Дорогая Эстер

Моя дорогая Эстер, любишь ли ты чаек? Чайки всегда сопровождали меня. Когда я училась, моя дорогая Эстер, я носила брошь с чайкой на левом лацкане жакета. Освальд смотрел на меня сумасшедшими влюбленными глазами, называл чайкой и гладил по волосам. Я лишь улыбалась и совсем не по-птичьи ластилась к нему. Окончание третьего курса мы отметили скромной свадьбой, а через три месяца после зимней сессии меня увезли в роддом. Оттуда я вернулась со своим величайшим счастьем — с Агнессой, с милой моей Агнессой, и с тем, что, возможно, привело меня к тому, что имею сейчас. - Вы больше никогда не сможете выносить ребенка, - сказал молодой врач, испуганно пряча глаза. За окном кружили белые чайки, а мысли мои полнились Агнессой. Жалела ли я, Эстер? Никогда. Агнесса росла здоровой и любознательной девочкой. Освальд всегда баловал её... Я пыталась с ним спорить, но смотрела в её колдовские уже в детстве глаза и сдавалась, отдавая ей всё, что она просила. У неё был игрушечный плюшевый пингвинчик, подаренный мной на шестилетие. Она звала его Пепе и даже через одиннадцать лет Пепе сидел на спинке её кровати и зорко оссматривал комнату выпуклыми глазками. Агнесса не оставила его даже когда ушла. Мы никогда не мешали ей, хотела ли она, школьница, записываться на сотни курсов и тут же бросать их или она, студентка, решила связать свою жизнь с лингвистикой, ни в тот роковой день. В тот вечер я вернулась домой достаточно рано. Агнесса встретила меня, сидя на полу в гостиной и сжимая в руках телефон. У неё было такое лицо, словно она что-то просчитывала. Я не стала её расспрашивать о причинах такого состояния: знала, что Агнесса непременно сама расскажет мне, что её тревожит, но сперва ей требуется уложить в голове роящиеся мысли. Мои ожидания оправдались — когда я сидела с шитьём, мою шею обвили тонкие руки, а в затылок ткнулась пушистая голова. - Мама, - робко поинтересовалась Агнесса, прижимаясь ко мне крепче. – Ты говорила правду, когда утверждала, что вы с папой любите меня, несмотря ни на что? Вопрос был странным. - С чего такие мысли, милая? - недоумённо уточнила я. - Ты же знаешь, что и я, и папа, и даже твой сводный братик — все мы любим тебя. С Освальдом к тому времени мы уже не жили — он всегда мечтал о сыне, которого я не могла ему дать. Мы разошлись мирно — по сути, для нас ничего не изменилось. Просто мы уже не жили вместе. Впрочем, моя дорогая Эстер, ты знаешь это и так. Агнесса тяжело вздохнула и скороговоркой выпалила: - Я встречаюсь с девушкой. Признаться, я не знала, что делать. Аккуратно разжала её пальцы — Агнесса испуганно всхлипнула — и поцеловала узкую ладошку. - Это правда? - Ага. Она плакала — я чувствовала её слёзы за вырезом своей домашней футболки. - Всё хорошо, милая, - улыбнулась я, стараясь скрыть свою растерянность и просто принять это так же, как раньше принимала любой её жизненный выбор. - От этого ничего не изменится. Агнесса расслабилась — совсем чуть-чуть, но я это почувствовала. – Правда? - Точно, милая. Она разжала руки, подскочила ко мне, порывисто обняла — я ощутила её мокрые щёки — и побежала к двери. Сколько ты ждала там, Эстер? Что бы вы делали, если бы я отреагировала по-другому? Был ли у вас план побега или вы бы признали это шуткой и продолжали встречаться в тайне ото всех? Но ты вошла — тонкая, светлая, в белом платье с летящими по подолу чайками, с удивлённо изогнутыми бровями на округлом лице и робко ссутулившимися плечиками. В любимой книге Агнессы я помню такие строки: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» Это было преуменьшением, самым настоящим, непростительным преуменьшением. Я стояла, замершая между жизнью и смертью, и, казалось, сердце моё билось через раз, дышала я и того реже, а о моргании и вовсе забыла. Знала ли я подобное с Освальдом? Никогда. С кем-то другим? Тот же ответ. Самым близким можно считать то чувство, что я испытала, впервые взяв на руки Агнессу, но в чувстве к тебе не было ничего материнского. Я хотела тебя подмять, сделать своей, целиком и полностью, знать о тебе всё и даже чуть больше, брать тебя всю — и отдавать взамен ещё больше. Это было страшно, дорогая Эстер. Я пугала саму себя неведомыми раньше желаниями, захлёстывающими меня с нечеловеческой силой. Иными словами — я влюбилась в тебя, Эстер. Голос Агнессы пробивался словно сквозь толщу воды, словно она говорила со дна Марианской впадины. - Это Эстер, мама. Я не помню, о чём мы говорили, не помню, что делала я. Вспоминаешься лишь ты, Эстер. Твои пальцы, обнимающие тонкий фарфор с изящными синеватыми лилиями. Твоя чуть застенчивая улыбка. Твои невероятно прозрачные глаза с плещущейся на их дне смешинкой. Ветер, влетевший в комнату сквозь распахнутое окно и заставивший чаек на твоём платье вспорхнуть. То, как ты прижимала к себе Пепе. Агнесса не давала Пепе даже мне. Когда ты ушла, а счастливая Агнесса щебетала о том, какая же я замечательная, что так легко приняла её, в голове моей стоял сладкий туман. Той ночью я долго думала об этом, моя дорогая Эстер. Думала — и не верила. Не верила, что я влюбилась в девушку. В девушку своей дочери. Несовершеннолетнюю, в конце концов! Не знаю, что меня пугало больше. Но к рассвету я приняла решение. Тогда я не знала, что это будет настолько тяжело. Не знала, что Агнесса будет приводить тебя к нам в дом каждый вечер, и я буду сидеть с вами и пить чай, слушая, но не слыша вашей болтовни, а только любуясь твоими точёными запястьями и щеками, казавшимися мне нежнее роз. Не знала, что вы будете запираться в её комнате, а мне останется только кусать губы и щеки, представляя себя на месте собственной дочери. Что я буду ненавидеть Агнессу и лгать ей в лицо. Да, моя дорогая Эстер, я ненавидела Агнессу – за то, что у неё были те права, которых была лишена я. Прикасаться к тебе, говорить с тобой, целовать тебя, любить тебя и говорить о своей любви. Я ненавидела собственную дочь. Думаешь, я смогла бы признаться тебе в своей любви? Нет, моя дорогая Эстер. Я по-прежнему берегла Агнессу от разочарований и боли. А что ранило бы её сильнее, чем моё предательство — а именно этим оно и стало бы для неё. Конечно, Агнесса заметила моё состояние и утешала меня как могла. Поскольку я не говорила, что со мной сталось, она сама придумывала себе самые кошмарные варианты. Она думала, что у меня проблемы на работе, и за несколько дней с помощью телефона ухитрилась поднять на уши абсолютно всех. Моему начальству долго пришлось разубеждать её в этом, а мне — выслушивать ото всех, какая же у меня удивительная дочь. Она решала, что у кого-то в семье проблемы и в кратчайшие сроки узнала новости даже о тех родственниках, о которых я никогда и не слышала. Все, кто разговаривал с ней в этот период, считали нужным рассказать мне, какая же Агнесса заботливая. Она считала, что я больна чем-то страшным и истратила все свои накопления на то, чтобы провести меня по десяткам врачей и обследований. В больнице долго восхищались преданностью моей дочери. Она старалась сделать всё, что только можно. А я всё так же ненавидела её — и любила, как никогда прежде. Я горела в собственном огне, просыпаясь из-за чересчур откровенных снов, каких не знала уже давно. Перед глазами постоянно стоял туман – туман с твоим лицом, Эстер, пахнущий твоими духами — вишня и пралине, воздушный, нежный аромат, так похожий на тебя. Я даже купила себе такие же. Даже не пришлось лишний раз лгать Агнессе — сказала, что понравился твой запах. Она поверила в эту усечённую правду, а я ночами зарывалась лицом в пахнущую каплей тебя подушку и еле сдерживалась, чтобы не заскулить из-за твоей, Эстер, недосягаемости. Я нашла себе работу на дому и с десяток трудоёмких увлечений, занялась спортом — всё, чтобы вытеснить тебя хотя бы из снов, раз уж из сердца ты никак не выходишь. Недосягаемая. Юная. Чужая. Помогало ли мне всё это? Нет, моя дорогая Эстер. Я уже и не вспомню, сколько сидела неподвижно, глядя из окна на то, как вы с Агнессой раскачиваетесь на качелях во дворе нашего дома, и крылья чаек на твоём платье полощутся у твоих тонких ног. Когда качели остановились, Агнесса неловко потянулась к твоим губам. Вы целовались, сжимая руками прутья качели, а я стискивала пальцы, сдерживая злые слёзы ненависти, ревности, зависти и желания. Вы болтали вечерами за чаем, и ты щебетала, как воробышек, и вскрикивала чайкой всякий раз, как Агнесса принималась тебя щекотать. Ты была эмоциональной, Эстер, и часто обнимала меня, переполненная впечатлениями, не зная, что этими невинными прикосновениями только сталкиваешь меня ещё глубже в этот огненный туман. Но я держалась и обнимала тебя в ответ — единственное дозволенное прикосновение к тебе. А сегодня Агнесса ушла. Уехала в столицу, забрав с собой тебя и Пепе и оставив мне спешную записку на вырванном из блокнота листке. Вы вряд ли когда-то решите возвратиться в родной город, но знаешь, я скажу тебе одно. Дорогая Эстер, однажды чайки вернутся и совьют гнёзда на наших костях.