Забери меня домой

      Зачем ты выложил то фото на всеобщее обозрение?       Да, я знаю, тебе так захотелось, но почему? Ты всегда делаешь только то, что тебе хочется. Я позволил тебе делать только то, что тебе хочется. Но что ты хотел мне этим сказать?       Ох, и даже не думай, что я не догадаюсь, кому оно предназначено! Ты хотел мне о чем-то напомнить?       Дорогой, я помню все, и тот день, когда была сделана эта фотография. И что тогда произошло… Очень хорошо помню. Спустя почти двадцать лет. Ты так требуешь, чтобы я тебе перезвонил, ответил на твои каждодневные сообщения?       Не дождешься. Не сработало.       Я не хочу общаться с тобой! По телефону или скайпу. Не хочу обмениваться надуманными лживыми фотографиями через социальные сети, где каждый из нас занят своими делами и отчаянно создает видимость того, что счастлив.       Я хочу тебя видеть… И выбор только за тобой.       Ты знаешь, где меня найти.       - Доминик, улыбнитесь, Дом! Сюда, пожалуйста, сюда, в камеру! – вспышка фотокамеры. Одна, вторая. Тянущиеся со всех сторон руки с ручками и блокнотами для автографа. Боже, ребята, я просто драммер, я не герой, оставьте меня в покое.       Но улыбаюсь, расписываюсь, смотрю в камеру. Такая у меня жизнь: приедешь в клуб посидеть-выпить с друзьями, а тебя обязательно или поклонники для Инстаграма или Твиттера щелкнут, либо папарацци достанут. И сиди потом, любуйся на свою пьяную рожу постаревшего подростка.       Нет, я не жалуюсь. Это лицемерие: сначала стремиться всеми силами стать признанными, быть услышанными, оцененными, а потом делать утомленный вид: «Ох, опять эти фанаты!». Если бы мы хотели играть только для себя, то и играли бы только для себя – в гараже. И не пытались пробиться на большую сцену.       Но весь смысл в том, чтобы ловить невероятный по силе кайф, исполняя свою музыку именно перед тысячами зрителей, чувствуя от них встречный поток позитивной энергии. Это наша жизнь – сцена, переезды, расстояния, новые города, толпы поклонников… И я привык ее делить с небольшой группой людей, которые за двадцать лет стали настоящей семьей. Но прежде всего, я привык делить ее с тобой.       Все знают, что ты мой самый близкий друг, брат, единомышленник, товарищ, партнер, все знают, что связь между нами сильнее всех расстояний и разлук. Это очевидно. Некоторые догадываются, что наши отношения гораздо сложнее и глубже. И только мы с тобой знаем наверняка, что наше общение почти с первой встречи не имело никаких шансов остаться на грани «Дружу», оно всегда было в пространстве «Люблю».       И у этого «Люблю» есть все оттенки этого всеобъемлющего чувства: от яркой страсти и глубокой привязанности до черной ревности и истерики на стыке с ненавистью.       Мне очень часто приходилось и приходится делить тебя с другими людьми, как и тебе - меня. И мы привыкли к этому, как к необходимой данности. Потому что оба знали: что бы ни случилось – в финале мы засядем в студии, работая над новым альбомом, и проведем долгие гастрольные часы в постоянной близости.       Я никогда не сомневался в тебе.       До последнего момента.       Сейчас мне кажется, что я теряю тебя, теряю нашу связь. Я не чувствую тебя.       Поэтому мне не нужны твои напоминания.       Мне нужен ты…       - Дом, это не та машина, - Лео обнимает меня за талию и смеется. – Сюда, милый друг, сюда, - он подталкивает меня к ждущему нас авто. Вечеринка в самом разгаре. После клуба – after-party у Лео в особняке на голливудских холмах.       - Да какая хрен разница, - смеюсь я в ответ.       - Ты пьян, блондинчик! – он утыкается носом в мою шею и кусает шутливо за мочку уха.       - Придурок… - бормочу я. Лео – отличный парень: мне нравится проводить с ним время. Он умеет веселиться, всегда приглашает хорошеньких девиц, неглупых и понятливых, не лезет с расспросами и умеет помолчать, когда требуется. Он один из тех людей, кому я доверяю, кем я хоть немного пытаюсь компенсировать твое отсутствие. Наверно, мы дружим, хотя знакомы всего пару лет.       Он знает, что иногда я впадаю в необъяснимую хандру, и тогда всеми силами пытается меня развеселить, подбодрить. И делает это ненавязчиво. Он никогда не соотносит меня с барабанщиком известной группы, для него я просто Дом, свой в доску парень, с которым не нужно строить из себя звезду. Мы все тут звезды.       У него дома я окончательно и бесповоротно пьянею, и вся оставшаяся ночь – как в бреду: вроде, с кем-то общался, вроде, купался в бассейне с какой-то блондинкой, вроде, трахался с ней, но все очень смутно. Помню лишь, как Лео дотащил меня до кровати и уложил спать со словами:       - Все будет хорошо, Дом!       А когда за ним закрылась дверь, я дотянулся до джинсов, достал телефон и открыл ту фотографию… Где ты смотришь на меня взглядом безнадежно влюбленного собственника.       Как же это было давно!       Читаю твое последнее сообщение:       «Зачем ты меня мучаешь? Я правда соскучился. Перезвони».       Нет.       Если соскучился… Ты знаешь, где меня найти, Мэтт.       ***       - Во сколько сегодня репетируем? Дом, эй! Ты здесь? – Маркус дернул меня за рукав свитера.       - А? – я отвлекся от звуков чарующей, просто фантастической фортепианной игры, доносящейся из музыкального класса, и обернулся к приятелю. - В пять. Кстати, прихвати диски Nirvana.       - Ага, хорошо. Ладно, я пошел. Встретимся после занятий? Пол и Энди будут ждать нас на спортивной площадке.       - Понял. До встречи.       Я снова прислушался к звукам из помещения за стеной, но там уже воцарилась тишина. Интересно, кто бы это мог так играть? Я слышал, что в нашей школе учится парнишка, который в прошлом году выиграл конкурс талантов. Преподаватель музыки от него в восторге. Но меня классическая и джаз-музыка мало интересовали, поэтому я не запомнил ни его имени, ни в каком классе он учится. Просто в память запало, что есть у нас тут одно дарование.       Я же болел рок-музыкой и мечтал о том, что мне не придется в будущем провести остаток дней в нашем тухлом Тинмуте, городке, где только летом, с началом сезона, появляется хоть какая-то жизнь. Приезжают туристы, работают летние кафе, на набережной звучит музыка. В остальное время – это страшная дыра, где подросткам, вроде меня, заняться нечем. Разве что строить планы выбиться в звезды. Или поступить в нормальный универ и свалить отсюда. Но мечтать об университете и карьере скучно. Приятнее фантазировать на тему звездного будущего.       У меня уже была своя группа: мы играли пока каверы на известные рок-хиты и были в общем довольно-таки популярны в школе. Да ладно, не буду прибедняться, – мы были крутыми! Нам исполнилось по 14 лет, и амбиций - через край. Как и непримиримого максимализма, и кипящего в душе бунта против обыденных серых будней. Мы слушали новомодный грандж-рок, носили балахонистые свитера, драные джинсы, длинные волосы а-ля Курт Кобейн и тяжеловесные ботинки. Мы инди-дети…       Дверь музыкального класса открылась, и через образовавшийся проем просочился худющий парнишка с короткой стрижкой «пай-мальчика» - аккуратный затылок и височки, расчесанные на пробор волосы, в джемпере и брючках. Я бросил на него короткий равнодушный взгляд и отвернулся, когда поймал на себе его – заинтересованный.       «Иди куда шел, ботаник!» - подумал я про себя. Желающих набиться в друзья и без него хватало. И когда он скрылся за углом – заглянул в класс в поисках чудо-пианиста.       Но там было пусто.       И тогда до меня дошло, что вот это тощее недоразумение – и есть впечатливший меня музыкант. Я опрометью бросился за ним, чтобы хотя бы разглядеть его. И запомнить. Не знаю, как объяснить, но меня околдовала его манера игры. В ней было много эмоций - живых, настоящих. И то, что он играл… Не заученные гаммы-этюды-менуэты, а нечто иное, как будто… свое. А нам бы, в перспективе, не помешал хороший музыкант, со знанием основ музыки, иначе так и придется подбирать на слух чужие каверы.       Но парнишка уже скрылся в каком-то из классов, поэтому я лишь в растерянности оглядел пустой коридор. И черт! Я опоздал на урок!       Весь оставшийся день он не выходил у меня из головы. Но ясного образа нет – перед глазами только дурацкая стрижка и джемпер. Ладно, не беда. Найду.       Имя я его узнал без проблем – Мэттью Беллами. И внешность при удобном случае разглядел… Когда он в очередной раз тенью выскользнул из музыкального класса, закончив терзать фортепиано. Только подойти и познакомиться не решился.       Потому что…       Растерялся. Не знаю, что на меня нашло, но я, когда увидел насупленное лицо Мэттью, сам застеснялся. Он вышел из класса, заметил меня, стоящего у окна напротив и разглядывающего его в упор, как-то странно дернулся, впился цепким, внимательным взглядом голубых глаз. Требовательно-вопросительным. И я, не выдержав, отвернулся с независимым видом.       Потом мы часто сталкивались в коридоре, и пару раз я его видел на улице вне учебного времени в какой-то гоп-компании в спортивных костюмах. И среди них он был другим: никаких форменных брючек, свитерков и уложенной на пробор прически… Мешком висящий, дешево выглядящий костюм Umbro, растрепанные пряди волос и сведенные к переносице брови. И он явно не вписывался в эту тусовку. Глаза выдавали в нем человека с гораздо большими жизненными запросами, чем у ребят рядом с ним. Они вообще у Мэттью были до странности интригующими: живыми, любопытными, цепкими.       Я снова и снова ловил на себе его заинтересованные взгляды, но этим все и ограничивалось – игрой в гляделки. У меня не было проблем с общением – я всегда легко сходился с людьми, а в том возрасте – и подавно. Тогда вообще проще было становиться друзьями: нашелся хоть один общий интерес – все, кореша взасос. Или наоборот, разок подрались, потом обменились парой «ласковых» фраз, выяснили, что, собственно, проблема решена, – друзья. Правда, я в драки не лез – без этого получалось обходиться. Наверно, за счет характера. Но к Мэттью подойти не решался, все выискивая достойную причину, чтобы просто сказать: «Привет! Я Дом. Как дела?»       ***       Но, видимо, судьба все решила за нас, потому что однажды я банально столкнулся с ним лоб в лоб на входе в школу: налетел на него, когда торопился на встречу с одногруппниками. У него выпали из рук тетради, я бросился их подбирать с извинениями. Он же растерянно стоял надо мной и ждал, когда я всучу ему пачку его талмудов.       - Слушай, извини еще раз, - проговорил я, замявшись.       - Угу, - отозвался Мэттью, запихивая тетради в рюкзак, и поднял на меня глаза. Мне до сих пор трудно объяснить, что произошло в тот момент. Передо мной стоял обычный паренек чуть ниже меня ростом, очень худой, не блиставший внешностью по общепринятым в школе стандартам: излишне острые скулы, чуть загнутый к низу нос, тонкие губы, острый подбородок с ямочкой… Но стоило ему вдруг улыбнуться, как неловкость момента исчезла, и слова нашлись сами собой. У него была потрясающая улыбка, и такой осталась до сих пор. Искренняя, чуть смущенная, от которой глаза вдруг вспыхнули. Он смотрел не прямо, чуть исподлобья, все еще смущаясь.       - Дом, - протянул я руку.       - Мэтт, - ответил парнишка, сжимая мою ладонь ледяными пальцами.       - Я знаю, - улыбнулся я.       - Я тоже, - и его улыбка стала еще ярче.       - Я слышал, как ты играешь…. В музыкальном классе. Очень здорово, - я продолжал сжимать его руку.       - А я видел выступление твоей группы, - произнес Мэттью, даже не пытаясь высвободить ладонь.       - Ну и как?       - Круто, - выдохнул он с такой завистью, что я мгновенно отреагировал:       - А ты хотел бы играть с нами?       - На клавишах? – удивился он.       - На гитаре.       - Я не умею.       - Я научу.       - Хочу! - кивнул головой Мэттью. Мы одновременно посмотрели на наши по-прежнему сцепленные в рукопожатии руки и быстро разжали пальцы, растерянно переглянувшись.       - Тогда, может, встретимся после уроков завтра?       - А где?       - Можно у меня дома, - я пожал плечами.       - Можно ко мне, - поспешно предложил Мэттью. – Я сейчас с бабушкой живу. Она хорошая, почти все мне разрешает.       - Давай, - согласился я. Так даже лучше, потому что у меня дома редко бывало пусто и тихо. И сестра еще любила во все мои дела нос сунуть.       Так мы познакомились, и в течение буквально нескольких совместно проведенных вечеров превратились в лучших друзей. Не надуманных, не идеализированных возрастом, а настоящих, когда вдвоем время пролетает незаметно, когда хочется немедленно поделиться любой мелочью из жизни, когда, проведя весь день вместе, еще час висишь на телефоне перед сном, когда с утра первым делом просыпаешься и думаешь о том, чем займетесь.       А дел у нас было много. Оказалось, Мэтт понятия не имел о современных направлениях в музыке и не знал ни одной крутой рок-группы. Я открыл ему новый мир, который захватил его с головой. Мы днями напролет гоняли диски с разными группами, но его определенно цепляли или надрывно-депрессивные вещи, как у Nirvana, или что-то сумасшедше-нестандартное, как Primus, или те, где звучали мощные, заковыристые гитарные риффы.       Играть он учился стремительно быстро. Я лишь дал необходимый толчок, ознакомив его с азами. Сам я играл так себе, мое призвание – барабаны. Хотя, если честно, когда мы решили создать группу с одноклассниками, то играть вообще никто из нас не умел. Мы просто сели и решили: «Ты играешь на гитаре. Ты - на басу. Ты поешь. А я - на барабанах». Ударные казались самым сложным инструментом, поэтому за них пришлось сесть мне. Как главному идейному вдохновителю группы.       Не прошло и полугода, как он уже выдавал такие соло на гитаре, что я диву давался. У него было потрясающее музыкальное чутье и невероятно сильное желание освоить инструмент в совершенстве. Он играл постоянно. Даже когда мы просто сидели и болтали о пустом, он продолжал бегать пальцами по грифу, тупо гоняя гаммы.       Я знал, что ему очень хочется попасть в мою группу. Но нужен был подходящий момент. У нас был гитарист, и я не мог просто его пододвинуть, пригласив к нам своего друга. Это было бы нечестно. Мэттью не напрашивался и не пытался присоединиться к другим группам. Просто учился играть и ждал.       ***       Но эта была лишь внешняя составляющая нашей дружбы. Точнее того общения, что вписывалось в рамки дружбы. Существовала еще и другая сторона, более глубинная, скрытая от чужих глаз и вопросительных взглядов, но единственно значимая и важная. Та, благодаря которой я в какой-то момент понял, что нашел свою маленькую истину. О нет, не подумайте. Тогда мне такие откровения были недоступны, это я понял много позже.       Не знаю, как бы это доступно объяснить, но в определенный момент мы начали будто врастать друг в друга. Мэтт в каждом высказанном слове, в каждом моем взгляде искал поддержку и одобрение. Он вслед за мной принялся отращивать волосы, сменил спортивный костюм на широченный свитер, в котором тонул, надел такие же джинсы и ботинки, как у меня. Играя при мне на гитаре, приятель постоянно заглядывал в глаза с немым вопросом: ну как? И я неизменно его хвалил, отчего он менялся в лице – сиял, как начищенная медная монетка.       Мэттью резко обрубил все свои прежние связи с ребятами из той компании и ни с кем, кроме меня, больше не проводил время.       Так же, как и мне все тяжелее становилось расставаться с ним, когда требовалось идти на репетицию. Я пару раз звал его с собой, но он отчаянно смущался. Один раз мне, правда, удалось его вытащить, но он сбежал с середины. Сказал, что музыканты много лажают, а лезть со своими комментариями он не решался. Да и вообще, ребята, скажем так, не очень хорошо его восприняли.       Он был сложным. Очень сложным в общении. С другими людьми. Но не со мной. Со стороны казался дерганным, замкнутым, нервным. На то тоже были свои причины. Мэтт тяжело переживал развод родителей, и я, наверно, стал для него тем положительным ориентиром, благодаря которому у него вдруг появились понятные и простые цели в жизни. Стать рок-музыкантом, писать свою музыку.       А я почти физически ощущал в нем странную мощную силу будущего гения. Не понимал этого, не осознавал - только ощущал. Он впитывал все новые знания о музыке, как губка, и мгновенно транслировал их в нечто свое. Он, даже исполняя чужие песни, умудрялся сыграть их по-своему. Такого дара не было ни у кого из моего окружения.       Я захлебывался в очень странных и зыбких чувствах: он был маленьким, жутко худым, почти прозрачным, но стоило ему сесть за фортепиано или взять гитару в руки, и пространство вокруг заполнялось невероятной по силе энергетикой. И, глядя на него, мне с трудом верилось, что это именно он ее распространяет. И до дрожи в руках хотелось, чтобы Мэттью принадлежал только мне. Не своей музыкой, не тем, как он играет, а своим существом.       Мне нравилось быть его опорой и ориентиром. И эта связь начала зарождаться именно тогда, в тот первый год нашего общения… Когда постепенно вокруг, кроме нас с ним, не осталось никого.       ***       Его главной мучительной проблемой была неуверенность в себе. И мне множество раз приходилось быть его эмоциональным щитом, закрывать его от собственных комплексов, прятать в своей заботе от проблем в семье.       Однажды, помнится, я застал его сидящим за сценой в актовом зале. Он помимо музыкального класса посещал еще театральный кружок, принимал участие в постановках. И в тот день что-то пошло не так. А может и так. Просто он сам себя в очередной раз накрутил… Я ждал его в столовой и, не дождавшись, отправился на поиски.       Мэттью сидел на корточках возле стены и, закрыв лицо руками, плакал. Я это понял по его слегка подрагивающим плечам. И, конечно, сразу переполошился.       - Эй, приятель, в чем дело? Я тебя уже заждался, - опустился рядом с ним прямо на пол и легонько толкнул в плечо.       - Отстань… - еле слышно произнес он.       - Мэтт, что случилось? – я осторожно потрепал его по плечу.       - Ничего… - Мэттью повел плечом.       - Тебя кто-то обидел?       - Нет, я… Я просто гребаное чмо. И неудачник, - всхлипнул Мэттью и вытер лицо руками.       - Господи, ну из-за чего ты так расстроился? – я заглянул в его глаза, но он отвернулся в сторону.       - Я урод. И актер из меня паршивый, - заявил он, садясь и вытягивая ноги.       - Ты дурак? – спросил я. – Ну же, Мэтт… - я снова потрепал его по плечу. – Это всего лишь дурацкий театральный кружок. И ты не урод. Никогда так не говори.       Мэттью повернулся ко мне и наконец ответил на мой ласковый взгляд. И внезапно уткнулся лицом в мою шею, вцепившись длинными пальцами в свитер на моей груди. Я немного растерялся от его порыва, но, глядя на эти тонкие пальцы, схватившиеся за меня, как за спасительную соломинку, просто обнял его в ответ и прижал к себе. Не знаю, как долго мы так сидели, но точно помню, что мне не хотелось его отпускать. И эти пальцы… Сколько раз еще они будут вот так же хвататься за меня в поисках поддержки… Много, очень много раз.       Тогда я понял еще одну вещь: в нашей дружбе становилось все меньше дружбы, а проявлялась острая зависимость. И, кажется, вместе с ней пришло чувство первой любви. Настоящей.       ***       - Ты будешь играть в моей группе? – официальным тоном спросил я у улыбающегося Мэтта, когда мы сидели в его комнате, на полу, друг напротив друга. Он в неизменной привычке бренчал на гитаре.       - Я буду играть в твоей группе, - ответил Мэтт, поджав губы и пытаясь быть серьезным.       Я скомкал лист бумаги и бросил в него. Он лениво отбил. Отложил в сторону гитару и подполз ко мне. Я с радостью принял его в свои объятия. Для нас это было естественным: он с комфортом устраивался на моей груди, я обнимал его и изредка целовал в макушку. Почти невесомо. Мэттью время от времени гладил мои ладони, перебирал по костяшкам пальцами и молчал. Да, иногда мы могли просто так сидеть и молчать. Обмениваясь энергией. Эмоциями. В полной тишине. Слушая дыхание.       Внезапно он зашебуршился и, откинув голову назад, мне на плечо, дотронулся губами до моей шеи.       - Что ты делаешь? – прошептал я, непроизвольно прижимая его к себе сильнее. Мне понравилось это нежное прикосновение.       - Ничего, - ответил Мэттью и повторил. Я невольно подставил ему шею. Очень странные ощущения. Невыразимо приятные, волнующие. У меня уже был некоторый более интимный опыт общения с девочками – на предмет пообжиматься и обменяться слюнявыми поцелуями. Но это было не то, совсем не то.       Мэтт чуть развернулся ко мне – я поймал его пытливый взгляд, выжидающий. Долго, не решаясь, смотрел на его губы. Это ведь не очень нормально, да? Желать поцеловать своего лучшего друга? Но… Он же мой Мэттью, мой волшебный музыкант, хрупкое сокровище в моих руках. И кому какое дело до нас?       Я дотронулся до его губ. Изрядно нервничая, не будучи уверенным – этого ли он от меня ждет… Мэтт ответил – жадно, несдержанно. Одной рукой обхватил меня за шею, второй уперся для равновесия в район солнечного сплетения. Его губы были мягче и полнее, чем выглядели, обкусанные и от того шероховатые… вкусные. Не знаю, как объяснить: я не чувствовал никакого дискомфорта, его запах, его дыхание – все мне было близко и понятно.       Мы очень долго целовались. Мэтт пересел ко мне лицом, встав на колени, отчего между нами постоянно сохранялось расстояние. Мы отрывались друг от друга, вглядывались, выискивая в лицах причину, по которой стоит остановиться… Не видели ее – и продолжали. Я обнимал его лицо ладонями, он гладил меня длинными пальцами по шее. Иногда мы целовались неторопливо, пробуя удовольствие на вкус, иногда увлекались и уже едва не до крови прикусывали губы. Дыхание то и дело сбивалось, терялось, но это не имело никакого значения.       Мы не проронили ни одного слова, не считая нужным акцентировать вслух происходящее. И когда я уходил домой, Мэтт поймал меня на пороге и снова притянул к себе.       - Увидимся в школе? – хриплым голосом уточнил я очевидное, отрываясь от его губ.       - Да.       - Зайти за тобой?       - Да, - Мэтт сжал на прощание мою ладонь.       Я шел домой, как в тумане. В голове крутились отрывки каких-то песен. Я чувствовал себя бесконечно счастливым, погрузившись в легкую эйфорию. С моего лица не исчезала улыбка. У меня было одно краткое сомнение перед поцелуем, но после него… Я ни разу не думал и никак не оценивал то, что мы делаем, оставаясь наедине. Мне это было нужно. Ему это было нужно. Я оберегал таким образом его ранимую и легко уязвимую душу, он грел меня своей искренней благодарностью.       Я не мечтал ни о чем большем. Поцелуи и объятия были логичным продолжением нашего обычного общения. Естественным. И понимаете, не было подтекста. Во всяком случае тогда. Словно через такой тактильный контакт, через прикосновения мы доносили более четко друг до друга всю ту близость, что существовала между нами.       ***       Я уже говорил – у Мэтта был непростой характер, а если дело касалось музыки – то непримиримый и деспотичный. Он пытался заставить музыкантов из моей группы не просто играть, а слышать то, что они играют. Но ребята не понимали его претензий, не воспринимали всерьез его замечания, от чего Мэттью взрывался и мог наговорить множество неприятных, но очень верных вещей. И это сильно било по самолюбию.       Я его не останавливал. Во-первых, мне тоже надоело играть каверы – я мечтал создавать и исполнять свое. И делать это качественно, профессионально. Во-вторых, я один раз выбрал его последней истиной в инстанции и четко ей следовал. Я знал, что могу погасить его пыл одним взглядом. Но не делал этого. Он имел право требовать. Нам в дальнейшем предстоит пройти сложный путь споров и поиска компромиссов, в ходе которых будут рождаться готовые решения для наших вещей. Для его вещей. Но это будет потом, когда я научусь воспринимать его мнение не как единственно верное. Тогда…Тогда я слепо верил всему, что он посчитает нужным сделать.       Поэтому вскоре мы остались в группе вдвоем…       Мэттью сильно переживал. И всегда считал, что группа развалилась по его вине. Я в ответ лишь обнимал его, целовал и тихо нашептывал ему на ухо один секрет: он и я – мы и есть группа. А остальные – или будут с нами, или нет. Мы найдем того, кто будет.       Так мы нашли Криса, басиста – последний кусочек паззла. Он так же, как и я, стучал на барабанах, но немного играл и на гитаре, и на басу. И с радостью согласился к нам присоединиться, окончательно распрощавшись с ударными.       Ах да! Еще был Том-неугомонный-Кирк. Друг всех друзей и наш внезапный тур-менеджер. Но опять-таки им он стал позже. В том возрасте он просто был нашим хорошим приятелем, который на уровне интуиции был полностью уверен, что нас ждет успех.       Но мы и сами в него верили… Потому что у нас был Мэттью.       ***       Конечно, между нами было не все так гладко. Иногда я чувствовал, что Мэтта надо придерживать, опускать на землю. Его моментами заносило: у него что-то не получалось, он впадал в своеобразную истерику, подогреваемую гуляющими гормонами, и весь свой негатив сливал на меня. Я терпел обычно.       Но порой злился.       И мы ссорились.       Так произошло и накануне того вечера, когда было сделано то фото…       - Ты не слышишь? Ты совсем не слышишь, что я играю? – кричал Мэттью на весь гараж. – Дом, мы уже решили, что здесь будет совсем другой ритм!       - Нет, не будет, - упрямился я. Мы репетировали второй час одну песню и порядком измучились, так как большей частью не играли, а спорили.       - Какого хрена?! А?       - Потому что здесь нужен другой акцент, независимый от твоего соло! – проорал я. – Блять, если я сижу за барабанами, может, ты послушаешь хоть раз, что я говорю?       - Ребят, эээ! Ну вы чего? – попытался вклиниться в наш спор Крис, но это было абсолютно бесполезно.       Причина этих воплей была далеко не в песне, а в том, что вчера я не захотел остаться дома с Мэттом, лаская и нежа его в своих объятиях, под журчание телевизора, а ушел играть в футбол с одноклассниками. Он сделал вид, что его это не волнует. Но ревниво-обиженный взгляд вслед я почувствовал затылком. Причем я предлагал пойти со мной – я никогда его не бросал. И сам быстро утомлялся без его общества. Но он от моего предложения еще больше разупрямился. Ну вот находило на него порой! И, может быть, я бы остался, как всегда мягкотело сдаваясь под прицелом его требовательных голубых глаз, но в этот раз решил назло ему уйти. Я его люблю, и мы всегда делаем только то, что он хочет, но он тоже должен считаться с моими желаниями. И это будет далеко не последняя наша ссора, выплескивающаяся стихийным цунами во время репетиций, подоплекой которой будут наши с ним внутренние, личные недопонимания и обиды.       Крис, кстати, к подобному вскоре привыкнет и будет обычно терпеливо ждать, пока мы или не успокоимся, или не разойдемся на несколько часов, хлопнув демонстративно дверями.       - Это моя песня! И я лучше знаю, как она должна звучать! Потому что она вот здесь уже звучит! – он стукнул себя указательным пальцем по голове. – А у тебя даже образования музыкального нет. Никакого!       - Ах так? – я встал и отшвырнул в стороны палочки. – Тогда садись за барабаны и сам стучи, умник! – и ушел, кипя от бешенства.       Я шел домой, пиная по дороге все, что под ногу попадется. Меня разрывало на части от злости, прямо-таки пелена от бешенства застилала глаза.       Утром в школу мы пришли по раздельности и весь день не разговаривали, демонстративно игнорируя друг друга. Я все еще не мог простить Мэттью его несправедливых слов, да и вообще всего его эгоистичного поведения. Что он там себе в ответ нафантазировал – не знаю, но зыркал он в мою сторону по-прежнему гневно.       А вечером Кирк затащил нас всех к себе в гости. Родители Тома уехали, и дом остался в его полном распоряжении. Пиво, травка, MTV по телеку, пустой по смыслу, но увлекательный треп про девчонок, футбол, автомобили, музыку…       Мы с Мэттью сели по разные стороны дивана и по-прежнему делали вид, что не замечаем друг друга. Том с Крисом решили не лезть, не пытаться нас примирить, потому что проще оставить все, как есть. Из серии: знаем, видели, все равно помиритесь – куда вы денетесь.       Кирк развлекался тем, что снимал коротенькие видео на громоздкую видеокамеру и время от времени фотографировал нас. Типа, подлавливал смешные моменты. Иногда кадры и правда получались забавными.       Я же сидел, подперев щеку рукой, и в расслабленно-желейном после выпитого и выкуренного состоянии пялился на цветные клипы. Там как раз начался Alternative Special, где без перерыва несколько часов кряду нон-стопом крутили все наши любимые на тот момент группы. Хмельной Крис приставал ко мне с дурацкими подколками, обзывая меня «сладким пухликом» и щипал за щеки. Я отмахивался от него, краем глаза наблюдая за Мэттом.       - Дом… Домми… - приставал Крис. – Дай автограф!       - Отстань… - протянул я, заметив, как Мэттью неожиданно пересел к нам ближе, подобрав под себя ноги.       - Доминик Сладкий… Признавайся, сколько девушек сегодня тебе признались в любви? – донимал меня Крис, привалившись мне на плечо.       - Пять, - наобум ляпнул я.       Мэтт дернул подбородком и уставился на меня тяжелым, немигающим взглядом - как у кошки, честное слово. Мне даже немного не по себе стало.       - Так мало? – Крис пощекотал меня за ухом. – Вообще, Домми, я думаю, в нашей группе ты будешь главным секс-символом. Правда, Мэтт?       Наш фронтмен поджал губы, продолжая пожирать меня взглядом, и промолчал.       - Та-да! – проорал Кирк, сфотографировав нашу троицу. Так мы и застряли на том фото: я, с довольным видом, выслушивающий песнопения басиста, Крис, пьяно подпирающий мой бок и несущий полную чушь, и Мэтт… Пытающийся дыру на мне прожечь от бессильной злобы влюбленного ревнивца.       А потом Крис в шутку попытался меня поцеловать под улюлюканье и подначивание Кирка. И вот тут у Мэттью сорвало крышу. Он порывисто кинул в меня пустой банкой из-под пива и, вихрем сорвавшись с дивана, бросился на выход.       - И что это было? – удивленно спросил Том, отложив камеру.       - Мэтт это был! – ответил я, стряхивая со свитера капли янтарной жидкости. – Идиот! Слышишь, ты кретин! – прокричал я вдогонку этому сумасшедшему.       - Сам такой! – отозвался Мэттью из коридора. – Самовлюбленный ублюдок!       - А ты дебил! – я подорвался с дивана.       - От дебила слышу! – хлопнула входная дверь.       Я аж ногой топнул от злости. И сорвался вслед за ним. Натянул наспех кроссовки, накинул куртку и выскочил на улицу. Догнал торопливо идущего Мэттью и толкнул его в спину. Он остановился, обернулся и замер напротив меня, тяжело дыша.       - И долго ты еще так будешь себя вести? – взорвался я.       Он молчал, уничтожая меня злобным взглядом. Маленький, тощий, сердитый, как 300 спартанцев. Мне вдруг стало смешно. Я дернул его за рукав и притянул к себе.       - Господи, какой же ты придурок… - пробормотал я, прижимая к себе сопротивляющегося Мэттью. – Может, хватит уже?       - Иди и целуйся с Крисом, а меня оставь в покое! – пробурчал он, упорно не желая сдаваться.       - Не-а, не пойду, - я запустил руку в его волосы и осторожно погладил по голове. Зарылся носом в его шею… И понял, как успел соскучиться. Даже за такой короткий период.       Мэтт поплыл. Истерично сжал меня в объятиях и умоляющим голосом прошептал:       - Пойдем ко мне? Пожалуйста.       - Пойдем.       - Мне плохо, когда мы в ссоре…- он смотрел на меня уже виноватыми глазами.       - Мне тоже… Может, не будем ссориться?       - Прости меня. Я больше так не буду…       - Все равно придурок… - я улыбнулся.       - Сам такой… - отозвался с тихой нежностью Мэтт.       ***       - Поцелуй меня… - прошептал Мэттью, жарко дыша в мою шею. Мы сидели на его кровати, сцепившись в самом тесном объятии. – Я соскучился. Я так соскучился…       Я подхватил его за подбородок, приподнял лицо и прильнул к его горячим, сухим губам. Он торопливо приоткрыл рот, пропуская мой язык, ласкаясь, нежась, волнуясь.       - Люблю тебя… - пробормотал я, поведя носом по его щеке. В ответ он охнул и тяжело задышал. Я скользнул губами по его шее, прикусил мочку. Он издал тихий стон, прижался ко мне еще сильнее и увлек за собой в лежачее положение. Заставил меня практически лечь на него сверху, чтобы иметь возможность жадно гладить мою спину и уже более робко, словно теряясь в гранях доступного, опускался ниже, скользя по ягодицам. Я сходил с ума от его прикосновений, от томительного возбуждения – и своего, и Мэттью, от острого желания зайти чуть дальше поцелуев…       Мы долго целовались, соприкасаясь вплотную телами. Мэттью прятал лицо у основания моей шеи, покрывал все доступное ему пространство поцелуями, снова находил мои губы и шептал прямо в них, обжигая рваным дыханием:       - Доминик… Обещай, что не бросишь меня.       - Как, Мэтт, как я могу? Ты же… - я вдруг почувствовал приступ почти истерики только от одной мысли, что мог не столкнуться с ним тогда, не заговорить.       - Тогда не делай так больше… Не игнорируй меня… - он вжимался меня, обнимая уже не только руками, но и ногами.       - Не буду. Больше не буду, - я целовал его лицо, прикрытые веки глаз, кончик носа, ямочку на подбородке.       - Я тоже тебя люблю… - выдохнул он. – Я вообще никого не люблю, кроме тебя.       Мы так и не зашли дальше поцелуев и объятий. Как не позволили себе этого и в дальнейшем, хотя оба сгорали от невыносимой физической тяги друг к другу. Но перейти грань казалось недопустимым, тем, что может уничтожить нечто более ценное, что у нас было – глубокую привязанность и связь на уровне телепатии. Мы погружались в немыслимые бредовые, галлюциногенные состояния под грибами, обкуренные и пьяные, но даже тогда лишь ласками пытались ослабить томительное напряжение тел. И их было много: мы могли часами, сливаясь на уровне сознания воедино, нежиться в объятиях друг друга. Но стать настоящими любовниками… Так и не стали.       Наверно, поэтому за двадцать лет у нас не было поводов для серьезных ссор, после которых нет возврата к прошлому. Были скандалы, стычки, даже драки, но все они заканчивались очень быстро и имели один и тот же финал: мы мирились, как только стоило кому-то из нас протянуть руку и прикоснуться к другому. Один тактильный контакт, и все уходило на второй план и забывалось, как нечто незначительное и неважное.       ***       Мы не стали любовниками, и это нас спасало… Тогда.       Мы не стали любовниками, и, наверно, поэтому в какой-то момент ты начал ускользать из моей жизни. Ты заменил меня в своем сознании другим объектом любви, которым можно обладать в полной мере. Возможно, это правильно. Возможно, так оно и должно быть. Но выбрав себе другую любовь, ты изъял в то же время и кое-что важное из нашей дружбы – зависимость.       И мне ее не хватает. Увы, я так и не придумал, кем заменить в своем сердце тебя…       ***       Я просыпаюсь от того, что слышу, как открывается дверь в моей лондонской квартире. И резко сажусь – только у одного человека есть ключи от нее.       - Дом? – раздается твой голос. – Дом, ты здесь?       - Мэтт, я в спальне, - отвечаю, соображая, какого черта ты здесь делаешь. Я ждал тебя только послезавтра, со всем семейством и не у себя дома. Где-то на нейтральной территории – например, в студии.       Ты заглядываешь в спальню - я уже почти оделся. Осталось натянуть футболку, но ты, окинув меня взглядом все тех же цепких глаз, тихо просишь:       - Подожди.       Стремительно ко мне подходишь и обнимаешь со спины, спрятав по старой привычке лицо у основания моей шеи. Целуешь.       - Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, невольно прикрыв глаза, и понимаю, что соскучился сильнее, чем думал.       - Вырвался пораньше. К тебе, - ты вздыхаешь и скользишь руками по моей груди, животу, в итоге крепко обнимая. – Почему ты не отвечал на звонки?       - Зачем? – пожимаю плечами, но накрываю твои ладони своими.       - Мой Доминик… - бормочешь ты, вдыхая запах моего тела. – Опять сводишь меня с ума…       - Мэттью… - я разворачиваюсь к тебе и ловлю твои губы. – Скажи… Все по-прежнему? – мне очень нужен правдивый ответ.       - Дом… - ты кладешь руку мне на грудь, касаешься губами ключицы. И смотришь своим самым ясным, самым теплым и ласковым взглядом. Чуть светлее и чуть нежнее, чем это могут получить в подарок другие. – Не будет нас – не будет Музы. Помнишь? Ты и я. Это и есть группа.       Я улыбаюсь…