Вопреки всему.

…Время не лечит кровавые раны, Хоть и прошло уж несколько лет, Но я помню, как твоя «добрая» мама Нашей любви объявила запрет. Где это видано, чтобы два парня Признавались друг другу в любви? Не пускала тебя на ночные свиданья, Проклиная чувства мои… Я не появлялся во дворе этого дома уже год. Ничего не изменилось за это время – все, как прежде. Если бы как прежде… Здесь нет тебя. Нерешительно остановившись у знакомого подъезда, делаю глубокий вдох, чтобы успокоить нервную дрожь в руках. На секунду закрываю глаза и сглатываю. Нужно себя пересилить и набрать на домофоне номер квартиры, навсегда вбившийся в память. Хах… мне никто не спешит открывать. Но я не намерен отступаться, особенно в этот злополучный осенний день. Внезапно открылась подъездная железная дверь и из сумрака выскочили две девчонки. Они что-то весело обсуждали и смеялись, пока одна из них не увидела меня. В момент ее светлое личико помрачнело и задорная улыбка сползла с пухлых губ. Она неотрывно смотрела на меня, но затем опомнилась, взяв себя в руки и выдавила: - П-привет, Саш… Улыбаюсь ей, хотя на душе становится так гадко и тоскливо. Они так похожи, черт… Особенно глазами. Серо-зеленые омуты. Манят и опьяняют. Это не ты… не ты! В висках начинает пульсировать кровь, отдаваясь болезненным шумом где-то в районе затылка. Нахожу в себе силы отогнать нахлынувшее от воспоминаний видение. - Здравствуй. – продолжаю идиотски скалиться, стараясь выглядеть невозмутимо, но получается плохо. – Твоя мама дома? Девушка кивнула и усилием воли тоже улыбнулась мне. Ее тоненькие пальчики слишком сильно сжимают мобильный телефон. Аж до побеления костяшек. Тоже волнуется и, похоже, больше чем я. - Да… - слишком четко и твердо произносит собеседница. – она взяла сегодня выходной… все родственники и друзья разъехались еще до обеда. Хочет казаться уверенной, будто… будто ничего и не случилось. Киваю и молча ныряю в полутемный подъезд, так как все это время я удерживал ногой железную дверь. Лифт, скрипя всем чем только можно, довольно лихо доставил меня на нужный этаж. Кажется, мое сердце пропустило удар. Всего несколько шагов разделяют меня от оббитой бежевым дерматином двери. Преодолев это расстояние, решительно тянусь к кнопке звонка, но тяжелая створка вдруг распахнулась, являя мне на пороге женщину пенсионного возраста, одетую в черное. Она молча окинула меня тяжелым презрительным взглядом и посторонилась, позволяя мне войти в квартиру. Я прошел и хотел было уже разуться, как она процедила сквозь зубы: - Не нужно, проходи так. Я не имею права осуждать эту женщину за такой тон, однако это все равно меня покоробило. - Любовь Семеновна – решаюсь я обратиться с просьбой к неприветливой хозяйке. Поворачиваюсь к ней и ловлю ее ненавистный и колкий взгляд. Черт… в горле пересохло, а сердце буквально упало в пятки. Собираюсь с духом и продолжаю: - Могу я зайти в его комнату? Вижу, что женщина борется с желанием выставить меня за дверь, ее почти бескровные губы сжаты в нитку и чуть подрагивают. Неуверенно кивает и медленно уходит в направление кухни. Я протягиваю к двери ладонь и плавно проворачиваю ручку. На мгновения я замер на пороге, боясь пройти в спальню, где когда-то мы были вместе. Вопреки всему. Ни смотря ни на что. Даже воздух здесь сохранился. Такой любимый, привычный. Еле уловимый аромат горячего шоколада и ментоловых сигарет, которые ты так безумно любил, кажется, даже больше, чем меня. Закусываю нижнюю губу и делаю шаг вперед. У одной из стен комнаты расположен компьютерный стол, а на его поверхности покоится черный ноутбук. Естественно, он выключен. Немного левее несколько рамок с фотографиями. Подхожу к столу и сердце начинает заходиться в бешенном ритме. Аккуратно беру одну их них и подношу ближе, чтобы рассмотреть получше. После сдачи последней сессии в институте. Оба уже изрядно навеселе и с дурацкими улыбающимися фейсами. Почти что как друзья… А вот он один… Снимок черно-белый, в грубой, совершенно не подходящей к его тонким чертам лица, деревянной окантовке, с угнетающей черной атласной лентой в левом нижнем углу… Эта страшная лента просто душит тебя. Не дает освободиться. - Кирилл… - выдыхаю я, не замечая, что по щекам уже катятся слезы. Губы дрожат. С трудом оторвав взгляд от мрачной фотографии, перевожу его на аккуратно застеленную кровать и тут в мое сознание врываются томные жаркие стоны. Твои. В такт мерным движениям. Ты требуешь еще и еще. Настойчиво, как и всегда… Но приятное видение сменилось жуткой тишиной. Ты лежишь в постели, а в твою бледную, почти до синевы, руку вставлена игла капельницы. Дорогое лекарство, выписанное лучшим врачом города, медленно по системе ползет вниз, продлевая твою жизнь на неопределенный срок… Проснувшись в тот вечер, ты сказал, что чувствуешь Смерть и уверял меня, что она бродит около кровати вот уже несколько дней. Ждет конца… Я беру твою холодную ладонь в свою, и накрываю сверху еще рукой, стараясь растереть твои коченеющие пальцы. Подарить хоть немного тепла напоследок. Держусь изо всех сил, чтобы ты не видел моих слез. Ты всегда был сильней меня духом и бесился, когда кто-то сочувствовал тебе. Говорил, что нужно все преодолевать самому, не показывать, что тебе страшно, одиноко или больно. Говорил, что лучше всего делиться с ближним радостью и счастьем, а свои проблемы и беды решать самостоятельно. Но я всегда знал и то, что не смотря на упертость и самонадеянность, в душе ты желал тепла и заботы. Словно майский цветок, нуждающийся во влаге, но горделивый, не смеющий попросить. «Не вздумай плакать обо мне… - хрипло шепчет он – прорвемся, чувак»… А ночью «скорая», полиция, протоколы, фиксирование времени смерти… В изнеможении я прогнал ужасную картину той ночи и вдруг я понимаю, что лежу сейчас на его постели и стискиваю в кулаках одеяло, чуть не разрывая ткань. Будто в другой реальности я вслушиваюсь в собственные стенания. Меня сотрясает дрожь и я даже не замечаю того, что на мое плечо легла чуть сморщенная ладонь. - Дурой я была – внезапно резанул слух дрожащий голос матери Кирилла – слепой и глухой к вам обоим… не могла я понять этих ваших отношений… Она с усилием отрывает меня от постели и внезапно обнимает. Так крепко, что меня это не на шутку пугает. - Вы поняли это… слишком поздно, Любовь Семеновна. И теперь горько плачет мать… Глупо винить ее в том, что она старалась защитить своего единственного сына. Не понимала, что своей чрезмерной заботой она делает лишь хуже. Бог ей судья.