***
Дверь распахивается прежде, чем Леви-А-Тан успевает шагнуть на порог. На матери надето ее лучшее красное платье, лучшее на всем Берегу Слоновой Кости вот уже лет двадцать. Любая вещь колдуньи Туты лучшая, иначе быть не может. Сколько ей лет? Тридцать семь или тридцать восемь, а когда Леви приезжал в прошлый раз, к матери сватались наперебой шериф и проповедник из миссии Свидетелей Иеговы. Мать отказала, а Шакал покусал обоих, чтобы сгладить возникшую неловкость. Прохладными руками Тута хватает сына за виски и целует в лоб, а потом отстраняется. Пристально и быстро оглядывает с головы до ног и кивает удовлетворенно: — Всё по-прежнему. Входи! Мать никогда не задает вопросов. Колдунья Тута знает всё. В доме тоже все по-прежнему. Пахнет дымом, сбежавшим молоком и просяными лепешками. Старинная медная утварь над очагом — вот и весь сервиз. Тута — мулатка, но ее ремесло не любит перемен. Здесь не найти ни мебели, ни тканей, ни посуды, которых касались руки белых людей. Духи не любят. Но есть одно исключение. Под полосатым покрывалом в углу скрывается большой ламповый радиоприемник. Как и у всякой женщины, у колдуньи есть свои маленькие слабости. Тута не любит город, но любит городскую радиостанцию и французский шансон. И духи здесь бессильны. Когда мать требовательно протягивает руку, Леви с улыбкой опускает ей на ладонь пакет. Пакет с тремя десятками батареек длительного использования, целое состояние! Других подарков мать не хочет. Зачем? У колдуньи Туты всё есть. А теперь, когда сын дома, даже батарейки не слишком нужны. Древний приемник был переделан со шнура на автономное питание, но стоит Леви-А-Тану положить широкую ладонь на деревянный корпус, как загорается его зеленый глазок и в полумраке бамбуковой хижины звучит нездешняя музыка.***
Влажный лес хлюпает и бормочет под дождем. К ночи помехи усиливаются и волна «уплывает». Приемник снова накрыт покрывалом, а батарейки спрятаны подальше от завистливых духов. Под дробь капель по бамбуковой крыше хорошо молчать. Но помолчать Тута может всегда, а вот побеседовать с сыном — только в сезон дождей. Она не спрашивает ничего, она утверждает. — Твой Хмурый бог всё еще заточен в мертвой воде. Да, Занзас всё еще спит в ледяной «Колыбели». — Белый демон, что скован цепями клятвы Хмурому, тебя не любит. Да, Суперби Скуало не любит Леви. Он вообще никого не любит. — Невесты нет. Леви, Тия всё еще ждет тебя! — У Тии в прошлый раз уже было двое детей, и оба — неизвестно от кого. И она глупа. — Вздор! Она знает полтора десятка языков. — Ты знаешь восемнадцать. — Что ж, согласна, Тия глупа. Да, колдунья Тута знает восемнадцать языков, и на каждом может произнести «Двадцать долларов». Тия, дочь деревенского старейшины, по сравнению с ней — наивная глупышка. — Мама, погадай мне! Уже пять лет прошло, ведь что-то должно измениться! В гадальном горшке перекатываются ритуальные фигурки и камешки. Тута гадает так, как это делали десять поколений ее предков-колдунов. — Вынимай! На ладони Леви-А-Тана лежит черный наконечник стрелы. — Это «Дурная весть»? — Да. Ты принесешь Хмурому дурную весть. — Я и так всегда огорчал босса. — Не спорь! Я сделаю так, чтобы ты остался ни при чем. Дурная весть будет сказана чужими устами. Вынимай еще! Теперь — белый камешек с трещиной. И медное кольцо, и снова белый камешек. Мать читает эти арканы, как раскрытую книгу, но не спешит озвучить ответ духов. — Грядут перемены. Я дам тебе в дорогу вещь, которая может сломить оковы Хмурого. А ты сам поймешь, как ее применить. Из темноты дождевого леса раздается собачий вой. — Шакал просится в тепло. Пустить его? — спрашивает Леви и перевешивает плащ на шесток повыше. — Он не войдет. Он боится оберега. Леви смотрит на колючий веничек с перьями и бусинами над дверью. Этот оберег — от ходячих мертвецов. — Шакал?.. — Шакал умер в прошлый сезон дождей. Тебя встретил его призрак. Мне жаль изгонять дух моего старого друга, а он всё стережет дом. Только войти больше не может. Леви пожимает плечами. Мать права. Нельзя снимать оберег, даже ради своей верной собаки. Ходячие мертвецы — штука неприятная.***
Три дня спустя Леви снова шагает по мокрой дороге. Дождь ненадолго прекратился, но глина все еще липнет на сапоги. Он очищает грязь о каждую корягу, а под мышкой зажат громоздкий сверток в полосатом покрывале. Мать сказала «Забирай!», значит, так надо. Леви не привык задавать лишних вопросов. Еще мать велела закопать у порога мешок с чьими-то костями. Леви не стал лезть не в свое дело. Подумаешь, невидаль! Кости. Профессионального охотника за головами этим не смутить. Шакал проводил Леви-А-Тана до главной просеки и затрусил обратно, стеречь маму. И сейчас Леви отчетливо видит, что пес не оставляет следов на мокрой глине. В здании порта Леви дремлет, пристроив под боком приемник. Старый ламповый приемник, завернутый в полосатое покрывало. В следующий раз он привезет матери крохотный транзистор, который не заметят даже вредные духи. Катер отчаливает от Берега Слоновой Кости и тает в дождевой мороси. За диспетчерской стойкой зевает пожилой негр. В сезон дождей народу мало. В здание входит молодая женщина. Тия, дочь старосты. Пришла за газетами и новостями. — Ты опоздала, голубка! Леви-А-Тан снова уплыл без тебя. — Как?! Он приезжал, а никто и не заметил? Давно ли? — Да три дня здесь провел. Зачем приставать к парню, когда он идет поклониться костям своей матери? Тия печально кивает и, забрав почту, уходит в мелкий дождь. Она-то знает, что колдунья Тута умерла в прошлый сезон дождей. Пес никого не пускал в хижину, и тогда шериф его застрелил.