November sky

«Ты все хорошее, что у меня есть»

      Кевин морщится и откидывается на спинку кресла. В самолете царит полумрак, а голос из динамиков хрипит о том, что они готовы к взлету. В иллюминаторе то и дело мелькают огни других самолетов, только что приземлившихся, и тех, кому еще только предстоит подняться в воздух. Кевину нравится летать. Нравится запах салона, прохладный воздух, сочащийся сквозь прочно сшитые борта самолета, тонкие, но такие теплые и уютные одеяла. Кевин кутается в одно из них и чувствует, как его клонит в сон. Они все устали сегодня. День был насыщенным и полным эмоций. Бортпроводник последний раз проходит между рядами и неслышно проскальзывает на свое место, пристегивая ремень безопасности. Кевин тихонько улыбается, пряча нос в одеяле. Ему всегда хотелось работать в небе. Быть пилотом гражданской авиации. Носить потрясающую форму и курить сигареты, провожая глазами длинноногих стюардесс. Красивая работа. Романтичная работа. Работа как раз для такого мечтателя, как он.       - Когда взлетим, возьму тебе что-нибудь горячее, а то выглядишь совсем жалким, - на Кевина падает еще одно одеяло, а над впереди стоящим креслом возвышается лидер с хмурым, суровым лицом. Кевин обнимает второе одеяло, утыкаясь носом в него, и поднимает глаза, чтобы поймать взгляд напротив. Сухен смотрит внимательно и обеспокоенно. Их глупый лидер. Его глупый лидер.       - Спасибо, - одними губами шепчет Кевин и дарит Сухену ослепительно-восторженную улыбку. – Садись, а то на тебя будут ругаться.       Сухен усмехается негромко, словно намекая, что никто не посмеет повысить на него голос. И Кевин охотно поверил бы ему, но он прекрасно помнит все те долгие разговоры на повышенных тонах, что велись за закрытыми дверями кабинета директора. Сухена ругают и делают это часто. Кевин болезненно морщится от этих воспоминаний, потому что после его лидер выглядит побитым и понурым, как уличный пес. А он этого не заслуживает. Только не он!       В самолете гаснет основное освещение и становится совсем темно. Кевин чувствует коленками спину Сухена и снова улыбается, прикрывая глаза. Они выезжают на взлетную полосу, и их шасси скользят по ровному полотну, набирая немыслимую скорость, чтобы через пару мгновений оторваться от земли и поднять в воздух огромную махину, полную встревоженных пассажиров. Как ни крути, летать все равно немного страшно.       Самолет выравнивается минут через десять и стюардесса вкрадчивым голос рекомендует не расстегивать ремни безопасности в течение всего полета, но когда это люди выполняли указания? Кевин слышит, как щелкает замок впереди, и из-за кресла снова показывается темная макушка лидера. Почти спящий в соседнем кресле Кисоп недовольно морщится и затыкает уши капельками наушников, моментально проваливаясь в потревоженный сон.       - Тебе не сидится сегодня, да? – Кевин четко выговаривает слова, но не произносит их вслух.       - Сейчас по ушам надаю, - сердито фыркает Сухен и подзывает того самого бортпроводника, что полчаса назад просил их отключить девайсы.       Кевин смотрит, как Сухен что-то объясняет терпеливому парню в форме, который кивает на каждое слово и вежливо улыбается.       - Что ты у него попросил? – Кевин подтягивает колени к себе и смотрит в полку над головой. Где-то там лежит его рюкзак, а в нем…       - Ты просто невыносим порой, - Сухен выбирается со своего места, слушая приглушенную ругань со стороны Илая, сидящего ближе к проходу.       - Что ты делаешь? – Кевин озадаченно привстает и смотрит, как лидер вытаскивает из его рюкзака плюшевую овечку.       - В следующий раз сядем вместе, и ты сразу посадишь его к себе на колени, - Сухен снова слушает негромкие маты Илая и протягивает Кевину его игрушку. – Когда ты уже, наконец, повзрослеешь, а? Кевин тянется за овечкой, укладывая ладони поверх сухеновских, и ловит удивленный взгляд сверху. Ему не хочется ничего говорить. Ни о том, что, если бы не Сухен, он не позволил бы себе быть таким ребенком. Ни о том, что Сухен делает для него совершенно невообразимые вещи, от которых все время ёкает сердце, заставляя глаза предательски щипать. Ни о том, что без Сухена не было бы такого Кевина. Просто не могло бы быть.       - Что ты смотришь? – Сухен не двигается и даже не пытается разорвать зрительный контакт, заставляя Хуна, сидящего через проход, настороженно приподняться.       - На тебя хочется смотреть, - выговаривают тонкие губы, и худые пальцы мягко касаются ложбинки между указательным и большим пальцами лидера, поглаживая.       Сухен затаивает дыхание и забывает о том, что Хун вот уже пять минут пытается привлечь к себе внимание. Внезапная ласка гоняет по телу мурашки и заставляет капитулировать.       - Это нечестно, - выдыхает Сухен, и Кевин улыбается ему, влюбленно и до смешного по-детски. – Ты нечестный…       А Кевин снова молчит. Молчит и смотрит. Так, как умеет только он и только для Сухена.       - В следующий раз точно сядем рядом, - Сухену не хочется выпускать из рук своих овечек, и он тянет время, делая вид, что запутал кольца в плюшевой шерсти.       Кевин поднимается с места, оказываясь совсем близко как-то оглушительно внезапно, заставляя Сухена беспомощно замереть на месте.       - Я помогу, - произносит тот и проскальзывает пальцами меж чужих.       И если бы можно было, чтобы все это длилось вечно, то Сухен все сделал, чтобы так оно и было. Холодные пальцы медленно обводят каждую косточку на мозолистой ладони, и это все как-то слишком для Сухена, у которого совсем никакого щита против этого беззащитного, восторженного ребенка.       - Ваш чай, - голос звучит тихо и очень тактично, но Сухен все равно морщится, как от удара, потому что в их маленький, поделенный на двоих мир нельзя врываться с чашками чая или фотоаппаратами. Нельзя приносить сюда видеокамеры и косметику. Горы блесток и концертную одежду. Всему этому не место в их мире. Все это в их мире грубое, наждачное и абсолютно неуместное.       - Спасибо, - Сухен забирает с подноса большую чашку и протягивает ее Кевину, который уже успел усадить свою овечку на подлокотник кресла, рядом с иллюминатором. – Горячо, осторожнее, ладно?       Кевин кивает и, забирая чашку из чужих рук, шепотом произносит фразу, которую Сухен любит больше всех других признаний. Тихое и искреннее:       - Ты для меня лучше всех…       И Сухену хочется сворачивать горы и покорять океаны. Ведь есть же ради кого дышать и жить. Ради того самого, что смотрит только на него одного.       - Пей свой чай, глупый, - и Сухен мягко улыбается ему, укладывая выбившуюся из общей прически прядку.       Может быть, и не стоит останавливать время, потому что в каждом мгновении их жизни есть что-то, что хочется растянуть до бесконечности, до полного безвременья, до того самого момента, когда вокруг ни останется ни души, кроме них самих.