Оборотень, или как я была аспиранткой

      Первый корпус университета вдохновил меня своей монументальностью. Нууу, разумеется, я не совсем забыла, как выглядит это строение (каждый день пробегаю мимо него не один раз), но когда после долгого перерыва входишь в здание своей alma mater, ощущения праздника все-таки присутствует. То ли от величественности колонн в холле, то ли от чопорного поведения здешних обитателей, то ли - и это скорее всего - от собственных воспоминаний.       Огромное зеркало рядом с гардеробом отражало всю научно-ненаучную жизнь университета. Оно ежеминутно впитывало в себя важное поведение профессоров, задумчивость доцентов и возвышенно низменные отношения студентов. Я посмотрела на себя в приветливом зеркале. Не то, чтобы это было важной частью студенческой традиции, просто необходимо было оценить свой человеческий облик перед посещением так неожиданно свалившейся на меня лекции.       - Ты чего? - окликнула меня Светка. - Давай быстрей! И так уже почти опаздываем!       Оторвавшись от своего отражения, я поспешно засеменила вслед за ней, горестно покачивая головой от осознания собственной старомодности и бедности. Выглядела-то я не очень. Так, на улице, среди множества прохожих в огромном городе, это как-то и не ощущалось - много было таких, как я. Но здесь, в этих гулких стенах, матерчатая курточка, купленная еще до моего частичного отрешения от научной карьеры, и длинная, по щиколотку, дешевая юбка выглядели уж совсем жалко. Да еще пакет этот...из продуктового магазина... Я почувствовала раздражение от его постоянного и очень громкого шуршания, которое обращало на меня ненужные взгляды роскошно одетых студенток. И зачем в магазинах раздают такие шуршащие пакеты?       В аудиторию мы со Светкой ввалились в самый последний момент, когда Валерий Петрович уже пристраивался на кафедре.       - Добрый день! - хорошо поставленным голосом произнес профессор, строго взглянув на меня, такую шуршащую и растерянную. - Отрадно видеть весь семинар в сборе.       Я попыталась сесть тихо, незаметно, но, разумеется, этого не получилось. Потому что я была не готова к лекции! И вообще вышла из дома за продуктами. За картошкой, если быть точнее. И совершенно неожиданно на выходе из магазина встретила Светку, которая и утянула меня на занятие по теории литературы. Оказывается расписание сменили, а я была не в курсе. Я вообще последний год была не в курсе многих событий в универе, и поэтому часто пропускала занятия. Преподаватели горестно вздыхали от очередного моего прогула, но стойко вытягивали нерадивую ученицу, зная о нелегкой ситуации, в которой я оказалась не так давно. За их понимающими взглядами я четко читала уверенность в том, что аспирантуру закончить точно не смогу. Да и сама была в этом уверена, но старалась... очень старалась... По ночам писала доклады, статьи, переводила кандидатский минимум по английскому. Но сил с каждым днем становилось все меньше... к сожалению. И свободных ночей-то почти не осталось в моей жизни.       ...Эта лекция была какой-то жалкой попыткой напомнить себе самой о том, что я еще в строю, здесь, среди людей, которые были так изумительно строго одеты, открывали толстые умные книги и говорили на восхитительно правильном русском языке, без всяких там завываний...       Я суетливо нашла в своей сумке сложенный вчетверо лист бумаги - на нем можно было писать. Ручку мне дала Светка. На парту перед собой я положила сотовый. Потому что мне нужно было знать время. Если Валерий Петрович затянет лекцию, то я планировала отпроситься. Время пребывания в человеческом обществе было для меня строго ограничено. И от этого я нервничала и елозила на стуле.       При каждом моем движении под партой преданно шуршал пакет с картошкой, это обращало на меня внимание профессора. Но когда он шумно вдыхая воздух поворачивался всем торсом ко мне, я замирала в строгой позе и старалась как можно внимательнее смотреть ему в глаза, делала серьезное лицо и чуть заметно кивала головой, как бы соглашаясь, что "парус у Лермонтова, это не только парус, но и нечто иное!" Профессор видел, как дрожала ручка в моих пальцах, жалостливо опускал глаза и отворачивался.       Минут через десять моя нервозность пропала и я несколько расслабилась. Нет, лекцию я не слушала, Валерий Петрович ничего нового не говорил, я просто наслаждалась огромной массой людей в аудитории, разглядывала знакомые лица, с удивлением обращала внимание на одежду, в которой сидели мои ровесницы. Мысли двигались в голове беспорядочно и очень лениво, потому что в моем распоряжении было около полутора часов (целая вечность!) до того момента, когда все это человеческое великолепие - речь, мысли, письмо - перестанет меня волновать. И я сидела за партой почти без движения, боясь вспугнуть медленно ползущие минуты, краем уха вслушиваясь в речь профессора и думая, какие речевые обороты можно будет вставить в очередную статью.       В студенческие годы я была очень яркой звездочкой факультета, хотя в общественной жизни почти не участвовала. Взгляды мои на современную литературу были довольно оригинальны, и уже на третьем курсе, сразу после опубликования первой статьи, меня пригласили в аспирантуру. Что такое аспирантура, честно говоря, тогда мне было совершенно не известно, и до последнего меня одолевали сомнения. Но после окончания университета сомневаться я перестала, потому что в тот момент устройство на работу мне не светило, денег в семье не было, а аспирантам платили неплохую стипендию. В общем, приобщением к научной карьере я полностью обязана финансовым затруднениям. Но если в начале обучения мне было хотя и сложно, но интересно и увлекательно, то год назад ни на интересы, ни на увлечения меня уже просто не хватало - слишком мало было возможности часто бывать среди людей.       Нет, конечно, ко мне приходили гости, но долго находиться в моем логове эти холеные, свободные человеческие девушки не могли. Потому что в их присутствии, даже дома, я находилась в постоянном напряжении: все время прислушивалась, принюхивалась и отвлекалась от их замечательных рассказов о шикарных мужчинах, дорогих покупках, прочитанных книгах и всего того, что с некоторых пор было мне недоступно, да и неинтересно. Только без посторонних я могла позволить себе быть по-настоящему нежной и пушистой.       ... Телефон на парте мелко задрожал, и я снова заволновалась, потому что это было сигналом того, что мне уже пора домой. Руки стали дрожать, и вдруг резко без особой причины затекли ноги, готовые по первому признаку окончания лекции сорваться бегом из обители тайных знаний. Но Валерий Петрович даже и не думал останавливаться! Он продолжал анализировать теорию Шкловского, совершенно не обращая внимания на уже лежащих на парте аспирантов, добитых количеством информации.       Мое волнение нарастало: времени становилось все меньше. Постукивая когтями по парте, я попыталась деликатно кашлянуть, чтобы обратить внимание профессора на начавшуюся перемену, но вместо этого выдавила из себя хриплый, едва слышный рык. Кожа на руках покрылась красными пятнами, я выворачивала пальцы, сдерживая своё нетерпение. Хотелось пошуметь своим картофельным пакетом, но я заставляла себя сидеть прямо и "делать серьезное лицо", чтобы никто в этой аудитории не догадался о моей начавшейся трансформации. В конце концов, трансформироваться в университетском обществе было просто неприлично!..       В аудитории становилось для меня нестерпимо душно. Тягучим туманом наваливались запахи самого разнообразного парфюма. Количество звуков увеличилось, и от этого резко закружилась голова. Напряжение врастало в позвоночник металлическим штырём. И мысль была только одна - бежать, бежать, как можно скорее!       Наконец, профессор снисходительно закачал головой и попрощался. Аспиранты вольяжно принялись собирать свои принадлежности, а я с шуршащей картошкой и вчетверо сложенным листом бумаги вылетела из кабинета.       Зеркало в холле еле успело отразить мои изменившиеся человеческие черты - от нетерпения мое лицо перекосилось, я бежала по лестнице закусив губы, шумно дыша, надевая на ходу перчатки, чтобы спрятать воспаленные потемневшие руки. Наверное, по пути я встретила какого-то знакомого и он даже что-то меня спросил, а я что-то даже ответила - честно говоря, не помню - нехватка времени заставляла нестись галопом по направлению к дому. Хорошо, что первый корпус университета находился в ареале моего постоянного обитания, и бежать мне нужно было не так уж и далеко.       Свежий воздух обжигал легкие, но это были приятные ощущения. Ароматы улицы, усилившиеся от осенней влажности, щекотали ноздри, заставляли сердце биться быстрее, а шаги - удлиняться. В этом моем почти постоянном болезненном состоянии запахи вообще играли очень важную роль, они могли рассказать о ситуации иногда гораздо больше, чем близорукие, в очках, глаза. Было плохо только то, что влажность давила на бронхи, а запахи были настолько разнообразны и разражающи, что я постоянно пыталась хрипло и рычаще кашлянуть, отчего некоторые прохожие испуганно шарахались от меня в стороны. От этого становилось грустно.       Дождь усилился. Среди толпы то тут, то там стали вспыхивать яркие пятна открывшихся зонтиков. А по мне вода стекала ручьями. Я затянула ручки пакета вокруг запястья, чтобы вода не попала на картошку и побежала еще быстрее, на ходу перескакивая через лужи прямо в грязь и ничуть не заботясь о чистоте обуви. Подумаешь, грязная обувь у женщины - это такая условность! Дождь ведь на улице!       Сумерки сгущались очень быстро. В сером небе начали проявляться смутные очертания луны. Даже ее намечающийся силуэт подействовал на меня возбуждающе и одновременно успокоил, придал сил и вскружил голову. Иногда желтый диск в небе был единственным моим собеседником в последнее время, и я ценила луну, восхищалась ей и любила ее таинственный мягкий свет. Луна избавляла меня от человеческих условностей, ее время - время спокойствия и умиротворенности, когда никто не пытается навязать тебе своих взглядов, заставить выглядеть солидно и презентабельно. Во время луны все спят, нет суеты, и можно просто отдохнуть - я очень любила это время...       К тому же отдаленный лунный свет напоминал мне свет в окнах моего дома. И неважно, что моя однокомнатная квартирка была похожа на первобытную пещеру, где в вещах царил бардак и хаос, - для меня она была самым надежным и уютным местом на земле. Три последних года все мои мысли, все действия крутились именно в пространстве моего жилища, а весь остальной мир пугал и настораживал своей ирреальностью.       Ну вот и дом... Мокрая, как собака, я по-кошачьи легко взлетела по ступеням. С гулким грохотом тяжелой подъездной двери завершилось и мое повседневное преображение. Уже не надо было скрывать воспаленных рук, стоптанных туфель и безумных мыслей - вся таинственность осталась там, где-то очень далеко, в совершенно ином измерении... Парус Лермонтова оказался, действительно, чем-то иным...       ... Свекровь, уже одетая, ждала меня у двери.       - Что так долго? - испуганно выдохнула она, и не дожидаясь ответа: - Я побежала! А то на автобус опоздаю...       ... Я закрыла входную дверь очень тихо, чтобы не потревожить мягкий уют своего дома. Но пакет с картошкой снова предательски зашумел, и вместе с этими звуками до моей души донесся самый дорогой, самый умопомрачительный звук, три года делавший меня счастливейшим изгоем среди людей; шерсть на загривке встала дыбом от предстоящей встречи, ноздри вдохнули сладковато-молочный запах, когти сами собой исчезли в мягкости огромных шерстяных лап: из комнаты ко мне бежали, спотыкаясь и радостно визжа, два голодных человеческих волчонка...