***
Российская Империя, год 1863, август, 14. Карета мягко покачивалась, и вновь зачитавшаяся почти до самого рассвета Катерина тщетно боролась со сном, пытаясь сохранить ясность рассудка. Не так долго осталось ехать: вот уж за окном показался Старый базар, раскинувшийся на Успенской площади. А значит, скоро цокот копыт стихнет, и дверца распахнется перед графской усадьбой, где уже с самого утра дожидается ее приезда Елизавета Христофоровна. Решение навестить графиню Шувалову с дочерью, отдыхавших в Таганроге каждое лето, пришло столь стремительно, что едва успевшая вбежать в гостиную усадьбы Шуваловых, где Ирина и распрощалась с сестрой, Катерина спешно поприветствовала жениха и, даже не объяснив своего странного вида, предложила сейчас же выехать, дабы не терять времени. С учетом расстояния между Карабихой и Таганрогом, им бы и без того пришлось провести в пути более десяти суток. Отчего княжна передумала ехать в Петербург, она и сама не знала: неведомая сила звала в почти незнакомый Таганрог, посетить который она отказывалась несколько лет. Препятствовать подобному решению никто не стал, и тут же была заложена личная графская карета, пока гостья меняла платье на одно из тех, что принадлежали Елене Шуваловой – старшей сестре ее жениха. – Милейший, останови экипаж! — в некотором роде неожиданно для самой себя обратилась к извозчику Катерина, чем вызвала изрядное удивление на лице сидящего рядом с ней Дмитрия. – Кати, тебе дурно? — с беспокойством во взгляде осведомился он у невесты, удостоившись отрицательного покачивания головой. – Я очень хочу прогуляться, если ты не против, – дожидаясь, пока повозка остановится, она поправляла бант на шее, вечно норовящий развязаться. – Тебе составить компанию? — Нет нужды, – с улыбкой отказала жениху Катерина, прежде чем ступить на землю и захлопнуть дверцу кареты. Шум улицы, который изрядно приглушался в повозке, тут же заполнил все пространство вокруг. И когда лошади тронулись с места, увозя не согласного, но не желающего спорить с девушкой графа Шувалова, Катерина ощутила ту самую пьянящую свободу. Выезды в одиночестве папенька девочкам не позволял, поэтому везде княжон должен был сопровождать или брат, или жених, или дядюшка Борис Петрович. Любая возможность оказаться за пределами уезда без надзора воспринималась как подарок судьбы, причем, куда чаще случавшийся, если спутником становился Дмитрий, знающий, сколь сильно иначе может на него обидеться невеста. Сказать по правде, княжна не имела склонности к ссорам — любые недомолвки с близкими людьми она старалась пресекать на корню и сглаживать всяческие неловкие ситуации, а потому и к пустым обидам не тяготела. И единственный момент, что всегда оставался за ней: свобода, пусть и мимолетная. В некотором роде Катерина бы даже поторопилась с днем свадьбы, потому что переход в семью Шуваловых означал чуть сильнее разжавшиеся тиски и чуть больше дозволенного, нежели в родном доме. Однако, лишь из-за этого раньше срока лишать себя девичества княжна не желала. Венчание назначили на февраль будущего года, так пусть в этот день оно и состоится. Осенняя распутица помешает и гостям, и молодым: добираться по Соборной площади станет невозможно. Даже снежные сугробы во стократ предпочтительнее грязи, что вынуждает всех торговцев и прохожих надевать высокие сапоги. А менять церковь не пожелал никто: Успенский собор являлся значимым и для когда-то обвенчанных здесь родителей Катерины, и для впервые повстречавшихся под его сводами родителей Дмитрия. Здесь же крестили его старшую сестру Елену, да и на весь Таганрог это было главное культовое сооружение, неоднократно посещаемое членами Императорской фамилии. Кроме того, свадьбу хотелось провести тихо, что представлялось возможным лишь в Карабихе или Таганроге, и отнюдь не в Петербурге, как предлагал Алексей Михайлович. Переходя от лавочки к лавочке, то перебирая яркие бусы, то засматривась на цветные леденцы, Катерина отпустила от себя все тревожащие мысли, погружаясь в состояние беспричинной радости. Завернувшись в расписной платок и кружась перед полноватой торговкой в вязанном жилете и с костяным гребнем в медных волосах, княжна улыбалась, размышляя, брать ли приглянувшуюся вещицу. Дмитрий дал ей немного денег, да и собственные сбережения у девушки имелись, однако ко всем этим дамским товарам она была почти равнодушна, и если Ирина с Ольгой всегда привозили из поездок себе то новые сережки, то веер, Катерина чаще задерживалась в лавочках с различными безделушками вроде маленького парусника в стеклянной бутылке. В такие моменты маменька сетовала, что Катерина не родилась мальчишкой. Зато Петр всячески потакал увлечению сестры, одаривая ее то редкими шахматами, то добытой где-то подзорной трубой, то старинными часами на цепочке, которые уже никогда не начнут вновь отсчитывать время. Каждая из таких вещиц хранила в себе память и казалась княжне куда более значимой, нежели бездушные сережки. Торговка отвлеклась на подошедших к ней барышень, сильно заинтересовавшихся пуховыми платками, а Катерина, затерявшаяся в своих мыслях, и почти позабывшая о том, что раздумывала над приобретением накинутой на плечи вещи, продолжила свой путь. Когда торговка опомнилась, княжна уже затерялась в толпе, миновала Старый базар и не сразу поняла, что не заплатила за покупку, которую не планировала совершать. Вместо того, чтобы возвернуться и отдать несколько смятых ассигнаций, Катерина почему-то лишь прибавила шагу и оглянулась, чтобы убедиться в отсутствии преследования. В следующий миг произошло столкновение с кем-то, оказавшимся на ее пути, и воздух сотряс звук выстрела, отозвавшийся конским ржанием. Испуганно дернувшись и чувствуя, как гулко стучит в висках пульс, Катерина вскинула голову и отступила назад. Рядом с ней стоял немолодой мужчина, чьи покрасневшие руки все еще судорожно вцепились в пистолет. Похоже, он не сразу сумел все осознать, поскольку застыл с каким-то полубезумным взглядом. Именно на этого человека налетела княжна, все еще плохо воспринимающая реальность и не понимающая, почему где-то там, на площади у Собора, начал нарастать гул. Обернувшись в направлении взгляда незнакомца с оружием, она заприметила жандармов Третьего отделения, о котором без ужаса не был способен говорить никто, даже если ему не посчастливилось лично побеседовать с этими господами. Страх, обуявший Катерину и выбивающий из легких воздух, не позволил даже предположить, что ее персона не представляет интереса для блюстителей порядка, не сумевших разглядеть ее лицо с такого расстояния: их внимание полностью досталось стрелявшему. И лишь в момент, когда три простых человека из толпы окружили того самого мужчину, княжна сумела различить и другие фигуры возле себя — случайных прохожих, привлеченных звуком выстрела. И не только их: там, где появились люди Долгорукова**, стояла карета, запряженная шестеркой лошадей. Но отнюдь не эти животные привлекли внимание девушки, а статная фигура молодого человека в парадной одежде, которая и выдавала в нем принадлежность к императорской семье: в иных условиях Катерина бы не признала цесаревича Николая, подле которого находился граф Строганов — его наставник. На лице Наследника Престола отчетливо прослеживался страх, перемешанный с возмущением, в то время как граф уже четко раздавал указания охране. Не желая личного знакомства с жандармами Третьего отделения, княжна метнулась в сторону и, стараясь затеряться во взбудораженной случившемся толпе, направилась к Собору, кляня пышные юбки столь любимого подругой платья. Лишь когда его деревянные двери закрылись за ее спиной, и полутьма, заполненная церковным пением, окутала со всех сторон, Катерина сделала глубокий вдох и перекрестилась, поднимая голову к высоким расписным сводам. Она уже не знала, зачем должна была посетить Успенский Собор: вряд ли и вправду для договоренности о дате венчания; но чувствовала, что того желали высшие силы. Понемногу приходило осознание: она отвела шальную пулю от Его Высочества. Она должна была предотвратить это богомерзкое покушение на цесаревича. Именно поэтому она оказалась здесь, а не продолжила свой путь с Дмитрием. Останавливаясь пред иконой Николая Чудотворца и поджигая фитиль тонкой восковой свечи, Катерина начала шептать молитву. За Наследника.***
Николай Александрович, смотрящий на человека, которого к нему подвели сопровождавшие его жандармы, размышлял над тем, стоит ли устраивать личный допрос тому, кого по приезду в Петербург подвергнет данной участи Василий Андреевич, а то и сам Император. Такое дело пройти мимо него не сможет, а потому несчастному цесаревич уже не завидовал. Удивительно, но гнева в себе он не ощущал: да, случившееся породило чувство страха, но вместо бушующей злобы и желания сгноить в тюрьме посмевшего возвести на него дуло пистолета, Наследника одолевал интерес к мотивам свершенного преступления, пусть и не получившего ожидаемого неудавшимся убийцей положительного исхода. Зачем кому-то потребовалось в него стрелять? Как правитель он не успел еще предпринять ничего из того, что могло бы всколыхнуть недовольства в народе. Как человек — вряд ли успел получить столь серьезных и злопамятных недоброжелателей, чтобы они возжелали ему смерти. Тогда по какой причине кто-то пошел на подобный шаг в его отношении? – Как имя твое? – осведомился цесаревич, решив, что несколько особо не дающих ему покоя вопросов за допрос считать нельзя. Да и не сравнится это с полноценной пыткой в Третьем Отделении. Мужчина, смотрящий своими мутными желто-зелеными глазами на Наследника Престола в упор, кажется, даже не услышал обращенной к нему фразы. Однако когда Николай Александрович собрался озвучить вопрос вновь, предполагая, что задержанный пребывает в состоянии шока, пересушенные губы с кровоподтеком — похоже, кто-то в толпе учинил свою расправу — разомкнулись. – Януш Бужек, – бельмастый глаз сощурился, и в одном только этом действии цесаревич прочел отсутствие какого-либо сожаления о свершённых действиях. Равно как и в простом ответе, лишенном обращения к Его Высочеству. – Зачем же ты в Наследника Российского Престола стрелял, Януш? – новый вопрос прозвучал уже со стороны графа Строганова, предугадывающего мысли своего воспитанника. – За фальшивую свободу, подаренную Императором крестьянам, – упоминание недавнего указа, изданного два года назад, ставшего катализатором такого количества крестьянских восстаний, какого не насчитывалось со времен начала правления Дома Романовых, удивления не вызвало. Однако куда более странным было другое: к той реформе государя цесаревич отношения не имел, поэтому логика в действиях стрелявшего практически не прослеживалась. То ли он чего-то не договаривал, то ли ему не было разницы, кому из императорской фамилии мстить. В любом из случаев, расстрела ему было уже не избежать. – Тогда почему ты возвел дуло пистолета не на Императора? За грехи отцов их дети не в ответе. – На кого указали, в того и выстрелил, – если изначально Николай Александрович хотел знать лишь мотивы крестьянина, теперь он намеревался полностью распутать клубок, раз уж Бужек так легко давал ответы. – Кто указал? – Важный человек, – обнажив обломанный зуб в ухмылке, сообщил Януш, – князь. – Назови его имя, – взяв допрашиваемого за грудки, тряхнул его Строганов, – не станешь препятствовать дознанию – Его Высочество проявит великодушие. – Чего бы мне верить Вам? – покосившись на стоящего рядом Николая Александровича, прохрипел крестьянин. Хоть и жизнь ему никто не сохранит, а каким образом умереть – не велика разница, смысла выкладывать все сейчас он не видел: на допросе в Третьем Отделении придется заново повторять рассказ. – Не желаешь верить нам — поверишь Императору, – оттолкнув от себя крестьянина, граф обернулся к Наследнику, тотчас же отдавшему указание охране. – Януша Бужека заключить под стражу в Петропавловской крепости, его семье запретить покидать усадьбу до момента оглашения приговора и приставить к ним охрану. Слаженный кивок, сопроводивший короткое "будет исполнено, Ваше Высочество", стал единственным ответом на приказ цесаревича. Оный же, дождавшись, когда его люди затолкнут обвиняемого в экипаж, что тут же возьмет курс на Петербург, перевел взгляд на ловящий солнечные лучи крест, венчающий маковку Успенского Собора. – Сергей Григорьевич, я хочу вознести молитву за сегодняшнее чудесное спасение, – обратился к воспитателю Николай, на что получил согласный кивок. Но прежде чем скользнуть под каменные своды Собора, цесаревич помедлил. – И, прошу, не докладывайте о случившемся Императрице. Зная, что граф Строганов поймет все без пространных объяснений, он даже не стал дожидаться ответа. Деревянная дверь распахнулась прямо перед ним, когда преодолевший расстояние в несколько десятков шагов Наследник был уже готов взяться за ее потертую ручку. Щурясь от все еще яркого августовского солнца, столь непривычного после полумрака Собора, Катерина, едва не столкнувшись с цесаревичем, удивленно отступила назад. Кажется, сегодня в ее привычку вошло налетать на людей, однако в случае с Его Высочеством это вряд ли было бы оценено положительно. Почтительно склонившись в реверансе и тут же распрямляясь, чтобы оказаться как можно дальше от члена императорской фамилии, пока оный не успел вспомнить ее лицо, княжна поспешно сбежала вниз по ступеням и, огибая графа Строганова, чуть отставшего от своего воспитанника, устремилась в направлении свободной брички, на козлах которой клевал носом извозчик. Следовало скорее покинуть Соборную площадь, дабы не оказаться замешанной в чем-либо. Забираясь в экипаж и обещая крестьянину любую сумму, лишь бы он тронулся с места, Катерина оглянулась и тихо выдохнула: у дверей Успенского Собора уже никого не было.***
– Кати, с тобой все хорошо? Что послужило причиной такой твоей задержки? – Дмитрий, похоже, не покидавший двора, едва завидел подъезжающую бричку, бросился к ней, помогая невесте сойти на землю. С благодарностью принимая его руку, княжна сделала пару неуверенных шагов вперед и лишь после этого как-то не слишком радостно улыбнулась жениху. Она все еще пыталась прийти в себя после происшествия на площади, и честно старалась придать себе как можно более непринуждённый вид. – Прости, попала на обедню и решилась отстоять ее. Правда, вскоре поняла, что это чересчур тоскливо, – улыбаясь уже чуть более живо, Катерина проследовала за Дмитрием в дом, рассеянно оглядывая внутреннее убранство, ничуть не изменившееся с ее последнего визита, имевшего место быть пять лет назад. В гостиной ее уже ждали: графиня Елизавета Христофоровна, сидя на кушетке, наслаждалась игрой старшей дочери – Елены – на клавесине, Григорий и Владимир – младшие братья Дмитрия – увлеченно спорили над шахматной доской. Звук отворившейся двери был заглушен мелодией, льющейся из-под изящных пальчиков тоненькой и бледной Елены, и потому вошедшим пришлось привлечь к себе внимание громким приветствием. – Maman, – голос сына Елизавета Христофоровна проигнорировать бы не сумела: чуть поворачивая голову, чтобы убедиться в том, что ей это не послышалось, графиня поднялась на ноги, тут же делая шаг навстречу долгожданным гостям. Музыка смолкла – Елена, заметившая появление брата, тотчас прекратила музицировать, покидая место за инструментом. – Приехал, – обнимая сына, улыбнулась женщина, и тут же переключила внимание на его спутницу, – Катюша, как давно ты здесь не была, – приветствие сопроводилось церемонным пожатием рук и невесомым поцелуем в щеку со стороны хозяйки поместья, и легким поклоном – со стороны княжны. – Елизавета Христофоровна, рада видеть Вас. – Кати! – перенявшая манеру обращения к подруге от брата Елена крепко обняла гостью, в который раз удивляя силой, заключенной в это хрупкое, почти прозрачное тело. – Надолго к нам? – Если Вы не против, погощу у Вас с недельку, – обращаясь скорее к Елизавете Христофоровне, нежели к вопрошающей ее подруге, без лишних раздумий отозвалась княжна, увлекаемая младшей Шуваловой к диванчику. На мелодичный перезвон колокольчика, коим не преминула завладеть хозяйка поместья, в гостиную скользнула ладно сложенная девочка с густой каштановой косой и россыпью веснушек на лице. – Арина, принеси княжне чаю, да побыстрее. Тихое "Слушаюсь, Лизавет Христофорна" едва донеслось до Катерины, а служанка уже скрылась за дверьми, словно бы и не было ее. Оценив расторопность, княжна одобрительно качнула головой и обернулась к "драгоценной Эллен", как все в доме звали Елену Шувалову. Беседа обещала быть долгой и увлекательной.