Две стороны одной монеты

      Странный и жуткий этот парень, Хибари Кёя.              Я ненавижу насилие. Он его обожает.       Это такая же часть наших с ним жизней, как дыхание. Я не могу себя выразить никак иначе, только через насилие. Он даже не пытается. Жестокость, невыносимая и ненавистная часть меня самого, для него — образ жизни. Он не бежит от неё, как я, он принимает её с радостью.       Наше знакомство началось с насилия. Что для меня совсем не ново. Где, когда и почему — не важно. Ни для меня, ни для него эти вопросы никогда не имеют значения. Очередные ли ублюдки якудза, уличные бандиты, хулиганы или же просто олухи, которые никогда не слышали, на что способен Хейваджима Шизуо в гневе.       Не имеет значения. Я помню лишь тот момент, когда вырванный дорожный знак с глухим скрежетом сталкивается со стальными тонфа, и его лицо оказывается совсем близко.       Я так удивлён, что даже прихожу в себя. Так остановить меня способен только Саймон. Или Селти. И то не всегда.       Совсем мальчишка.       И он меня не боится.       Я наблюдаю, как в его глазах растёт какая-то нечеловеческая радость, и его губы растягиваются в почти счастливую улыбку.       И тут он говорит самые странные слова из всех, что мне когда-либо говорили. Говорит с некоторым удивлением, и с чем-то, похожим на уважение.       — Ты не травоядное.       Я тогда ещё не знал, что это лучший комплимент в его арсенале. И, вероятно, единственный.              Я не могу сдержать свой гнев. Он же олицетворение хладнокровия. Хотя разозлить его ничуть не сложнее, чем меня. Его лицо — красивое, даже нежное — остаётся спокойным, пусть вокруг него и вьётся убийственная аура. Она невидимая, не такая, как у Селти, но не менее смертоносная. Любой здравомыслящий человек бежит от неё, как от огня.       Кроме меня, конечно. Но когда я успел стать здравомыслящим человеком?       Он быстрый, как демон, и силён для человека сверх меры. Он умелый и ловкий, он дерётся со стилем и вкусом, не так, как я. Каждое движение выверенное и чёткое, но полное скрытой страсти. Чистая поэзия жестокости. Засмотреться можно. И он не избегает ударов, как некоторые, о ком не хочется говорить, он принимает и возвращает сторицей.       Только он ещё не понял, что я — монстр. И как бы он не был силён, как бы он не был ловок и быстр, ему меня не победить.       И это злит его так сильно, что он не перестаёт находить меня снова и снова.              Я приношу с собой хаос. Он строит вокруг себя порядок. Любой ценой.       Он носит на рукаве нашивку дисциплинарного комитета школы «Намимори» как знак гордости. Знать не знаю, что это за школа, да и сам чёрт не разберёт, откуда он является и куда уходит потом. Когда я впервые разбираю надпись, я не могу удержаться, и хохочу в голос. Маньяк, мать его, дисциплинарный.       Этого делать не стоило, и он ещё долго носится за мной в попытках забить меня своими тонфа до смерти.              Я не вижу в драках никакого смысла. Он только в драках и видит смысл.       Я дерусь не потому, что мне хочется, а потому что не могу по-другому. Рад бы прекратить, рад бы решать дела миром, да оно само получается. Мне никому не надо доказывать, что я сильнее, я и так это знаю. Как и вся округа. Хотя это не мешает всяким дебилам искать приключений на свои головы в попытке доказать всему свету, что они самые крутые и могут завалить Хейваджиму Шизуо.       С ним совершенно другая история. Я не знаю, что творится у него в голове. Будто его не научили, что такое хорошо, а что такое плохо, или же он просто выдумал себе собственные правила для жизни, собственную систему ценностей, а на случай, если кто-то слишком в неё не вписывается, у него всегда с собой тонфа. Его не интересует ни власть, ни влияние, ни банды, и на сам наш район ему тоже глубоко начхать. Он не пытается оскорбить меня или унизить. Он честно и искренне хочет меня победить. Потому что в его вселенной, вселенной сильных и слабых, существует только победа или поражение. И сильный всегда побеждает.       Думаю, я превращаюсь для него в некую загадку бытия, которую ему необходимо решить. Или может в личного спарринг-партнёра в виде неконтролируемого монстра. Слегка нахмуренные брови — один из немногих признаков недовольства, что он себе позволяет, я уже учусь различать эмоции на таком на первый взгляд безразличном лице — и в упрямом остром взгляде горит немой вопрос: «Что ты такое есть?». Но иногда мне кажется, что если он сможет меня победить, это станет самым большим разочарованием в его жизни.       А мне вот совсем не хочется с ним драться. Но удивительно другое — даже со всеми своими заскоками, он умудряется не бесить меня. Впервые в жизни я чувствую себя кем-то вроде сэмпая, хочется вразумить его, объяснить, что то, что он делает — неправильно. Но объяснять я могу только кулаками. Ну, или тем, что под руку подвернётся. И это его не тревожит. Это-то его как раз и устраивает. Думаю, он понимает, что я хочу сказать. Но это не значит, что принимает. Это делает его ещё упрямее.       Не знаю, как быстро расползается слух, что я постоянно болтаюсь с каким-то старшеклассником. Не знаю, делает ли это меня в глазах других сильнее или слабее. Но нет ничего удивительно, что в какой-то момент мы оказываемся спиной к спине против толпы якудза.       И, прежде чем я успеваю действительно взбеситься, он тыкает меня своими тонфа под рёбра.       — Эй, ты, — обращается он ко мне, — даже не думай мне мешать.       Он серьёзен. Он смертельно серьёзен. В его словах нет ни заносчивости, ни глупого куража. Он просто собирается в одиночку забить толпу вооружённых бандитов и не хочет, чтобы я ему мешал.       — Ты больной, — абсолютно искренне восхищаюсь я.              Меня тянет к людям. Он избегает их, как чумы.       Я не хочу никому причинять боль, и поэтому лучше бы мне держаться от них подальше. Одно лишнее слово и глаза застилает красная пелена, когда вечное раздражение взрывается вспышкой неконтролируемой ярости. Но я не могу оставаться один. Только так я могу почувствовать себя человеком. Если я перестану искать общения, я окончательно превращусь в чудовище.       Но это не делает меня менее одиноким, чем я есть.       Его одиночество не тяготит вовсе. Он не понимает моего стремления сблизиться с другими людьми, он бесится и называет это «попыткой походить на травоядное». Люди для него — «травоядные» — абсолютно ненужная массовка, которую, будь его воля, он бы с радостью выбросил в открытый космос. Его перекашивает при виде многолюдных сборищ, и слово «многолюдный» для него означает компанию от двух человек и больше. Не представляю, как он вообще способен находиться в Икебукуро, где людей хренова куча и куда не плюнь, попадёшь в банду.       Он появляется здесь только ради меня. И эта мысль вызывает у меня смешанные чувства.       Он просто не перестаёт приходить. Я уже так привыкаю, что даже начинаю волноваться, когда он долго не объявляется. Но он обязательно снова меня находит, и я чувствую странное облегчение, что он не встретил кого-то, кто сам смог бы загрызть его до смерти. Всё-таки, он очень сильный.       Чаще всего он находит меня, когда я один. Мы уже даже не дерёмся. Почти. Иногда он приходит ради поединка. А иногда — просто так. И я не могу понять, зачем, потому что разговаривать он не любит. Наверное, поэтому он и не раздражает меня. Он вообще очень немногословен для того, у кого есть голова.       Он просто приходит ко мне.       Может, хочет понять меня? Разгадать?       Может, он считает, что нашёл себе равного?       Я уже говорил, что он совершенно не боится меня. Он быстро смекает, что если меня не провоцировать, я ни на кого не бросаюсь. Как-то мы сидим на крыше, и он наглеет настолько, что засыпает, пристроив голову на моём колене. Глядя на его расслабленную полуулыбку, слушая порхающую над нами странную жёлтую пичужку, которую он непонятно каким образом научил петь школьный гимн, и размышляя о наводняющих его вселенную травоядных и хищниках, я не могу избавиться от мысли, что моя жизнь превратилась в какой-то сраный зоопарк.              Мне не нужна сила. Он же к ней стремится.       Я ненавидел собственную силу столько, сколько себя помнил. Я бы хотел принять себя, научить контролировать себя, стать действительно сильным. Но и с удовольствием бы просто отказался от никому ненужной способности кидаться тяжёлыми предметами.       Сила — именно то, что привлекает его ко мне. Она завораживает его. Я кожей чувствую этот жадный взгляд, когда он видит меня на грани безумия.       Но с ним я не могу быть таким. С ним я больше похож на взрослого пса, который вполсилы отмахивается от ретивого щенка, возжелавшего помериться силёнками.       Его жутко бесит, когда я отношусь к нему, как к ребёнку.       Он бы хотел драться со мной в моём самом жутком состоянии, когда я совершенно себя не контролирую. И я не могу думать об этом без горького осадка, ведь это значит, что ему всё равно до меня настоящего. Он просто приходит сражаться с парнем, который в бешенстве сворачивает фонарные столбы.       — Тогда ты бы был ничем не лучше короля обезьяньей горы, — говорит он с недовольством, будто я чего-то не понимаю.       А я действительно не понимаю. И кто такой, мать его, «король обезьяньей горы»?!       Ответом он меня не удостаивает.       Но заставляет задуматься — а кто я такой, настоящий? Я так долго отделял силу от меня самого, и никогда не позволял себе думать, что это часть меня. Настоящего. А кто я без своей чудовищной силы? Я не могу представить. Может, он увидел во мне то, что я сам не мог увидеть.       Но чего бы он от меня ни хотел, он принимает меня полностью. Как, наверное, принимает, только Селти.       Селти. В какой-то момент они встречаются. Он видит её во всей красе, на призрачном мотоцикле, с разящей, сотканной из теней, косой.       И без головы.       — Вау, — удостаивает он её другим своим комплиментом, и я наблюдаю, как в его глазах разливается знакомая такая радость.       И чувствую, как сердце сжимается, будто в тисках. Это что, ревность? Очень похоже на то. Уж если ему так нравится махаться с монстрами, Селти куда как более привлекательный вариант.       — Она не будет с тобой драться, — убеждённо говорю я и его разочарованию нет предела.       И всё равно я до странности рад представить его Селти. Как будто хочу показать — смотри, я тоже могу заводить друзей. Он бы, конечно, не согласился, назови я его другом. Он слов-то таких не знает.       Пока я с ней разговариваю, он начинает хмуриться. Наверное, для его понятий мы стали слишком походить на компанию. Но Селти, кажется, другого мнения. Она странно переглядывается между нами — как будто ей действительно нужно переглядываться — а потом что-то быстро набирает на КПК и показывает ему. Он хмурится ещё больше, читая текст, потом неодобрительно смотрит на неё и, развернувшись, уходит прочь.       — Что ты ему сказала? — поворачиваюсь я к Селти.       Если бы я не знал её лучше, то подумал бы, что она глупо хихикает. Селти быстро перебивает текст и показывает его мне.       «Что мы с тобой просто хорошие друзья»       Наткнувшись на мой непонимающий взгляд, она хватается обтянутой в чёрную кожу ладошкой за шлем и качает головой. И набирает новое сообщение.       «Ты безнадёжен»              Я ненавижу людей, которые играют в игры. И тут-то наши мнения с ним сходятся.       Я привыкаю к нему. Он врастает в мою жизнь, будто был в ней всегда. Проходит несколько дней, иногда недель, и он снова появляется безмолвной тенью. Иногда подраться, но чаще — просто так. Он не понимает, что победил меня давным-давно, потому что мне страшно, что однажды он не придёт.       Иногда он объявляется у меня дома и, не стесняясь, играет с кошкой. И птичкой. И ежом. Откуда он, мать его, берёт ежа, я не знаю. Но к животным у него намного больше любви и уважения, чем к людям. Сраный зоопарк.       Он знает о моей жизни слишком много. Куда больше, чем я о его. Он знает, где я работаю и что я делаю, кто мои друзья и кто мои враги, что я люблю и что на дух не переношу. Что-то из всего этого его бесит, а что-то нет.       Я думал, что его бесят мои попытки сблизиться с людьми, смирить свой гнев, прекратить избивать всех подряд и вообще стать нормальным человеком. Но, как оказалось, больше всего его бесит Орихара Изая.       Единственный человек, которого я считал, и всегда буду считать своим врагом. Единственный человек, которого я честно и искренне хотел бы убить.       — Так сделай это, — просто говорит он мне.       Его лицо всегда мрачнеет при упоминании Изаи. Он, как и я, ненавидит манипуляторов всей душой. Он маньяк до сражений, ему хочется, чтобы один на один, чтобы до победного конца, чтобы до крови, до смерти. Мозготрах его не устраивает.       Но я всё равно не понимаю. Они никогда не пересекались с Изаей. Ему не за что его так сильно ненавидеть.       Зато я понимаю кое-что другое.       — Но тогда он всё равно победит, — произношу я, впервые в жизни облекая вечно неясные мысли в слова, — тогда я докажу, что я монстр.       — Ты — не монстр, — встаёт он передо мной и упрямо смотрит мне прямо в глаза, — ты — настоящий. Не хочу, чтобы ты о нём думал.       Я теряюсь от его заявлений в приказном тоне.       Поцелуй как укус.       — Думай только обо мне.       А дальше начинается совсем невероятное.       Его поцелуи-укусы, и его сильные пальцы, выдирающие пуговицы от рубашки, его быстрые руки, такие жадные до прикосновений к обнажённой коже. Его жёсткие волосы, щекочущие мне шею. Его горячий язык, слишком резвый и наглый для восемнадцатилетнего пацана.       Мне бы сказать «не охуел ли ты совсем?». Сказать, что я, как бы, никогда не был «по мальчикам». Мне бы оттолкнуть его. Это будет правильно. Прекратить всё разом. И я ещё помню об этом, обнимая его до треска в костях. С глухим рычанием отвечая на его поцелуи, жарко и по-хозяйски, чтобы понял, кто здесь главный. Срываю с него одежду, ещё помня о том, что было бы правильно, и чувствую, что всё, наконец, встаёт на свои места.       А он смеётся. Этот грёбаный малец смеётся мне в губы, и я понимаю, что он сделал меня.       Он отдаётся с той же мрачной страстью, что и дерётся. Его стоны без стыда и смущения, таких слов тоже нет в его словаре. Ему хочется жёстче и сильнее, ему хочется больше. Ему хочется меня всего полностью, заполонить мои мысли, захватить во мне всё — моё тело, мой разум, мою душу, всю мою сущность. Он бы сожрал меня, если бы мог, как воин древности, умывающийся в крови поверженных врагов и пожирающий их печень, чтобы забрать их силу.       И он ликует, потому что я побеждён. Так или иначе, он получает меня всего с потрохами.       Я просыпаюсь с мыслью, что рядом его уже не будет. Что он больше не придёт ко мне никогда. Но он здесь. То ли я перестарался, то ли просто уходить никуда не собирается. И в груди у меня становится тепло, и радуюсь я так глупо, что аж стыдно за себя самого.       — Привалило же счастье в виде ебанутого пацана… — бормочу я себе под нос и, пытаясь скрыть неловкость, прикуриваю сигарету.       Холодный наконечник тонфа утыкается мне прямо под подбородок.       — Я тебе не пацан!       В его голосе угроза, его кожа в синяках и засосах, а в глазах плещется звериная радость.       Он валяется на моей кровати почти весь день, забавляясь с кошкой и птичкой. И ежом. И ему плевать на всё и всех. Кроме школы «Намимори» и меня.       Делает ли это нас теперь любовниками? Я не знаю. Мы не враги и не друзья. Не уверен, что в его системе координат есть место для чего-то, похожего на любовь. А в моей? Хочется думать, что да.       Но он не перестаёт приходить ко мне. К своему личному монстру. И не оставляет попыток закусать меня до смерти. Иногда буквально.       Это даже больше не тайна. Если это и было когда-то тайной.       — Знаешь, — говорит мне как-то Том задумчивым голосом, — когда я советовал тебе найти подружку, я представлял что-то более светлое и миленькое.       — Том-сан… — недовольно начинаю я, глядя, как он ухмыляется.       — Да ладно тебе, весь район сплетнями изошёл, что у тебя появился бойфренд, готовый откусить голову любому, кто посмотрит в твою сторону.       Том хлопает меня по плечу и говорит, что рад за меня. И ещё, что я стал спокойнее. А я не знаю, что ответить.       Он правда учит меня терпению? Само собой приходится, раз уж связываешься с безумным мальцом.       Иногда он приходит по ночам. Проскальзывает бесшумной тенью через окно, как может только он. И я просыпаюсь только тогда, когда его руки скользят по моей груди, а нос утыкается мне в плечо. Он вдыхает мой запах жадно и с нетерпением.       От него пахнет бедой. Пахнет потом, кровью и порохом. Нехорошо пахнет. Он непроизвольно вздрагивает под моими настороженными пальцами.       — Ты ранен, — глухим голосом говорю я, и внутри уже всё клокочет от гнева, и мне уже хочется убить каждого, кто сумел достать его.       — Ты не видел тех травоядных, — с оттенками глупой гордости бормочет он, и я чувствую, как он улыбается.       И после этого он злится, что я отношусь к нему, как к мальчишке.       Я знаю, что если бы он проиграл, то не пришёл бы. Потому что стоял бы до последнего. До последнего удара, пока ещё в состоянии поднять тонфа. До последнего вздоха. И от этого знания становится страшно. Глупый упрямый малец.       Сильный.       — Мы пойдём к Шинре.       — Нет.       Упрямый.       — Это был не вопрос.       — Нет.       Глупый.       — Тебе нужен доктор.       — Не хочу к доктору, — совсем уж по-детски бормочет он и утыкается горячечным лбом мне в шею.       И только мне дозволено видеть его таким, как сейчас. Усталым и побитым, пусть и победившим. Он возвращается ко мне, как зверь в своё логово, чтобы зализать свои раны и набраться сил для новой битвы в войне на выживание. В его странном мире я стал для него ближе всего к понятию «дом».       Ведь даже хищник находит себе пару.              Шинра говорит, что у него сломано два ребра и огнестрел навылет. Странно смотрит на меня, ухмыляется и говорит «ну и игры у вас, парни». И Селти просит меня не бить его слишком уж сильно.       И именно там он впервые сталкивается с Изаей лицом к лицу. Когда-то это должно было произойти. Но это не значит, что мне это должно нравиться. Я не хочу, чтобы он оказался вмешанным в нашу с Изаей войну.       Селти готова умолять, чтобы мы не громили их дом.       А я просто хочу уйти и забрать его с собой.       Он смотрит на Изаю с нечитабельным выражением в глазах, упрямо наклонив голову и поглаживая большим пальцем наконечник тонфа. Тот отвечает не менее пристально, разглядывая, оценивая и изучая. Вполне возможно, он уже знает всю его подноготную.       — Оя, — вытягивает Изая, на что он ещё больше хмурится, — грозный у тебя парнишка, Шизу-тян.       Я хочу разбить ему лицо. Знакомое чувство. Но, удивительно, я держусь.       А он спокойно выдаёт:       — Ты его не получишь.       Изая поднимает бровь и растягивает губы в усмешке, но почему-то никому не смешно.       — Это что, вызов? — насмешливо спрашивает Изая, но он ничего не отвечает, просто разворачивается и утаскивает меня прочь из дома.       А я не сопротивляюсь. И впервые в жизни больше не хочу выбить из Изаи всю дурь. Чувствую себя каким-то дурачком на привязи.       Ему плевать на все махинации Изаи вместе взятые. Он просто ревнует. Меня. К блохе.       Я хохочу до слёз, потому что это так глупо, что сил нет сдерживаться. Он достаёт свои тонфа и прохладным тоном обещает забить меня до смерти, несмотря на поломанные рёбра и огнестрел.       Я целую его в губы прямо там, на улице. Потому что пусть я и карманный, но монстр, и всё ещё сильнее его.       И понимаю, что у нас всерьёз и надолго.       И что влюбился в него по уши.       В странного и жуткого парня по имени Хибари Кёя.