Death.

Виктор навещает могилы родителей каждое воскресенье. Он закрывает глаза и чувствует, как холодный кладбищенский дух обволакивает его целиком. Он вспоминает те годы, когда в нём теплилась уверенность, что они будут жить вечно, и отгоняет эти мысли прочь. Родители - не собаки, их ты уже не воскресишь. Виктор поднимает глаза к небу, когда на него падают первые капли; Спарки давно разошёлся по швам. Он кутается в холодный плащ и откашливается в кулак, пытаясь вспомнить дорогу домой. Капли больно бьют по лицу и разлетаются в стороны. Он идёт вниз по улице, изредка спотыкаясь и стирая носы туфель, пока дождь не перестаёт моросить. Но Виктор всё ещё слышит звук, а потому и поднимает глаза. Странная девочка держит в своей тонкой руке над его головой зонтик. Ей на вид лет двадцать-около-двадцати, и он не понимает, как держится её голова на такой худой шее. У Странной девочки всё ещё пустой взгляд и совсем не девичья фигура, но это имя уже закрепилось за ней, и все привыкли. Она опускает глаза на его лицо и останавливается. Виктор пересекается с ней взглядами и вздрагивает, спеша выйти из-под зонта; когда он видит её, горло сдавливает невидимая петля, и становится невозможно дышать. Он снимает пальто и вешает его в прихожей, вытирая ноги и снимая обувь. Виктор тенью скользит по дому и едва поднимает ноги над паркетом, сливаясь с предметами. Он греет на плите луковый суп и со странным сомнением смотрит на тот: желтоватые комки проглядываются сквозь воду, и над тарелкой витает приторный аромат. Виктор выходит во двор и переворачивает её, что содержимое выливается на землю; никого больше нет. Некому отравиться. Он ложится и в бессоннице вертится на кровати, пока, наконец, не впивается обессиленно в подушку пальцами. Он видит сквозь застилающий глаза туман чёткие цифры на часах и беззвучно стонет; пять утра. Виктор поворачивается к стене, лишь бы не видеть это, и в оцепенении садится на месте. Что-то скользит по стенам вместе с его тенью, и это уже не он. Новая Голландия ненавидит весну. Снег тает, и грязные лужицы расползаются под ногами вместе с грязью. Он аккуратно ступает, натянув на нос шарф и проклиная мороз. Виктор почти никогда не гулял весной: болел и лежал в постели с температурой под сорок. Он помнит свою пневмонию, которая разгорелась где-то в седьмом-шестом классе, и то, как лёгкие пылали внутри. Горячо. Он живёт в этом городе где-то полтора месяца. Родители умерли год назад, и он боится признаться себе во многих вещах: что стал самым настоящим параноиком, что у него на верхних полках спрятана бутылка текилы, что он как-то связан со Странной девочкой и ответ прямо перед его носом. Эти терзания приходят к нему вместе с ночными кошмарами. Тени, алкоголь и худая фигура в чёрном платье. Самый великий траур. Спокойствие Виктора Франкенштейна, 1ххх-1ххх. Добрая память. Он занимается переводом текстов, теша себя тем, что затрагивает в основном статьи и научные книги. Это кажется ему смешным и совершенно серьёзным одновременно, и Виктор путается в понятиях. Но по крайне мере эта смерть не сорвала дело его жизни. Кто-то стучит в его дверь, и он понимает, что быть параноиком не всегда так уж плохо - ты всегда знаешь, чего можно ожидать. Виктор не ожидает такого. Совсем. - Это лазанья, - тихим голосом говорит она и врезается в него взглядом. Виктор жестом приглашает Странную девочку войти. Она держит в руке перевязанную оранжевой лентой коробку и бутылку вина. Он нервно сглатывает и ведёт её в гостинную. Странная девочка сильно выросла за прошедшие пару лет в его отсутствие. Но заметно это лишь сейчас. В его доме. Когда они наедине. Чёрт. Он мысленно хватается за голову и невозмутимо протягивает ей бокал. Странная девочка кивает и разливает нектар. - Ты высокий, - замечает она, развязывая бант на коробке и не отрывая от него взгляда. - Всё меняется. - Ну да, - кивает он и посылает всё к чёрту, отпивая из бокала и поворачивая к ней голову. - Слышал, ты пишешь книги. Это правда? - Да, - кивает она и утыкается носом в бокал. - О чём они? - О смерти. - Ну разумеется. Их взгляды пересекаются, и он чувствует эту шёлковую ленту, что скользит по его шее, стискивает ту, обволакивает, душит. Виктору нечего боятся, ведь всё страшное позади. Странная девочка проводит тонкими пальцами по горлу и открывает рот, пытаясь вдохнуть. Он срывается с места и распахивает окно. Им определённо нельзя друг на друга смотреть. - Благодарю, - монотонно шепчет она и поднимается, раскладывая еду по тарелкам. - Я ничего не сделал. Они оба знают, что нет. Она подносит вилку ко рту и медленно пережёвывает. Виктор смотрит за ней, за каждым её движением, как приподнимается её грудь, когда она проглатывает кусок за куском, и как изучающего смотрит она на него, думая, что он не заметит. Но он замечает. Они знают это. Оба. - Ты высокий. - Ты уже это говорила. - Зато теперь во мне на один бокал вина больше. Когда они просыпаются утром в одной постели, вопросов не возникает ни у кого. Он смотрит на её бледное лицо, впалые щёки, острые скулы, и это его странно завораживает. Даже сейчас она чувств-ует себя умиротворённо. А он совсем нет. Виктор думает, что пора бы себе признаться, и закрывает глаза, вспоминая изгибы её спины и горячие шепотки; я твоё спасение. Он спускается вниз и запускает руку в карманы её пальто. Странная девочка пишет о смерти, Странная девочка дышит вместе со смертью, Странная девочка провела с самой смертью ночь, и эта смерть хочет забыться. Это слишком давит, не она, обстоятельства: они зажимают его со всех сторон, и он с ужасом отмечает, что сегодня воскресенье. Виктор с удовлетворением извлекает из кармана её пальто маленькую баночку и уходит на кухню, к остаткам своей нетронутой лазаньи, и посыпает ту своей личной специей. Странная девочка для него - какая-то пневмония, а от неё умирают, в процентах... не помнит сколько, но очень хочет быть в их числе. Порошок медленно садится внутри него. Виктор никогда ни о чём не жалел.