Девятнадцатилетняя Аллисон Краузе, Ты убита за то, что любила цветы.
Пули — леди ревнивые. Не стоит ждать от них доброты. Одним прицельным движением она вонзается в изящную грудь, разбивая привычный стереотип блуждающей красоты. Кровь капает на белое платье. Никто не понимает её застывших слёз. Она всегда была не такой, как все. Блуждала по городу в поисках хороших книг про любовь, верила в красивые хэппи энды и стремилась видеть в людях только добро. Чуть припухлые губы что-то шептали, пока хрупкое тело медленно опускалось на землю. Прокрутить по кадрам. Еще раз. Изящный силуэт выскальзывает на широкую улицу. Непослушные пальцы обхватывают букет ромашек, оставленных любящей рукой на подоконнике. От неё веет лёгким ароматом лаванды и тонким привкусом мяты. Скромное белое платье делает её нежной, такой воздушной. Смотришь, и словно видишь ангела только спустившегося с небес. - Я больше не чувствую себя нормальной, с тех пор как тебя встретила, - доносится тихий шепот до его слуха. Парень невольно улыбается. Он знает, как она его любит, как дорожит им. И хочет ответить тем же. Но не может. Его рука медленно скользит по её талии. Он пытается запомнить её такой. Чистой и невинной. В последний раз вдыхает аромат её волос, заглядывает в чайные глаза. И исчезает... Быстро, отчаянно, навсегда.. Боль тут же останавливается в двух шагах, задевая полами своего платья нежные души, проскальзывающие мимо них. Все знают, это чувство появляется не сразу. Оно следует всем известному правилу «пяти секунд». Только осознав до конца, насколько низко ты пал, сможешь прочувствовать как больно тебе на самом деле. Мадам направляет пистолет прямо в сердце, желая как можно яснее дать себя узнать. Аллисон улыбается совсем детской улыбкой. Тонкими пальчиками она вынимает из букета красивую ромашку. И, вложив её в дуло ружейное произнесла: - Цветы лучше пуль. От них можно ждать доброты. Девятнадцатилетняя Аллисон Краузе. Ты убита за то, что любила цветы. Она была чистейших надежд выражение. Добрая. Смелая. Искренняя. Ванильно-жёлтые обои крохотной комнаты запомнили её именно такой. Любимой дочерью и любящей девушкой. Знать бы ей, что не стоит дарить цветы Боли. Они ей совсем не нужны. Ведь отдарком будет совсем не понимание, а пуля, вытолкнувшая цветок. Небо оденется в серый, траурный, накрыв город с головой мятным привкусом жизненной горечи. Сегодня. На этом проспекте была найдена душа. Её сердце пронзила пуля, в один миг лишившая её возможности жить. Девушка не пострадала, только сделалась грустной. Ну, знаете, когда люди грустят, они сильно отличаются от остальных. Быстрее утомляются, улыбаются через силу, пытаясь создать иллюзию мира, в котором они счастливы. Нет. Они совершенно несчастны, думая не сердцем а головою. По утрам наносят на лицо бесчисленное количество грима, чтобы казаться яркими и интересными. Жаль, что на фантики от таких «конфет» никто не ведётся. На проспект вышла женщина в белом. В её руках было одеяло, в котором она укрыла труп девичьей души. - Почему ты одна, Аллисон? - доносится мужской голос из-за угла. - Знаешь, я не то, что люди обычно называют «нормальным», - отвечает девичий голос, тут же растворяясь в толпе. Она потеряна, сломлена. В ней больше нет души. Так приятно пахнет сирень, но она этого не замечает, рассматривая яркие витрины пустых людей. Теперь Аллисон — одна из них. Такая же потеряшка, каких на этом чёртовом свете бесчисленное множество. - Она никому больше не принадлежит, - делает вывод дама в белом, пряча под длинными ресницами сверкающие слёзы. На проспекте стоят трое. Боль, дама в белом и слабый мужской силуэт. - Мне жаль. У этой истории не будет счастливого конца, - шепчет чей-то голос, и всё исчезает. Люди так же спешат по своим делам, отращивая на стеблях своих цветов острые шипы. Мир останется таким, каким был. Огромный садом, где растут только терновники.Встань, убитая Аллисон Краузе,
Как бессмертник эпохи -
Протеста колючий цветок!