Пойманные

В Праздник Середины Лета молодёжь Гондолина по обыкновению проводит время в забавах и состязаниях. Некоторые игры — больше чем просто развлечение, они задают особый тон и пространство. Предназначенное для встречи двоих. И в который уже раз — случайно или нарочно — Идриль оказывается в его пространстве. Будоражащие лёгкие полукасания, шелест шёлковых одежд; волосы захлёстывают лицо, когда она резко отворачивается, поймав его пристальный взгляд. И дразняще поблёскивает полоска зубов в алом контуре губ. …Эти дневные впечатления с новой силой вспыхивают перед внутренним взором Маэглина перед тем, как он проваливается в сон. И во сне они преломляются причудливым, невероятным образом, будто в игре с зеркалами. Смеясь, его легконогая возлюбленная убегает от него, сжимая в ладони мерцающий фиал. Который, возможно, она отдаст ему, а возможно, и нет, отдарившись «пустоцветом», незначащим даром — песней или плетеньем слов. Он настигает её в тихой отдалённой галерее замка, куда не доносится шум праздника, и преграждает путь. Слова приходят легко и сами собой: — Я не прошу у тебя фиал, Келебриндал. Мне нужна ты сама. Здесь и сейчас. — А ты мне совсем не нужен, пришелец из леса, — беспечно усмехается гордая принцесса нолдор, но во сне её отвержение не ранит Маэглина, а лишь раздразнивает и придаёт решимости. — Я помогу тебе передумать, — он делает шаг к ней и оказывается совсем близко. — Сюда могут войти, ты, безумец! — в её голосе нет настоящей тревоги, а есть возбуждение и вызов. И этот вызов Маэглин принимает. — Думаешь, захотят присоединиться? — подмигивает он с бесшабашной дерзостью, совершенно немыслимой наяву. — Ничего, я скажу им, что больше никого мы в игру не берём. И всё так же задорно улыбаясь, схватывает её за плечи и всем телом прижимает к стене, а потом начинает жадно зацеловывать лицо и шею, радостно следя, как лилейная кожа розовеет под его губами. Она не отвечает на ласки, но и не противится. Зато он слышит, как участилось её дыхание, и это ещё больше укрепляет его ликующую уверенность. «Конечно, тебе нравится, моя родная девочка, — разве может быть иначе?» Без тени сомнения и смущенья он берёт её ладонь и кладёт её туда, где страстное нетерпение обжигает сильнее всего. Зрачки Идриль распахиваются, но она даже не пытается отдёрнуть руку. А вместо этого слегка сжимает пальцы, заинтригованно и испытующе — эта игрушка поинтересней фиала... Она чуть наклоняет голову и искоса бросает на Маэглина взгляд, одновременно остерегающий и жаждущий. Который подхлёстывает его ещё сильнее. Быстро и ловко он распускает шнуровку лифа и резким движением стаскивает платье по плечам, так что её груди упруго выскакивают наружу. Это зрелище доводит его почти до исступления. С жадным стоном он приникает губами к одному из набухших тёмно-розовых сосков, воскрешая в памяти блаженство младенчества. Локти Идриль остаются стянуты платьем, но Маэглин не спешит помочь ей освободиться. Он позволил ей взять слишком много власти над собой и теперь намерен немножко отыграться. Насладившись её млечными сосудами, изучив их поцелуями и касаниями, он подхватывает одной рукой подол её платья, а другой проникает в межножие. Где она уже обильно истекает любовной влагой, и это явственно доказывает, что чувственные изыскания Маэглина доставили не меньшее удовольствие ей самой. Вдохновлённый этим пониманием, он горячо шепчет ей: — Как бы ты ни отталкивала меня, здесь ты — настоящая. И тебе меня больше не обмануть. В последних словах слышится нотка угрозы; в тот же миг он проскальзывает пальцами внутрь. Она вскрикивает и на сей раз действительно пытается оттолкнуть его, но для него это лишь продолжение знакомой игры: — Слишком поздно убегать, моя хорошая… и слишком глупо — когда ты сама так этого хочешь. И я тоже хочу… видишь, как сильно? — он высвобождает своё налившееся мужское естество. Идриль по-прежнему не произносит ни слова, только смотрит с неизъяснимым выражением. Но Маэглину и не нужны слова — слишком много пустого в них было прежде. Он жаждет не слышать, а ощущать. — Давай же, melda, приласкай меня. Теперь она уже сама, без понуждения, дотрагивается до него чуть дрожащими пальцами, осторожно гладит горячий бархатистый стержень, накрывает ладонью гладкое навершие, и от этого касания Маэглина пробивает крупная дрожь. Идриль самозабвенно погружена в своё занятие, её влажно блестящие губы непроизвольно приоткрываются, и он, заметив это, не может удержаться от искушения представить, как она становится на колени… Это опрометчиво с его стороны — разрядка тут же подступает так стихийно, внезапно и остро, что ему удаётся сдержаться лишь неимоверным усилием воли. «Нет!» — вопиёт всё его существо. Маэглин не может допустить, чтобы призрачное волшебство этой ночи закончилось пустотой и разочарованием. Он чувствует, что нужно поторопиться, и просит возлюбленную: — Идриль, родная, встань спиной ко мне, так нам будет удобнее. Она медлит, в её взгляде нерешительность и какая-то детская беззащитность. В этот миг Маэглин любит её сильнее, чем когда-либо прежде. — Не надо бояться, девочка моя, — он целует её в висок, нежно перебирая пепельные пряди, — тебе будет хорошо, обещаю. И приобняв за обнажённые плечи, сам понуждает её развернуться. Успокоение сейчас требуется не только Идриль. Лишь одна мысль владеет Маэглином — чтобы всё не завершилось в первый же момент соития, когда он наконец-то достигает её женского средоточия своей самой горячей и нацеленной частью. Но милосердная судьба даёт ему продлить наслажденье. Чтобы отвлечься от собственных ощущений, он прислушивается к возлюбленной. Не нужно даже касания разумов — она упоённо стонет и с такой готовностью подаётся ему навстречу, что не оставляет даже повода для сомнений. «Я делаю тебя счастливой, melda!» — эта мысль приводит его в не меньший восторг, чем телесные ощущения. И он упивается блаженством вместе с ней, пока оно не становится непереносимым. Но теперь больше нет причин сдерживаться, и он, повинуясь бессознательному ритму, усиливает и ускоряет сладкие погружения. Идриль стонет уже не переставая, а потом разом умолкает, содрогаясь внутри и снаружи, и в тот же миг в неё выплёскивается жизнетворное семя. Маэглин замирает, прижимая к себе возлюбленную и уткнувшись лицом в сгиб её шеи, вдыхая яблочный запах волос, смешанный с нежным ароматом разгорячённой кожи. Фиал так и остаётся у неё, но это сейчас совершенно неважно. Остывая от жаркого ослепительного счастья, Маэглин вдруг понимает, что их уединение нарушено. Он готов без церемоний прогнать незваного посетителя, но повернувшись, застывает, будто пригвождённый к месту. Потому что прямо рядом с ним стоит отец. Он не привычно суров и мрачен, а напротив, весел и воодушевлён. — Ты всё правильно сделал, сын, — говорит ему Эол, ободряюще хлопая по плечу. — Именно так и надо поступать с этими заморскими гордячками. Именно так я впервые овладел твоей матерью — без долгих уговоров и сладких речей. Эти лицемерные создания только притворяются, что не желают наслажденья. Но всё, что им нужно на самом деле, — это горячая мужская плоть, заполняющая их ненасытные вместилища! Маэглин хочет крикнуть, разразиться проклятьями, ударить, но тело подчиняется ему с величайшим трудом. Он как будто погружён в тягучую густую смолу, и этой же смолой наполнен его рот. А отец продолжает свои мерзкие, непристойные, неслыханные речи. — Да, сын, это то, что им нравится больше всего! И моя драгоценная Белая Госпожа сберегла для меня лишь чистоту своих одежд, но не тела. Прежде меня она отдалась сыновьям Феанора — уж конечно, этим бешеным жеребцам хватало охоты и наглости домогаться её! А она сама только и мечтала покориться силе. Чтобы за покорностью скрывать собственное вожделение! Твоя мать никогда бы в этом не призналась — но всё равно она желала, чтобы её брали, делали своей и заставляли кричать от удовольствия. И надо думать, её безудержные братцы старались на славу… я всегда хотел знать, как они делили её благосклонность — по старшинству или бросали жребий? Эол хохочет как безумный, а Маэглин наконец просыпается. В первые мгновения немота и бездвижность по-прежнему сковывают его, он может только задыхаться и остро ощущать прикосновения шёлкового покрывала к болезненно чуткой опадающей плоти. А когда сонный морок отпускает, Маэглин ожесточённо выдирается из неподатливого кокона влажной постели и с неистовой яростью кричит: — Нет!!! Я никогда не буду таким, как ты, проклятый убийца! Я не стану завоёвывать мою избранницу силой! Любой способ — хитрость, обман… даже предательство — но тебе я не уподоблюсь! Едва вылетев, эти отчаянные слова, подобные неосторожным мотылькам, попадают в паутину тёмной воли, пронизавшей все Смертные Земли. В сердце холодных северных гор Неспящий слышит сигнал. И улыбается.