Покой

      Арсений снова непроизвольно стонет, и звук растекается по комнате проникающим во все щели тягучим дымом. Кажется, что он и притаился за спиной, и тонкой струйкой заползает в ухо, и едва слышным шепотом выдыхает в лицо Никите. Молодой маг кладет руку на горло любовника, слегка надавливает и массирует адамово яблоко. Под теплой кожей взволнованно пульсирует жизнь, кадык движется вверх и вниз. В окно отельного номера проникает с улицы свет фонарей, а свечи оплывают на письменном столе неторопливо и мягко. Так же и Платонов: улавливает мельчайшее недовольство партнера и тотчас заглаживает вину, проводит подушечками пальцев по низу живота и пояснице. От нетерпения с виска стекает капелька пота и щекочет шею молодого мужчины. Хочется начать полноценно двигаться, выходя практически полностью и погружаясь в узкую глубину, но Никита тяжело вздыхает в попытке унять неистовое возбуждение и наклоняется к искаженному лицу любовника.       — Караджа, — мурлычет он и прихватывает клыками ушной хрящ. Бедра Арсения вздрагивают с каждым уколом зубов, и у Платонова плывет перед глазами. Губы прижимаются к основанию шеи, и следует первый глубокий толчок. По отрезанному от шума Москвы номеру проносится отчаянный вскрик.       Эта история не имеет начала и не заслужит четко оформленного конца. В моменты, когда осознание настигает бурным кратковременным ливнем, потворствовать желанию есть принять его. Как ливень все и завершится, без остаточных капель и с грязными реками в памяти, утекающими в водосток чертогов разума. Вырезанный из реальности эпизод, гротескная аппликация, такая чужеродная, но неотъемлемая. Существующая по мановению пальца Высших сил и необходимая обоим магам дань гедонизму.       Никита обхватывает одной рукой поясницу Арсения и в сотый раз поражается его гибкости. Долгие годы тренировок приносят свои плоды. Тело в облачении ароматной оливковой кожи чувственно подстраивается под мельчайшие движения и благоухает пряностями. Позвоночник гнется внутрь, как дуга, когда Платонов входит особенно глубоко. Непривычные ощущения уже не тревожат молодого мастера ушу. В слаженных движениях разгоряченных тел он находит вожделенное успокоение. От его частого и шумного дыхания ученик Виктории Суботы ощущает недалеко от сердца рвущееся наружу ликование. Мужчина под ним трепещет и комкает пальцами накрахмаленную простынь, а из широко раскрытых глаз стекают слезы восхищения.       Костлявые колени сходятся за спиной Платонова и тянут вниз. Маг вжимается пахом в подтянутые ягодицы и непроизвольно ускоряется, обхватив бедра любовника. Караджа откидывает голову на синтепоновую подушку, отросшие светлые пряди волос резко контрастируют с белоснежным хлопком. Он сжимает плечи Никиты и протяжно, гортанно стонет. Его губы слегка подрагивают, и Платонов не сдерживается, коротко и рвано запечатлевает на них влажный поцелуй.       Сила принятия огромна. Выводы и опыт, мораль и устои, воспитание и стереотипы — то, что складывает нас — стирается под давлением момента. Вы не начинаете плыть по течению бытия, но сражаетесь веслом с волнами совершенно иных вод. Созданные рамки необходимы для спасения от губительного хаоса. Бывают ситуации, когда они не просто не требуются — отпадают сами пожухлыми листьями. Свежая зелень пробивается из кокона почки началом нового витка развития, более широкого и гармоничного. Рост обитает там, где не имеет место монохромная реальность. Когда есть, чему опадать и прорастать. И чем чаще повторяется цикл, тем ниже вздымается бушующая водная поверхность вашей судьбы. Где есть рост, там пребывает душевный покой.       Никита жаден и напорист. Ему ничего не стоит причинить боль в запале страсти или забрать слишком много. Но с Арсением все эти качества уходят в небытие вместе с тревогами и заботами съемочного дня. Несмотря на глубокую ночь, комната словно заполнена исходящим от Караджи светом. Вместе они — маяк и опора, густой мех и нагретый солнцем обсидиан, движение и созерцание, и терять эту связь эзотерику совсем ни к чему. Никита замедляет темп, проводит по бокам любовника в легчайшем покровительственном жесте.       — Постой, — слышит он сквозь пелену замерших в пространстве частиц времени. — Ляг на спину.       Не послушаться невозможно. Платонов неохотно отстраняется от партнера и укладывается, придерживая за выступающие кости таза, не позволяя отстраниться. Член скользит глубже, и Арсений со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Твердые гладкие ладони ложатся на рельефную грудь, и мастер неумело двигает бедрами, насаживается самостоятельно. От вида раскрасневшегося лица мужчины, переполняющего светлого энтузиазма и воодушевления Никита не сдерживается и стонет сам. Напряженные мышцы одобрительно разминаются сильными пальцами. Матрас мерно покачивается под давлением тел. Платонов склоняет любовника ниже и регулирует движения, ускоряет выверенные умелые рывки бедрами, от чего Караджа всхлипывает и трется о бледный живот.       Что можно назвать гармонией? Точно не искусственно замерший мир. Она находится в равномерном взаимодействии сторон. Как и нарушение равновесия, отсутствие оных гармонией являться не будет. Ничто — уже не Нечто. Что можно назвать покоем? Не для всех он отыскивается в остановке. Некоторые улавливают свой покой в вечном движении, борьбе, бреду и безумии — упорядоченном и систематизированном хаосе. Нечто — уже не Ничто. Иногда нам кажется, что и гармония, и покой могут прерваться. На деле все оказывается гораздо проще. У гармонии и покоя не существует конца — есть переход в новое. У покоя и гармонии не существует начала — есть переход из старого.       — Кара…джа… — выдыхает Никита, прежде чем дрогнуть и застыть с прикрытыми веками на маленькую вечность. Цепкая хватка оставляет на бедрах Арсения бескровные полоски. Обжигающая пульсация внутри умиротворяет. Он терпеливо ждет, когда Платонов перестанет загнанно дышать и встретится с влекущим взглядом. Тела разъединяются, и обоих обвивает разочарованный холодок.       Молодой маг скользит губами по солоноватой плоти и периодически утыкается носом в мягкие русые завитки. Редкие поглаживания по затылку не пытаются нажать, принудить. Бедра светлого снова подрагивают, как крылья бабочки. Никита ненадолго прерывается, чтобы увлажнить пальцы, возвращается к своему занятию и проникает в горячее, хранящее его семя нутро. Волосы на затылке болезненно натягивают, Караджа стонет коротко, нетерпеливо и невыносимо жарко. Уловив подступающие конвульсии экстаза, Платонов поднимает голову и наблюдает, как широкую грудь и поджатый живот орошают белесые капли.       Никита косится в сторону будильника. Аппарат заведен так, чтобы осталось время на совместный ленивый утренний душ и перемещение в свой номер, пока спят остальные участники. Платонов широко зевает, сгребает размякшего Арсения в охапку, невесомо целует в острую скулу и утыкается носом во взъерошенную макушку.       Хаос где-то там, за окном и тонкими стенами отеля. А пока они вместе, воцаряется покой.