растекается, затопляет все мое нутро, и ничего живого не остается.