Это было

Это было непривычно. Странно. Неправильно во многих смыслах и немножко страшно. Это… было. Ободряюще улыбаться друзьям, смеяться над шутками, злиться и радоваться – делать все это на автомате, безучастно. Окружающие не замечают перемен, разве что близкие, но те молчат, позорно закрывая глаза, не желая видеть, не желая знать. Аллен не винит их. Наоборот, он благодарен. Для всех будет лучше, если иллюзию продолжат поддерживать. Ведь всегда есть надежда, что когда-нибудь – хотя бы ненадолго – в нее поверят. А вера придаст сил идти дальше. «Вера – величайшая в мире иллюзия… и величайшая сила». Тонкие пальцы, не спеша, распутывают узел красной ленты на воротнике. Действие это вдумчивое, нарочительно скрупулезное, изящное. Аллен ловит взглядом мельчайшие детали в своем отражении. Старое зеркало в человеческий рост позволяет это сделать со всем удобством. «Сегодня вечером все будет идеально». Игра теней – идеальные декорации, и холодный ветер из окна – лучший режиссер: он заставит напрячься соски под тонкой тканью рубашки и дрожать тело, будто в преддверии обещанного – сделает его еще желаннее, еще прекрасней. В горле пересыхает, но Аллен не спешит избавиться от этого ощущения. Оно прекрасно, как и всё в эту ночь. Словно пролитая кровь, лента соскальзывает с шеи на пол. Падает и сворачивается змеей. «Совершенство». Серые глаза следят за каждой пуговицей, за каждым открывшимся сантиметром кожи. Отражение улыбается – восхищенно, жадно. Аллен отвечает на улыбку – распахивает рубашку. Подходит ближе. «Ты великолепен». Он опускается на колени, разведя их в стороны. Рука ложится на промежность, легонько поглаживает, дразнит. Губы раскрываются, но нет ни единого звука. Аллен припадает к зеркалу, целует холодное стекло, проводит языком влажную дорожку. «Я хочу тебя». Аллен улыбается и закрывает глаза. Он проваливается вперед, сквозь тонкую грань между сном и реальностью. По ту сторону его встречают. Нет ни земли, ни неба. Нет ни света, ни тьмы. Только они двое. Ной неотличим от Аллена: те же снежно-белые волосы, то же лицо, то же тело. Все равно, что заниматься любовью со своим близнецом… или с самим собой. Они висят в невесомости, в пространстве, и Аллен не знает, где верх, а где низ. Из горла вырывается мягкое урчание, когда рот наполняется горячей плотью. Аллен выгибается, пальцы сами впутываются в седые пряди, притягивая ближе, чтобы стало ярче, острее, безумнее. В этом мире они девственно обнажены, словно первые люди, познающие грех. Руки сминают бока, пальцы впиваются в бедра – теснее, ближе, до боли, до последнего выдоха. Задохнуться. И снова дышать. Аллен чувствует нежные губы на своей плоти и сам заглатывает головку, прикрывая глаза. Беззвучно. Пульсация, словно еще одно сердцебиение. Жар. Нетерпение и жгучее желание замедлиться. Солоноватый вкус, несравнимый со вкусом ни одного блюда. Редкий и такой же драгоценный. Боль. Беспощадная и прекрасная. Выдох и внутри все обрывается. Замирает. Вдох и словно новая жизнь – чистая, как листок бумаги, пьянящая и будто отрезвляющая. Они танцуют и сливаются воедино, отчаянно желая об обратном. Капли горечи разбавляют терпкую сладость. Ной впивается в губы, захватывает их, целует и отпускает, чтобы снова поцеловать и снова отпустить. Ритм их танца сбивается, становится хаотичным, резким. Напряжение, граничащее со смертью. И пятна в глазах, кричащие о запятнанности. Аллен открывает глаза. Каменный пол холодит спину, на бедрах и животе белые подтеки, словно отметины греха. Отражение в зеркале грустно улыбается, беззвучно скребя ногтями по преграде. Аллен поднимается и касается холодного стекла щекой. Это было. И будет еще.