Бумажные стены

— Получается, эта развалина не выпустит меня отсюда в последующие несколько часов?! — Не тебя, а нас, эгоистичная твоя натура!       Гадкий Стайлс противно ухмыляется. — Чего это ты на личности переходишь?! — А, думаешь, мне самому доставляет райское наслаждение застрять здесь с тобой?! — я выплевываю эти слова и прижимаюсь к противоположной стене лифта. Здесь тускло и душно, да еще и этот впридачу… — Ой, не нуди, девчонка, — слышу со стороны и прыскаю со смеху. — Боги Асгарда, какие мы взрослые! Что, научился пользоваться той штукой в штанах и всё — считаешь, что всё тебе можно?! Кудрявая задница!       Стайлс начинает закипать от злости. А мне так приятно видеть его залитое гневной краской лицо. Он молчит, а я продолжаю: — Пользуешься стратегией «молчи, и он отстанет»? Ан нет, дорогой мой, мне тут с тобой еще полдня куковать, а ты — это всё, чем я располагаю в данных обстоятельствах. — Ехидно улыбаюсь. — Ты мне еще пригодишься, дружок. — И пригрожаю ему пальцем. — Так что продолжай беситься, мне начинает это нравиться. — Нравиться? — он морщится. — Ну, тогда я точно буду игнорировать тебя, козлиная бородка.       Моя челюсть разбивается об пол: — Да что ты имеешь против моей красотки? — я глажу небритый подбородок пальцами и отчаянно хочу задушить этого наглого мальчишку. — Завидуй молча, кудрявый горшок.       Стайлс приглаживает свою уложенную челку. — Иди к черту.       Он отворачивается от меня под звуковое сопровождение в виде моего смешка. У него такие длинные ноги, что ему неудобно облокачиваться о стенку этой коробки, клянусь. — Ты не собирался подаваться в модельный бизнес?       Я, правда, это сказал?!       Он зло косится на меня, а затем отводит взгляд. — Ах, да, я ведь забыл: кудрявые засранцы — не их формат.       Я открыто над ним издеваюсь и хохочу, потому что мне скучно и в застрявшем лифте, серьезно, делать особенно и нечего.       Он фыркает и хочет выйти из одного помещения с таким заразой, как я, но тут вспоминает о нашем чрезвычайном происшествии. — Надо же так, — бубнит он. — Застрять в лифте… с тобой, — он делает грязный акцент на последнем слове и пронзает меня взглядом зеленющих глаз. — Томлинсон.       А я продолжаю изучать его ноги. Зачем я это делаю? — Так что насчет мира моды? Ты пробовал?       Кажется, я задал ему этот вопрос на полном серьезе. — Нет, — отрезает он и глядит на наручные часы. Должно быть, они не дешевые, коли отливают золотом. Ну, или просто неплохая подделка, что, конечно, вероятнее, это же Стайлс. — Я — натура творческая. — Да ладно? — нараспев говорю я и играюсь вытащенными из кармана ключами. — И что же ты обычно вытворяешь?!       Он с прищуром глядит на меня. И снова зло. — Пою. — Шикарно.       Он цокает и, я вижу, хочет отсюда смотаться. — Споешь мне что—нибудь?       Он закатывает глаза: — Я тебя умоляю! — Умоляй, я наготове.       Он тупит взор и тяжко вздыхает. Я, правда, такой невыносимый?! — Луи, отвали. — О, ты знаешь мое имя? — Оно, благо, короче твоей чертовой фамилии. — Держи язык за зубами, очкарик с волшебной палочкой! Небось, и шрам в виде молнии на заднице носишь?!       Он бесится. — Я ненавижу тебя всё сильнее. — О, поверь, это взаимно.       Он издает протяжный стон и медленно скатывается по стене вниз. — Что, модельные ножки уже не держат на плаву? — Я же тебе сказал… Оставь. Меня. В покое. — А я тебе сказал, что мне скучно, и ты — единственный, кто может меня развлечь. — Я тебе не клоун, — бурчит он себе под нос. — Правда? А зачем тебе тогда это? — я наклоняюсь ближе к нему и нагло накручиваю его каштановую прядку на палец. Вау, она такая мягкая.       Он одергивает мою руку со словами: — Не трогай! — Как скажешь, Рапунцель, — я усмехаюсь и возвращаюсь в исходное положение. Здесь становится все жарче, поэтому я снимаю с себя джинсовку. — Теперь ты меня развлечь решил? — спрашивает Стайлс, изучая мой обтянутый тонкой тканью майки торс.       Я прыскаю со смеху. Он такой чудной. — Ты, правда, думаешь, что я стану плясать под твою дудочку?! Ради Бога, Стайлс, увольте.       Он подтягивает колени и обхватывает их руками. — Я отказываюсь с тобой разговаривать. — Но разговариваешь! — замечаю я.       Он качает головой и, прикрыв глаза, облокачивается головой о стену. — Ты тут все стены решил вылизать?       Он безмолвно показывает мне средний палец.       Моя реакция мгновенна — я хватаю его за несчастный «фак» и небольно — по моему скромному мнению — выкручиваю. Стайлс, однако ж, думает иначе. — Идиот! — вопит он, выдирая из моей руки свою. — Пошел к черту!       Я смеюсь. Злобный гений.       Через полчаса неважных реплик с моей стороны и обидных бурканий с другой я по примеру Стайлса сажусь на грязный пол своей отполированной задницей, при этом морщась. — Садись, не хрустальный! — слышу я хриплое замечание, а затем накидываю ему на голову свою джинсовку. — Смолкни! — Отлично, — он начинает просовывать ее под себя, под свою тощую пятую точку, на которую, кстати говоря, я совсем не пялился, когда заходил сюда вслед за ним. — Не смей! — верещу я и отбираю драгоценную одежду. Тот ехидно лыбится, а на его щеках неведимой кистью кто—то рисует прелестные ямочки. Ох, нет, они ужасны. — Чего ты так смотришь?       Кажется, Стайлсу становится не по себе, когда я пристально изучаю его лицо. — Мне у тебя разрешения на это надо что ль брать?! — Мне некомфортно, когда на меня пялятся. Особенно, когда этот кто—то — ты. — Так я особенный? — я часто моргаю ресницами, пока парень напротив устало стонет, опрокидывая голову назад. На его шее показывается тонкая венка и отчетливо выпирающий кадык. Если мое зрение меня не подводит, то по нему струится махонькая капля пота. — Здесь довольно жарко, — замечаю я вслух, сглатывая.       Стайлс даже не смотрит на меня. Он достает свой мобильник и начинает в нем копаться. — Даже не надейся, так скоро нас отсюда не выпустят, — как бы ненароком проговариваю я и располагаюсь на полу как можно удобнее, если лифт вообще предусматривает хоть какое удобство.       Да уж, такой расклад парню явно не нравится. Он с минуту упрямо смотрит на меня, не говоря ни слова. — Напомни, сколько мы знаем друг друга?       Я наигранно раскидываю мозгами: — С таким болваном, как ты, один год идет за два. — Луи, я серьезно, — хм, этот парень всерьез решил игнорировать мои издевательские позывы. И это очень зря, потому что мне нравится то, как он злится.       Слово «нравится» и его имя в одном предложении?! Да здесь и вправду слишком душно. — Я тебе что, летопись, Стайлс? Я здесь живу года три, не меньше. С каких пор тебя занесло на мою лестничную площадку, информацией не располагаю, а также в ней не нуждаюсь. — Мне просто стало интересно, сколько времени ты меня на дух не переносишь… — тихо говорит он, пожимая плечами. — Серьезно? И это тебя так волнует?! У тебя точно не кудри вместо мозгов?       Поразительно. В его глазах густым варевом кипит гнев, а язык его тела спокоен, как танк. Да этот парень неплох в самоконтроле. — Да, мне любопытно, сколько же времени ты ненавидишь меня по неизвестной мне причине? — Стайлс, брось! Я ненавижу тебя не по причине… — ? — И вообще: чего это ты из меня конченого злодея делаешь? — Тогда я переформулирую свой вопрос… — Валяй. — Какого хрена ты так паршиво ко мне относишься? — Я к тебе ни коим образом не отношусь, Гарри. — Я сражен. — Чем, Поттер? — Это первое адекватное слово, сказанное тобою в мой адрес. — Уже забыл комплимент насчет длинных ног?       Стайлс замер и уставился на меня, явно сплошавшего в этот самый момент. — В смысле… Они такие длинные, ну… как у страуса, что… — Да уж, ты — мастер комплиментов. Теперь ты понимаешь, почему я его забыл?       Я перевожу взгляд на его, действительно, невероятно стройные и худые ходули, а моя рука тянется к торчащей из милой джинсовой дырки коленке. — Мопс из соседнего подъезда тобой позавтракал? — да, я открыто над ним надсмехаюсь и совсем этого не стыжусь. Я лишь поддерживаю гордое звание семьи Томлинсонов. — Из тебя лезет столько дряни, Луи. Тебя что, жизнь обидела?       Какие мы дерзкие. Я выплевываю ему в лицо несколько слов: — Ты — последний, с кем я буду делиться хрониками собственной жизни. — Да, пожалуйста! — тот не по—детски начинает тикать бомбой замедленного действия. — Больно надо лезть в твою скучную, жалкую жизнь! Да у тебя даже девушки нет, гомик!       Мой кулак врезается в его прелестное личико. — Заткни свой рот, поганец! — я просто в бешенстве. — Иначе этот разговор станет причиной моей к тебе ненависти!       Гарри вытирает тыльной стороной ладони разбитую в кровь губу, а я отворачиваюсь.       Мы сидим в томительной тишине добрых 20 минут. Стайлс громко, прерывисто дышит — поди, еще не отошел от моего хука правой. Я ковыряю трещинку в стене.       И вдруг слышу приглушенное, тихое: — Извини.       Мне показалось, или… — Луи.       Я отзываюсь на голос. — Да, паршивец. — Извини меня. — Даже не думай о моем прощении. — Знаешь, ты наговорил мне много всякого дерьма, которое с легкостью может… — Не скомпенсирует, — отрезаю я. — Ты не смеешь лезть в мою «скучную и жалкую» жизнь.       Да, мне было обидно. Да у меня до сих пор губы надуты, как у Памеллы Андерсон. Нахал. — По крайней мере, я извинился и совесть моя чиста, — шепчет он, глядя куда—то сквозь меня. — Не сказал бы того же о твоем лице.       У него полмордахи в размазанной крови. Я нащупываю в кармане носовой платок и протягиваю ему. — Он чист, как твоя совесть, — заверяю я и смотрю, как тот разукрашивает свое лицо еще больше. — Дай папке сделать это, — я отбираю у Стайлса платок и, предварительно смачно сбрызнув его водой из бутылки, торчащей из сумки кудрявого, прикасаюсь к его лицу.       Он довольно красив, этот Стайлс. Немного странно, что мне удалось заметить это именно здесь, в сером унылом лифте. Пока я размышлял про себя о форме его подбородка, я достаточно нежно стирал кровь с этих порозовевших щек. Он… улыбается? — Даже не думай. Я не ведусь на твои кошачьи глазки и прелестную улыбку, как твои курицы. — Курицы?! — изумленно переспрашивает он. — Ага, курицы. Ну, те, что выходят из твоей квартиры чуть ли не каждый день. Одна лучше другой! — Это мамины курицы! В смысле… они ее посетительницы. У мамы небольшой бизнес на дому. — О, ну, да, оправдывайся. — С тобой невозможно вести диалог… — А кому сейчас легко? — И… ты назвал мою улыбку прелестной. — Я, правда, так сказал? — Останавливаюсь взглядом на его губах. — Ох, забудь, она отвратительна.       Эта самая улыбка гаснет, а вместе с ней скрываются и ямочки. Черт, и ведь ясно, как день, что его улыбка до ужаса мила и… прелестна, а я идиот. Порчу парню все настроение. Ах, я ведь этим обычно и промышляю. — Как скажешь, — он убирает мою руку от своего лица. — Спасибо за заботу.       Теперь мой платок в крови, а Гарри кусает от досады губы — и это отличный повод для новой порции издевательств.       Но я молчу, бродя глазами по его невинной мордашке. Спутанные кудряхи лезут ему на лоб… и, кстати, мне больше нравилось, когда он улыбался своей отвратительной улыбкой.       Проходит еще минут 30. Сидеть здесь и слушать регулярные вымученные вздохи Стайлса становится невыносимо. — Предлагаю чем—нибудь заняться. — Чего? — недоверчиво косится на меня мой друг по несчастью. — Займемся делом! Это поможет скрасить наше однообразие. — Я в переменах не нуждаюсь. — И снова из тебя лезет это твое эгоистичное нутро. — Говорит мне человек, который за последние два часа вылил на меня добрую порцию грязи! — Хватит болтать, Стайлс! — закатываю в раздражении глаза. — Тогда расскажи мне что—нибудь. — Мне нечего с тобой обсуждать, Луи! — Тогда спой мне! — рычу я. — Не дождешься! — парирует он и резко поднимается на ноги. — Достал!       Он ударяет кулаком в стену лифта, а я отвечаю вполне себе спокойно: — Лифтеров стимулируешь? Вряд ли от этого они станут быстрее работать. — Если они вообще что—то делают… — цедит Стайлс и принимается тыкать на все кнопки подряд. — Гарри, — говорю я. Он продолжает страдать херней. — Гарри! — я делаю тон на октаву выше, и он оборачивается. — Присядь.       Кажется, впервые за нашу встречу я улыбаюсь ему по—доброму.       Гарри смотрит на меня, как на хищника, который присматривает себе симпатичную кудрявую добычу. Внезапно за пределами нашего убежища начинается скрежет и какая—то возня… и свет, и без того тускловатый, вырубается.       Я не являюсь поклонником темноты, поэтому в испуге рыскаю глазами впотьмах, надеясь уловить хоть какой—то блик. Но вместо этого я слышу растерянное… — Еще лучше. — Гарри! — я не хочу себя выдавать, поэтому прокашливаюсь, маскируя нелепый детский страх. — Дай мне руку. — Еще чего! — Стайлс, прекрати мне перечить и сейчас же дай мне свою чертову руку! Пожалуйста! — я срываюсь на отчаянный крик. И плевать, что перед этим мальчишкой я покрываюсь коркой стыда — мне, правда, страшно.       Гарри со вздохом протягивает мне свою ладонь сквозь густую темноту. Я хватаюсь за спасительный круг и потихоньку тяну его на себя со словами: — Сядь рядом, прошу.       Я почти физически ощущаю его шок, и он мешкает, но через пару секунд неуклюже присаживается рядом.       Наши плечи и локти соприкасаются. Я оборачиваю свое лицо к нему и понимаю, что сейчас мы невероятно близки. От него приятно пахнет. Я чувствую в миллиметрах от себя движения его губ: — Ты боишься темноты? — Нет. — Ты выдал себя, Луи. В этом нет ничего постыдного. — Я так не считаю, — отворачиваюсь. — У каждого свои особенности, — успокаивающим тоном продолжает Стайлс. Меня начинает тошнить от того, что этот малолетка подбадривает меня, как мамочка своего сынишку. — Я был бы тебе очень признателен, если бы мы прекратили говорить об этом, — бурчу я, складывая руки в замок на груди и пытаясь уловить мимолетный шлейф его парфюма. — Тогда я, пожалуй, посплю, — хрипит он и замолкает. — Ты хочешь, чтобы я умер тут один от тоски?! — Было бы недурно.       Я фыркаю и хочу избавиться от него, но мы в ловушке.       Находясь в темноте, невольно и сам начинаю засыпать. Рядом сопит этот мелкий. Я думаю о том, как мог бы сейчас лежать в своей теплой кроватке и наслаждаться свежим выпуском FIFA, но… Голова кудрявого падает мне на плечо. Это слишком неожиданно и в какой—то мере странно, но я не отодвигаюсь. Обоняние снова улавливает волшебный аромат, и я веду носом на «зов», ровнехонько утыкаясь Стайлсу в кудряшки. Вау. Такое чувство, что он вымазал их карамелью. Нереально сладкие. Обожаю карамель.       Только пару минут спустя я осознаю, что все это время, как душевнобольной, наверное, вдыхал запах его волос. Звучит омерзительно романтично, но это правда.       Этот парень нагло сопит у меня на плече, и я начинаю жалеть об отсутствии света. Должно быть, во сне он вылитый ребенок.       Кажется, ЧП в лифте не отменило моего послеобеденного сна, так что я просыпаюсь, возможно, через часик—другой все в той же абсолютной темноте и под крайне искушающий хриплый голос: — Доброе утро.       Я понимаю, что настала моя очередь лежать на плече этого засранца. Да даже больше: я соображаю, что Стайлс развалился почти на всю махонькую площадь нашего логова во сне, а я предательски скатился вниз и покоился все это время на его груди. Замечательно. Вдобавок к моему мини—позору затекло все мое тело, и я отвечаю: — Лучше бы не просыпался. — Ох, я старался обеспечить тебе максимум удобства. — Э… Что? — Ничего. — Ладно.       Я поднимаю голову и сталкиваюсь лбом с его носом. — Ай!.. — Извини, — бурчу я и сажусь подальше от кудрявого, но тотчас темень снова окутывает меня с головы до пят, и я впиваюсь рукой в его коленку. — Луи? — вздрагивает он. — Нас здесь по—прежнему двое. — Сарказм — твой верный друг, не так ли? — Ну, не тебе же им быть! — фыркаю я. — Не будь ты таким… — Ужасным? — Вредным! Тогда мы нашли бы общий язык, я уверен, — спокойно отвечает он. — И все—таки в твоих интересах было назвать меня «ужасным»… — Ты не такой, каким кажешься. — Я еще хуже, точно. — Эй, нет! — теперь уже он хватает мою коленку. — Почему ты так не любишь себя?!       Я молчу, потому что правда, — так это то, что моя жизнь, действительно, скучна и не балует меня регулярным сексом с красавицами, и раньше никто не говорил мне, что я могу быть и лучше. — Наверное, потому, что меня не за что любить, — звучит банально, но это факт. — Ты живешь один? — интересуется Гарри совсем тихо. — Почему же? Со мной всегда моя FIFA.       Тот усмехается. — Тогда у меня тоже есть «любимая». — Серьезно? — я искренне удивлен, если я вообще умею делать что—либо искренне. Я думал, такие кудрявые мальчишки, как он, пекут ванильные кексы и читают такие же книжки. — Да, — я чувствую, как он улыбается. — Видишь, у нас есть кое—что общее. — Что ж, думаю, на этом данный список заканчивается. — Опять ты за свое... Хочешь воды? — устало интересуется Стайлс. — Хочешь.       Я нащупываю бутылку, протянутую мне Гарри, и жадно припадаю губами к горлышку. Теперь пришла очередь избавиться от майки — здесь развивается атмосфера столичной парильни. Ну, или же это мои галлюцинации из—за нереальной карамельной близости.       После того, как майка улетает в неведомые дали, воздух заполняет запах моего терпкого одеколона и пота. Черт… как неловко получается. Хотя чего мне стесняться? — это же Стайлс.       Внезапно лифт озаряет вспышкой свет. Мы с кудрявым от неожиданности вскрикиваем и морщимся. Через пару секунд замечаю, как пристальный зеленый взгляд обводит мой торс.       Я сглатываю.       Глаза Гарри лазерами стреляют в меня. — А ты красивый.       Меньше всего я ожидал этой фразы! Похоже, все заходит чуть дальше, чем нужно, поэтому я, ерзая на месте, отвожу взгляд собственный. — Здесь довольно жарко, а твое мнение меня не интересует. — Но это не изменяет того, что ты красив, — усмехается он. Это снова ямочки? Кто их сюда впустил?       Я едва ли улыбаюсь, понимая, что слышу такие слова от красивейшего создания. Поправляю челку: — Неужели мы по мальчикам? — А тебя это смущает? — этот нахал строит мне глазки и ослепляет улыбкой, какую я видел только в рекламах зубной пасты. Правда, в них блики на белоснежных зубах выдуманы компьютером, а здесь — все по—настоящему. — Не больше, чем тебя, мальчик по мальчикам. — Ты прав, здесь весьма душно, — Гарри начинает расстегивать пуговицы клетчатой рубахи, и потихоньку на свет появляются мускулистые плечи, кое—где усеянные тату и… Боже, это точно не сон? На полгруди кудрявого красуется бабочка с распахнутыми крыльями, и я теряю дар речи, видя, как стебли чернильного папоротника на его косых мышцах скрываются под резинкою трусов, так мило торчащих из—под пояса джинсов.       Кажется, я понимаю, что задумал человек, которого несколько минут назад я на дух не переносил, а теперь…       ужасно хочу.       Но он не получит даже искорки желания в моих глазах! Потому что… ну, это слишком стремительная метаморфоза из кудрявого малыша в вытатуированного альфа—самца.       Я спокоен, я спокоен — твержу я себе. Но этот засранец будто бы и не замечает повисшего между нами напряжения. Он изучает потолок над головой, бродит взглядом по своим дырявым коленкам, теребит пальцами кудри — да все, что угодно, только не смотрит мне в глаза своими поглощающими глазищами.       Я же, не стесняясь, прожигаю в его бабочке дыру размером с жизнь и, похоже, даже не собираюсь маскировать свой пока еще в зачаточном состоянии стояк.       Наконец, Гарри глядит на меня. Сейчас он до жути милый, мне хочется к нему прикоснуться. Он будто сделан из безупречного воска. — Позволь спросить… — начинает он, — как долго ты собираешься раздевать меня взглядом? — Я не прилагал усилий к твоему обнажению, — рублю я, собственно, правду—матку, стараясь теперь не отцеплять своего взгляда от его изумрудных камешков в глазницах. Эй, главное — не смотреть ниже. Это как игра в «гляделки» — ну, или «возбуди меня одним взглядом». — Но ты думаешь об этом, — мурлычет Стайлс, а я смеюсь ему в лицо. — Самоуверенный, настырный и ни капли не сексуальный — в этом весь ты, Гарольд Стайлс!       Тому, видимо, становится несколько обидно, вот только в душе мы оба знаем очевидные вещи: Стайлс совсем не такой, каким я его окрестил. Он кусает нижнюю губу от досады и врезается взглядом в мои кубики на животе. — Там нет ничего интересного, Гарри, — предупреждаю его я. — Ты первый начал эту игру, — отзывается он каким—то диковатым шепотом, от которого мураши на моей коже размером со слона. — Значит, правила за мной? — меняю я тактику и свою точку зрения ко всем чертям. — Тогда докажи мне, что я, действительно, могу быть лучше.       Не успеваю я договорить, как он припадает к моим губам своими — невозможно горячими, сухими и пухлыми. Дыхание замирает, и ореол всех известных мне ощущений сосредотачивается в одной только точке — там, где он касается меня, а его язык медленно скользит вглубь.       Мои ладони ложатся на его торс, закрывая собою бабочку, и я начинаю мучительно медленно водить по ней пальцами, слушая все нарастающие томные вздохи кудрявого Стайлса.       Его же руки нашаривают мой ремень и ловко расправляются с застежкой. Свет в лифте моргает и снова тухнет — что ж, так даже лучше.       Не разрывая пробирающего меня до самых косточек поцелуя/укуса/сладкой муки, Гарри скользит пальцами по уже довольно внушительной выпуклости на моих трусах. Я ахаю, окончательно мирясь с фактом, что хочу этого человека глубоко и немедленно. — Луи… — шепчет мне темнота, — какой же ты мокренький… готовенький… и все для меня?       Я отвечаю ему в губы, что если он сейчас же не предпримет решительных мер, я жестоко трахну его кудрявую задницу. — А кто сказал, что я против?..       Мою крышу сносит одновременно со страстным вбиранием моего члена в очаровательный ротик Гарри: эта темнота, этот горячий юноша у моих ног, мои стены, которые рушатся и на деле оказываются бумажными, — все это в возбуждающем танце оттачивает ритм на моих нервных окончаниях. Я стону, вороша кудряшки на его затылке, и, минуту спустя, начинаю отчаянно желать большего. — Гарри… Гарри! — наконец, добиваюсь его внимания, ощущая головкой члена ненавистную прохладу. Совсем близко от себя я слышу жалобное: — Тебе не нравится?       Я усмехаюсь и, удивляясь собственной нежности, обхватываю его лицо ладонями: — Я хочу тебя всего, понимаешь?       Тот кивает и с моей помощью встает на четвереньки. — Эй, — я скольжу руками по его стройным ногам, стягивая штаны вниз, — будет немножко больно. — С каких это пор ты задумываешься над тем, что причинишь кому—то боль? — С тех самых, как я здесь, — шепчу и целую его за ушком. Это место создано для моих поцелуев — я так решил. — Я же говорил, что ты не такой, каким кажешься… — Я в разы лучше, Гарри, — и с этими словами я скольжу в него обильно смазанными естественной смазкой пальцами.       Он… нет, я не в силах описать эту возбуждающую слух музыку, что срывается с его уст при каждом движении моих шаловливых пальцев. Они нащупывают заветную точку внутри мальчишки и делают ему еще приятнее под сопроводительное «Ах, Лу!...».       Не зная, под чьей властью сейчас нахожусь, я скольжу языком по контуру его позвоночника снизу вверх, а затем, не узнавая себя, целую дорожку обратно. Он мурлычет, торжествуя над тем, что его кудрявое либидо одержало надо мной победу.       Пальцы плавно переходят в мою возбужденную до невиданной степени плоть, и Стайлс буквально орет на все малюсенькое пространство лифта, и я уверен — нас слышат даже соседние дома.       Левой рукой я дразню его сосочки, в то время, как правой обхватываю его член и начинаю ласково по нему водить. Этот котенок подо мной извивается во всех направлениях, четко давая понять — я делаю все по высшему разряду.       Что ж, ритм моей руки ускоряется, и я начинаю вколачиваться в его разгоряченное юное тело со скоростью, возможно, самого света, и мой финальный аккорд прерывает его потрясающей силы музыка — крик, стон, позыв! — все в одном флаконе. — Вот видишь, ты все-таки спел для меня… — глажу я его плечи.       Внезапно, так невовремя и совсем некстати, снаружи доносятся режущие слух скрежет и недовольные голоса, и мы со Стайлсом успеваем натянуть штаны, как лифт открывается. — ЧТО ЭТО БЫЛО?! — негодует лифтер в оранжевой кепке. — Мы не виноваты, что у вас тут бумажные стены, — пожимает плечами Гарри.       Что ж, а мои сегодня покорились одному кудрявому Богу. — Ты со мной?       Я гляжу на него в упор, принимая во внимание его расширенные от обожания зрачки.       Он хочет, чтобы я пошел за ним.       И я иду, открывая для нас обоих нового себя.       А сокрушить собственные стены оказалось не так уж и сложно, правда?