Некто

Люди часто осуждают меня и мои действия. Веками они стремятся ускользнуть из моих скользких, холодных, цепких рук, что непременно сомкнуться на горле каждого человека. Я - самый страшный кошмар всего живого, и у меня сотни имён, ни одно из которых не передаст ничего, кроме страха, боли и разбитых надежд. Но одно вам определенно скажет многое – Смерть. Не могу сказать точно, чем мне приглянулся тот человек. Характером, сердцем или потоком мыслей. Его имя вам ничего не даст. Вы бы не проявили к нему интереса, если бы увидели в толпе, может каплю сочувствия, да и только. Он может быть Уильямом, Александром или Варфоломеем, но для нас с вами он станет Некто. Некто одинокий, брошенный и совершенно точно не такой как все. Я помню, как увидел его в первый раз. Это был старенький сквер, недалеко от его дома, где часто гуляют дети, влюблённые пары, проходят зеваки, и в этом совершенно обычном месте, сидел совершенно обычный старичок. В меру худосочный, в меру бородатый, но с совершенно непомерно большими очками, которые двумя тёмными пятнами сидели на его умудрённом жизнью лице, на слепых глазах. Он мог думать о солнце, о том, как оно печёт в этот знойный день; мог слушать крики детей, что только что пробежали мимо; мог предаваться воспоминаниям, которые все, как одно, были чёрные, тусклые, а сохранились лишь звуки, слова, диалоги. Я помню тихий шёпот его мыслей: -… Сегодня жара. Как говорила мать, раз печёт – солнечно. Раз солнечно – светло и ярко. Всюду крики детей и щебет птиц, значит погода и правда чудесна, - размышлял старичок, вертя в руках свою старую трость, которая давно потрескалась, а местами проржавела. Только вот Некто этого не замечал, не видел. – Какой противный писк.… Или визг? Словно скрип моего ключа в замочной скважине. Точно, это ведь скрипка. Музыкант фальшивит. Неужели он этого не слышит? Или как этого не слышат люди, что все ходят и ходят, не остановятся, чтобы полюбоваться природой. А несутся, несутся, несутся… Точно скрипач! Нужно бы ему сказать, чтобы настроил инструмент, - он потёр рукой затылок, подумал и понял, что вряд ли дойдёт до него через эту толпу, что снуёт туда-сюда. Он бы встал – пошёл, сообщил бы музыканту о проблеме с инструментом, но мысль идти туда, в толпу, которую Некто только слышит, но никогда не сможет её коснуться, стать с ней единым целым и плыть со всеми по течению, его страшила. Мог бы, но верный пёс сейчас ходит где-то, гуляет, наверное, ищет себе жену. Отрывать старого друга не хотелось, поэтому старик продолжил сидеть, слушая дребезжание скрипки, крики детей и стук каблучков милых барышень, да топот взрослых и не очень мужчин… Вот только-только, на каблучках процокала, очевидно, милая барышня, шаг у нее лёгкий, мелодичный, такой приятный изнурённому слуху. Старик почти видел густые волосы, которые знал лишь на ощупь. Они должны быть мягкими, упругими и скользящими, словно сотни тонких шелковых нитей. На ней должно быть платье, ведь не слышно, как ткани трутся друг о друга во время шага, значит на ней лёгкое, летящее платье, из какой-нибудь дорогой ткани, которая обязательно пестрит цветами. Следом за ней на тарахтелке проехал ребёнок. Он такие штучки давно узнает. Они громко громыхают по дороге, скрипят, шуршат и непременно звенят, а сверху малыш, которого он однажды смог признать по смеху. Наездник этого чудо-прибора был найден. Старичку нравилось представлять, что эта установка имеет форму квадратов. Несутся кубы по улице, снося все на своем пути, а сверху бежит мальчик, управляя своим ходом бег машины. Мимо прошла кучка мужчин. Старичок подумал о том, что пахнут те из рук вон плохо, прям как его лекарство, которым его натирает мед. сестра, которая приходит каждую среду ровно в два и долго-долго с ним беседует на самые разные темы, и эти минуты просто бесценны. Они хохотали, обсуждая новую жену своего начальника, а старику подумалось, что здесь нет ничего смешного. Жалко бывшую, радостно за новую. Хотел бы и он себе жену. Хорошенькую девушку, в длинном-длинном платье, ярком, с цветами, с шелковыми волосами и с приятным голосом, который он мог бы слушать вечно. - Дядя, а почему вы в очках? – неожиданно дёрнули за штанину старичка пара детских ручонок. - Чтобы лучше видеть, - добродушно ответил старик, улыбаясь сухими потрескавшимися губами. На сердце стало тепло, а скрип скрипки утонул в этом мелодичном и полном жизни детском смехе. Так же смеются его племянники, которых он видит лишь раз в год. - Ясненько, - расхохотался ребёнок, и вложил в руку старичка букет колючих, приятно пахнущих цветов. Это было так по-детски непосредственно, что ему оставалось лишь их ощупывать, представляя, как же они выглядят, и умилятся этому поступку. В сквере к нему иногда подбегают дети, здороваются старые знакомые или подсаживаются старушки и молодые мамы, которые любят потрещать. Поэтому он любил этот сквер. За его оживлённость, за его дружелюбие и бесконечную отзывчивость. - Спасибо, а теперь бегите, играйте, - направил детишек обратно играть старичок, бережно сжимая в руке букет. Ещё одно светлое воспоминание. Чёрное, но такое доброе. Уверен, мой герой кажется вам все ещё совершенно обычным. «А что в нем особенно?» - спросите вы. Каждый человек удивителен, уникален и совершенно не прост. Я все еще сам не знаю, чем меня привлек этот Некто. Я помню день, когда заглянул к нему домой. Клянусь, более бедного и одинокого места я не видел очень давно. На стенах не было картин или фотографий, на полках не стояли сувениры, подарки и прочая мелочевка, которая так дорога людям. Пара книг, несколько кассет, а остальное - вещи, необходимые ему для жизни, такие как лекарства. Кухня была маленькая, в меру чистая, в меру запущенная, ведь в месте, где постоянно готовят не на одно лицо, пылью не будут покрывать ящики и полки с посудой и продуктами. Разбавлял тусклость и серость пёс. Он рыжим, громким пятном скакал по стареньким комнатам, вылизывал руку своего хозяина, пока тот слушал радио. Можно назвать идиллией, но псу это надоедает и тот уходит делать свои важные собачьи дела. И Некто остаётся опять один. Он слушает дребезжание радио, хриплое дыхание пса и тишину квартиры. Её молчаливое презрение, её противную гордость, её обычную безразличность. Она может ответить капанием воды, шипением старых труб, писком насекомых, решивших навестить старичка. Но квартира бездушна, стены – не люди, они не заговорят, не поймут, не помогут, когда поутру он споткнётся и упадёт, или когда что-то разбилось и приходится в слепую ползать по полу, убирая осколки, случайно порезав дряблую кожу рук. Квартира – отражение человеческой души. В душе этого человека печаль, одиночество и боль. Боль не физическая. О, нет! Душевная. Тянущая под ложечкой, оседающая на сердце, обрывающая желание жить и идти вперёд. Эта боль разрушает изнутри, словно вирус. Когда остаёшься наедине с ней, то хочешь кричать, ломать, рыдать, лишь бы заглушить, ослабить её стоны. Он один на один с ней. С болью. Я все ещё слышу его грустные и такие колкие мысли: «Ненавижу это.… Эту звенящую тишину, которую не может разрушить ничто. Ни радио, ни телевизор, ни верный пёс. Я не могу понять природу этого звука. Она - то оглушающее звонкая, тоскливая, пробирающая до костей, то громыхающее крикливая, отчего голова начинает болеть, а изнутри поднимается раздражение и злость. На что я злюсь? Не знаю. Наверное, на врачей, которые никогда ничем не могли мне помочь; на мать и отца, что оставили меня одного в той ужасной аварии; на братьев, сестёр, племянников, которые настолько заняты, что и минутку мне выделить не могут. А я здесь.… В этой тишине, что как вязкое болото утягивает меня в пропасть. Было бы лёгче, если бы я видел её. Знал бы, какого цвета хотя бы стены, как этот цвет выглядит, на что он похож. Не может же быть весь мир матово чёрным, каким я видел его, сколько себя помню. Этот мир так печален, оттого что молчалив, яростен и жесток. Но куда жёстче и яростнее эта тишина, которая не оставляет ни на минуту…» Я облегчил его страдания. Мы встретились как старые друзья, и я, Смерть, стал для него высшим благом. Вы все ещё задаетесь вопросом, почему же он так необычен. Чем он примечателен? Он никто, ничего не сделал и не добился, один и живёт лишь с псом. Вы бы его даже и не заметили, если бы я сказал, что он в толпе. Не увидели, если бы он стоял прямо перед вами. Но он по-своему удивителен, как и каждый человек. Люди часто жалуются на жизнь, судьбу, но не видят тех, кому хуже, тех, кто в них нуждается. Если бы люди посмотрели на небо и поняли, что не одиноки, что есть еще миллиарды людей, что смотрят на него и так же одиноки, то, быть может, обернулись и избавили кого-нибудь от тоскливой тишины и пустоты, тогда бы у всех был смысл жить.