Подарок вслепую

В маленькой гостиной, выходящей окнами в тихий дворцовый двор, специально для Марии поставили арфу и удобный пуф. Арфа была старинная, инкрустированная каким-то выцветшим камнем, с резной рамой, – одним словом, чудная арфа. Играть на ней было одно удовольствие; более того, с наслаждением перебирая струны, Мария создавала тишину. Королева Франции и обе ее наперсницы, мадам де Полиньяк и мадам де Ламбаль, замолкали, отвлекались даже от рукоделия, чтения или рукописей, чтобы послушать музыку. При дворе дам, умевших играть искуснее Марии, не было. Она упивалась этим. – Ах, ma chère, – однажды заговорила Антуанетта, улыбаясь, – если бы можно было создать вашу бледную копию, в моих покоях навсегда бы посветлело. Марию с мужем вообще привечали в Париже чудесно. Дня не проходило без обеда или ужина, охоты или приема с королем и королевой. Кажется, Людовик, хотя и был гораздо скромнее супруги, тоже их полюбил. Антуанетта же была бесконечно довольна тем, что по пути во Францию Мария и Пауль гостили у Йозефа и завязали с ним дружбу. Она постоянно спрашивала у Марии, как он живет и ведет дела, как его здоровье, какие люди окружают его, и Мария старалась давать ей четкие ответы: Антуанетта искренне жаловалась, что давно не видела брата, и Мария, хотя навещала недавно свою семью, чувствовала близость с королевой. Этим же, однако, сходство между ними и ограничивалось. Антуанетта была веселая, непоседливая и ветреная. Несмотря на то что ей очень нравился ее муж и она была нежна с ним, ничто не могло удержать ее от заигрываний с придворными красавцами, а их было великое множество. Все мужчины – от герцогов крови до картографов, коих у Людовика был целый штат, – удостаивались или едва заметного кивка, или договоренного слова, или незаметно вложенной в карман записки. Несколько раз она пыталась спрашивать у Марии насчет ее любовников; когда Мария не вытерпела и резко ответила, что считает измены вещью мерзкой, Антуанетта все же перестала. Зато ничего не могло укротить ее болтливости. Во всех предметах, о которых мог зайти разговор, она поверхностно, но разбиралась и обязательно вставляла хоть словечко. Это превращало интимные вечера с ней в муку, особенно если к кружку присоединялась мадам де Ламбаль. С ней Антуанетта способна была говорить до рассвета. Единственное, что отвлекало ее – искусство. Она страстно любила музыку и прекрасно играла на клавесине, покупала красивейшие картины; Парижский театр блистал актерами и декорациями. В этом свойстве королевы Мария нашла для себя спасение. Инкрустированная старая арфа стала ее спутницей и соратницей. На третий день музицирования она в кровь стерла несколько пальцев, играя до ночи, и горько жаловалась на это Паулю. К счастью, на арфе умения Марии не заканчивались, и следующий вечер она с заживающими руками развлекала Антуанетту флейтой. Сегодня же Мария едва успела забрать рукой струны, как Антуанетта поднялась из кресла. Глаза ее лукаво и заговорщически блестели. Мария заметила также, что мадам де Полиньяк не сидится спокойно – она ерзала и теребила юбку. Между нею и Антуанеттой что-то созрело, но что?.. Антуанетта не стала ее томить. – Оставьте пока арфу, ma chère, – и она положила на руку Марии свою руку, гася дрожание струн. – Я думала сделать вам сюрприз завтра или послезавтра, но понимаю, что не могу вытерпеть! Пойдемте со мной. Мария встала, чувствуя, что ее щеки заливаются румянцем. Зная Антуанетту, можно было предположить – подарок будет изящным и дорогим. После памятного бала, когда они состязались в богатстве наряда и грациозности танца, Мария подарила сопернице свою самоцветную птицу; должно быть, Антуанетта решила ответить на это и долгое время искала что-то ответное. И – нашла. Сначала Мария думала, будто они все вместе направляются к покоям Людовика, но вскоре Антуанетта начала спускаться по лестнице, по которой Мария никогда прежде не ходила. Ступени шли вниз, вниз и вниз, вдаль от парадных коридоров, пусть и были сделаны с той же аккуратностью, что и весь дворец. Наконец путь окончился в просторной воздушной галерее, широкой и низкой. Окна здесь были огромные, но наполовину уходили вверх, в стену – таким образом, галерея проходила под первым парадным этажом. Заинтригованная тем, что королева привела ее на этаж для прислуги, Мария поспешила вослед почти летящей Антуанетте. Та торопилась найти на шатлене нужный ключ. – А, вот ты, – усмехнувшись, она вставила его в скважину одной из многочисленных дверей, устроенных в стенах галереи. – Прошу, mes chères, не шумите. Предупреждение ее сначала показалось Марии излишним, но стоило вступить в находящуюся за дверью залу – и она едва сдержала вопль потрясения. В зале, кроме них и двух мужчин, напоминавших егерей, была еще одна живая душа. Эта душа, громко сопя и ворочаясь во сне, была заперта в клетку. Она была медведем. Медведем огромным, даже неестественно огромным – и тем страннее выглядела повязанная вокруг его шеи широкая голубая лента. – Ma chère, – тихо обратилась Антуанетта к Марии, – графиня де Полиньяк, вы знаете, была в России. Это она сказала мне, что у вас в моде держать медведей, а задает эту моду императрица. Верно ведь? Урсюль поймали для вас на севере и привезли сюда. Я приказала вымыть ее, расчесать и повязать ленту. Разве не красавица? Я не отказалась бы от такой роскошной шубы, как у Урсюль… От говора Антуанетты у Марии, которая и без того обмерла, голова пошла кругом. Перед ней спала медведица – вымытая, расчесанная и накормленная, наверное, мясом со снотворными. Прежде Мария, великая княгиня Российской империи, видела только медвежьи шкуры. Одной из них ее свекровь укутывала ноги, когда выезжала зимой на санках прогуляться по Петербургу. В жестокий мороз одна медвежья шерсть и защитит от стужи… Но где же видела живого медведя графиня де Полиньяк? Мария готова была выведать у нее корень фантазии хоть сию секунду, но этому помешала Антуанетта, заглядывающая в ее лицо чуть не умоляюще. Очевидно, она очень надеялась, что подарок придется княгине по душе, и теперь с открытыми картами ждала вердикта. Мария прокашлялась. Что-то крепко стояло у нее в глотке. – Я не могу… – неуверенно заговорила она, блуждая взглядом. Один из егерей, высокий крепкий старик, посмотрел на нее словно с сожалением, и это придало ей сил. – Даже если я приму ваш дар – как мне с ним поступить? Из Парижа мы не поедем сразу в Петербург, ваше величество. – Ну что ж, я попрошу своего супруга отправить Урсюль от вас отдельно с его егерями, – Антуанетта капризно закусила нижнюю губку. – Не волнуйтесь об этом. – Тогда, – вид мирно спящей медведицы внушал Марии ужас, и она не знала, что произойдет, когда “красавица Урсюль” проснется, – я спрошу своего супруга. Без него такое решить… В глазах Антуанетты засверкало подозрение, и она чуть сощурилась, но кивнула, и Мария поспешила заверить ее, отступая к двери: – Если хотите, я даже приведу его сюда. – Ну, разумеется, я этого хочу! – Антуанетта всплеснула руками. Не зная сама, как, Мария вспомнила все пройденные ею с Антуанеттой кулуары. Час был поздний, минуты одиннадцатого, покои в кои-то веки спали – нездоровилось Терезе, хорошенькой первой принцессе, – и в тишине торопливый стук каблуков Марии был оглушителен даже ей самой. В отведенные им с Паулем покои она вбежала, задыхаясь и ощущая, как сердце колотится о корсаж. К страху и растерянности прибавилась усталость, и Мария, распахнув дверь гостиной, почти сразу в изнеможении опустилась на диван. Пауль, на ее счастье, был здесь, а не с Людовиком – того жена наверняка посвятила в свои медвежьи планы, и он обиделся бы, услышав разговор, который Мария предвидела. Наедине же Мария могла душу распахнуть, только сначала хотела отдышаться. Блаженная тишина, прерываемая лишь шелестом бесценных бумаг – черновиков Вольтера, читаемых Паулем второй день, – помогла ей собрать оставшиеся силы. – Антуанетта, – простонала она с каким-то обречением, – иногда слишком доверяет Полиньяк. Помнишь, она приезжала в Петербург? – Если бы это было забываемо, – портить прекрасное настроение мужа Марии было немного совестно, а таковым оно, судя по голосу, и было. – А в чем дело? – Полиньяк посоветовала Антуанетте подарить нам живого медведя, – безжалостно отчеканила Мария, приподнимаясь. – И Антуанетта это сделала. От бюро, за которым сидел Пауль, послышался сдавленный звук. Мария не поняла точно, просто ли ему свело горло или же он поперхнулся глотком чая, но вздохнула и прикрыла веки. – Я ей сказала, что не могу без тебя решить, забирать медведя или нет. Иначе бы они меня съели сами. Без медведя. Нет, представь, – волна возмущения поднялась в ней, – они поймали медведя, вымыли его с мылом, расчесали и повязали ему ленточку, как собачонке! Ответом ей послужило красноречивое молчание. Винить в нем Мария Пауля не могла. – Поэтому, – она постаралась сделать тон более миролюбивым, – будь добр, придумай, как ей вежливо отказать. – Про то, что из Парижа мы поедем в Бельгию, ты сказала? – все так же сдавленно спросил Пауль, и Мария услышала, что он сдерживает потребность нервно рассмеяться. – Да, – просто кивнула она, с сожалением вставая на ноги. – Пойдем, нас ждут. И я обещала. Господи, уезжать захотелось! – воскликнула Мария, ударяя раскрытой ладонью по краю бюро. – А тут так хорошо… – Было без медведей, – договорил за нее Пауль, первым подходя к двери. – Интересно, где Антуанетта его все это время держала? – Внизу, рядом с конюшнями, – охотно пояснила Мария, но понизила голос, выйдя в кулуар. – Тс, я провожу. Дорога получилась еще быстрее, чему Мария очень обрадовалась – хотелось поскорее покончить с этим. Пауль молчал; это значило точно, что он погружен в свои мысли, и разубедить Антуанетту все же удастся. Идея об обратном вызывала в Марии отчаяние и потому откладывалась совсем далеко, в угол разума, куда здравый человек никогда не заглянет. Перед дверью в зверинец они остановились. Изнутри не доносилось ни малейшего звука, и Мария выдохнула: медведица не проснулась. Нужно было отдать должное Антуанетте – она весьма остроумно назвала такую тушу нежным именем Урсюль.* В том же, что у Урсюль крепкие зубы, которыми она, разъярившись, может разделать человека надвое, не было ни малейшего сомнения. Снова вздрогнув от нахлынувшего трепета, Мария порывисто схватила Пауля за руку. – Умоляю, – без намеков на наигранность ее слова зазвучали жалобно, – сделай что угодно. Иначе императрица нам вместе с медведем откажет от въезда. – Просто кивай тому, что я скажу, – в противоположность ей супруг был хладнокровен. – Всегда, – заверила его Мария и сама распахнула дверь. Зрелище поразило ее до начавшего разбирать хохота. Пользуясь глубоким сном медведицы, мадам де Ламбаль, смело просунув руку через редкие прутья, гладила зверя между округлых бархатных ушей. Медведица щурилась, покачивала головой, но сил проснуться не находила; Антуанетта смеялась, прижав ко рту пальцы, чтобы не выходило громко. Мадам де Полиньяк же почему-то воздерживалась от ласок Урсюль, и это Мария отметила не без злорадства. – Добрый вечер, князь, – с опаской поприветствовала мадам де Полиньяк Пауля, несколько опуская свои светлые глаза. – Того же и вам, графиня, – любезно ответил он и обернулся к Антуанетте. – Ваше величество, сожалею, но принять этого очаровательного зверька мы не можем. – Не можете? – Антуанетта так возмутилась, что не заметила явный сарказм слов “очаровательный зверек”. – Это почему же? – В Петербурге медведя держит только граф Васильцев, – тут Мария вспомнила, что ее дело – кивать, хотя никакого графа Васильцева она не знала, – верно, мадам графиня? Де Полиньяк колебалась недолго. Ее настоящие воспоминания сопротивлялись уже сказанной лжи и лжи предложенной, но она все же коротко сказала: – Да. У него я и видела медведя. – Тогда вы могли заметить, что граф не женат и не хочет этого. Де Ламбаль, сообразившая, видимо, чем пахнет, увлеклась разговором так, что забыла убрать руку с головы медведицы. Мадам де Полиньяк порозовела. – Да, мы с графом… – Неважно, – с прелестной улыбкой осадил ее Пауль, – это другое. Русскими принято отправлять юношу охотиться за медведями, когда он хочет завести семью. Найдя медвежье семейство, он может отнять у медведицы одного медвежонка, и это будет его первым испытанием. Потом он должен вырастить медведя послушным и незлобным. А напоследок, когда находит подходящую невесту, обязан убить зверя и преподнести шкуру невесте. Он выразительно повернулся к Марии, и та, стирая с лица изумленное выражение, мелко закивала. – У императрицы есть такая шкура, подаренная графом Орловым. Теперь вы понимаете, ваше величество, почему медведя мне, как мужчине женатому, иметь будет странно? Антуанетта издала невнятный звук навроде бульканья, но нашлась. – А что же, до брака у вас был медведь? – невиннейшее поинтересовалась она. – Увы, нет, – скорбно проговорил Пауль. – Меня воспитывали во французских традициях. – Что ж, скверно, – с огорчением Антуанетта сложила на груди руки. – Я придумаю что-нибудь еще. Не такое… самобытное. – Очень трезво с вашей стороны, – уже поворачивая ручку двери, супруг все же поцеловал Антуанетте тыл ладони, и Мария поджала губы. – Теперь нам пора расходиться по покоям. – Приятной ночи, – пробормотала Антуанетта, на щеках которой горело уязвленное самолюбие. Де Полиньяк, наверное, придется теперь худо. Получасом позже Мария мелкими глотками пила чай, пытаясь примириться с тем, что медвежий подарок ей больше не угрожает. Пауль же, как ни в чем не бывало, вернулся к чтению. Единственное, что выдавало его внутренний хаос – редкое пожатие плеч. – Я могу попросить об еще одной услуге с твоей стороны? – уходя в спальню, Мария дотронулась до его локтя. – Уговори Людовика выпустить mishka на волю. – Мишку? – смешливо переспросил Пауль. – Тебе так понравилось это лохматое чудовище, что ты решила звать его по-русски? – Во всяком случае, оно ничем не виновато, – развела руками Мария. – Или попроси выслать в Петербург на адрес графа Васильцева. – Русские почтари тоже ничем не виноваты, – казалось, муж в шаге от того, чтобы погрозить ей пальцем. – Оставь этого медведя для кошмаров. – Обязательно, – дала слово Мария и с приподнятым настроением удалилась. Она надеялась, что на следующее утро ее не разбудит крик петуха или что-то в этом роде.