Голод

— Почему они не приходят? — Балуоль со вздохом обводит взглядом стремительно пустеющие кладовые: Жёлтый Туман держится над Волшебной страной уже не первый месяц, нового урожая нет, а запасы подходят к концу. — Канзас очень далеко, — успокаивает его Страшила Мудрый. — Даже Ойххо нужно время, чтобы долететь туда и вернуться. Балуоль кивает, почти не слушая. Правитель, как всегда, говорит мудрые вещи, но мысли главного повара больше занимают пустые полки. Уж кто-кто, а он понимает, чем это может грозить Изумрудному городу. Первым неприятным звоночком становится нашествие мышей на запасы. Рамина, конечно, извиняется, но не слишком искренне. Балуоль может её понять: мыши голодают; но и людям не легче. Впервые за долгие столетия он устанавливает в кладовых устройства, о которых вычитал в книгах. Нет-нет, они не повредят мышам. Просто неосторожные налётчицы попадут в клетки, а потом будут выпущены подальше от города с наказом не возвращаться. Если им нечего есть, пусть отправляются в Жёлтую или Розовую страну, как многие другие животные. И нечего пенять на коротенькие лапки. Было бы желание, переселиться можно. Большая часть мышей в конце концов внимает этим словам. Но немало остаётся и тех, кто отказывается покидать родные норы. Птичья почта приносит новости из укрытых Жёлтым Туманом земель и владений Стеллы и Виллины, и новости эти всё тревожнее. Земли добрых волшебниц не могут прокормить всю Волшебную страну. Если сперва Стелла и Виллина принимали беженцев, то спустя шесть месяцев закрыли свои границы. Теперь высунувшихся из Жёлтого Тумана встречают оружием. Впрочем, это мало помогает. Птицы и звери продолжают устраивать набеги на поля и стада. Марраны вспомнили былую воинственность и, вооружившись факелами и откованными мечами, нападают на пограничников, чтобы удалиться с добычей. *** Арахна ударяет по столу кулаком. — Почему они не сдаются? Руф Билан молчит, трепеща как лист. Госпожа не в духе: сегодня завтрак был скудным. Да и откуда взяться прежнему великолепию, если проклятые лисы, волки и тигры то и дело нападают на стада, а птицы опустошают поля и сады? Гномы как могут защищают владения хозяйки, но звери становятся всё наглее и злее, вчера они задрали пару защитников. Осмелели и прежде тихие Жевуны. Голод заставил их пойти по стопам Марранов. Правда, набеги они совершают скрытно, скорее воруют что придётся, чем в открытую отнимают у гномов урожай. Но результат всё равно один: с каждым днем голод подбирается всё ближе и к владениям великанши. Сам Билан уже подумывает о том, чтобы пойти и сдаться рудокопам: уж лучше, чтобы тебя усыпили лет на сто, может, за это время что-то изменится. Сегодня ему не досталось даже объедков со стола Арахны. Нет, пора бежать. Ещё один сотрясающий удар кулаком прерывает его мысли. — Почему бы им просто не сдаться?! *** Бессмысленно казнить подданных, нарушающих закон об охоте. Тонконюх Шестнадцатый понимает это к концу восьмого месяца зимы. Кроличьи деревья больше не плодоносят. Простонародью не остаётся ничего, кроме как вспомнить, как преследовать зайцев, или умирать от голода. Всё осложняется тем, что Кривоног подстрекает народ к бунту, надеясь, что сможет сам занять престол. Кровавые сражения утихают, когда король временно отменяет запрет, но оставшиеся трупы таинственным образом исчезают. Тонконюх предпочитает думать, что их унесли тигры. Кагги-Карр опускается рядом с трупом старой лошади, скачет бочком, приближаясь. Один из волков, рвущих ещё горячее мясо, рычит на неё. Кагги-Карр отлетает чуть в сторону, но не покидает место пиршества совсем. Голод слишком силён. Она смотрит на волков, наблюдая, как те вгрызаются в быстро застывающие на морозе мышцы и внутренности жертвы. Вот два волка помоложе рвут зубами и жадно заглатывают завитки скользких кишок, с рычанием вырывают их друг у друга, а потом сцепляются, готовые убить за добычу. Воспользовавшись тем, что хищники отвлеклись друг на друга, Кагги-Карр резко снимается с места, на лету подхватывает обрывок кишки и спешно улетает с ним повыше на дерево, прижав лапой к толстой ветке, рвёт клювом, мысленно прося прощения у старой знакомой за то, что приходится пировать её останками. Но голод сильнее сожаления. К концу года она забудет, как это — извиняться мысленно перед теми, кого ешь. Даже если это замёрзший в поле человек. Слова выветрятся из памяти. Любые слова. *** Урфин Джюс склоняется над тарелкой, давится, глотая куски жёсткого мяса. В его движениях, когда Урфин с хрустом разламывает ножку, обгладывает крылышко, проглядывает что-то звериное. Лицо и одежда его измазаны жиром и кровью, но Урфин этого не замечает, спеша набить живот. Даже жуёт он сейчас как зверь, с чавканьем, роняя на тарелку падающие с губ непрожёванные куски и подбирая их руками, с причмокиванием обсасывает рёбрышки, облизывает пальцы. Поначалу его чуть не стошнило, когда первые куски пищи упали в изнурённый голодом желудок, но Урфин сдержался. Дальше пошло легче. Если бы только не запах… Но скоро Урфин перестаёт обращать внимание и на него, и на то, что мясо приходится жевать, как старый сапог, настолько оно жёсткое. Зато этого мяса много. Его хватит на два дня. О том, что будет потом, Урфин старается не думать. Главное, что сейчас он впервые за много месяцев сыт. Когда желудок отказывается принимать ещё больше пищи, Урфин откидывается на спинку стула, громко рыгает и с осоловелой улыбкой обводит взглядом свою хижину. На подбородке его прилип огрызок хрящика, щёки и ладони лоснятся от жира, спутанные чёрные лохмы падают на глаза. Диковато рассмеявшись, Урфин ещё раз облизывает губы. — Гуам! Нет ответа. — Гуамоко! Тишина. — Гуамоколатокинт! Лёгкий сквозняк поднимает с пола горстку бурых перьев, кружит их в воздухе, швыряет на стол. Перья облепляют лицо и одежду Урфина, прилипают к покрытым жиром щекам, запутываются в волосах. Урфин снова истерично смеётся, рыгает, трёт глаза, слипающиеся от сытости, поднимается и делает шаг к кровати, а потом, неожиданно сообразив, что пока он спит, кто-то может украсть остатки мяса, оскаливается. Нет, это мясо принадлежит ему, Урфину. С рычанием передвинув шкаф так, чтобы тот загородил дверь и окно, Урфин хватает с блюда остатки еды, давясь, вылизывает тарелку и само блюдо и в конце концов засыпает на столе, прижимая к груди полуобглоданную крупную птичью тушку. *** Звери собрались кружком, не решаясь приблизиться к лежащему на снегу телу. Даже сейчас, когда в нем не осталось жизни, измождённый, с торчащими рёбрами и свалявшейся гривой, Смелый Лев выглядит по-королевски. — Может, не надо? — слабым голосом спрашивает старая рысь. Молодой тигр скалится, неразборчиво рычит на неё, трясёт головой и наконец облекает путающиеся мысли в связные слова: — Надо. Выжить. Рысь опускает голову. Она — одна из немногих, кто ещё сохранил разум и способность говорить, остальные дичают быстрее. Но и сама рысь уже сдаётся под натиском голода. Глотая отрываемые с лопатки бывшего короля куски, она думает, что Смелый Лев не был бы против. Он до последнего оставался благороден и отдавал всю пищу подданным, поэтому и лежит сейчас здесь, пока выжившие рвут его на части. Рвут как настоящие звери, грызутся, рычат, скалятся друг на друга. Рысь и сама бьет лапой слишком близко подобравшегося к её доле медведя, оставляя когтями у того на морде кровавые полосы. Нет, царь зверей был бы только рад, что его тело позволит другим продержаться чуть дольше. Эта мысль успокаивает, как и сытость. Мысли начинают путаться. Рысь пытается вспомнить, что хотела сказать после трапезы, но не может уже найти слов, а потому удаляется от обглоданного скелета молча. *** Доктор Робиль благостно улыбается, орудуя зубочисткой, что-то напевая себе под нос, тянется к черновику своей речи, которую должен прочитать завтра на площади, чтобы поддержать жителей Изумрудного города. Верхние страницы забрызганы красным. Робиль чуть морщится, берёт новый лист и начинает писать. Почерк его неровный, скачущий. «Белок крайне важен для человеческого организма, именно его расщепление поставляет наибольшее количество энергии (если не считать того, что жир даёт её ещё больше). Кроме того, именно белок, а точнее белок животный, наиболее сытен. Мясо! Вот что полезно для человека в зимние холода. Ни зерно, ни фрукты не могут быть ему заменой. И чем ближе по структуре белок к тканям потребляющего, тем больше в нём пользы»… Когда на следующий день он читает свою речь, в глазах его сверкают диковатые огоньки, и такие же зажигаются в глазах слушателей, они даже не замечают, что рядом с Робилем нет его вечного оппонента и друга, толстенького коротышки Бориля. Не вспоминают о том, что не видели его два дня. Все мысли людей занимает лишь одно: мясо. Сытное, полезное мясо. Расходятся они, как и хотел Страшила, воспрявшие духом. Робиль тоже доволен своей речью. А ещё больше — тем, что в погребе его ждёт запас пищи. Шагая к дому, он прикидывает, с чего лучше начать: с руки или с ляжки. Рёбрышки можно оставить на потом. Они будут отменны с острым соусом, который, кажется, ещё сохранился на полке, а из лопатки получится наваристый бульон. *** Балуоль в который раз проходит мимо остывших плит, пустых столов. Кухня, долгое время бывшая его вторым домом, опустела. Поварята и помощники разошлись по домам. В кладовой тоже пусто. Последние крошки собраны из самых дальних углов. Сам придворный повар Изумрудного города за прошедшие месяцы исхудал, плечи его ссутулились. Как жить теперь ему без любимой работы? Балуоль останавливается у окна, открывает его и смотрит в пелену Жёлтого Тумана, а затем возвращается к плите и зажигает огонь. Охотник из него паршивый, совсем не то, что Дин Гиор, вот у кого, несмотря на бороду, в которой он постоянно путается, еда на столе не переводится. Другие приносят домой добычу, а он возвращается с пустыми руками, чудом не став добычей сам. От осознания собственной никчёмности горько, но даже эта горечь не затмевает жгучего голода, скручивающего в тугой узел все внутренности. Этот голод надо утолить. Поставив на огонь кастрюлю и бросив в неё пару листьев лавра, Балуоль тянется к большому разделочному ножу, проверяет пальцем его остроту, закатывает штанину на правой ноге. — Ну-с, приступим! *** Фарамант кружит по камере, в которую его заточили. Он почти уверен, что это сделал злой волшебник из народа Великанов-из-за-гор. Кто ещё, кроме злого волшебника, мог придумать такую пытку: запереть посланника Волшебной страны в крохотной комнате без окон, с белыми-белыми стенами, отобрать одежду и зелёные очки? В который раз Фарамант корит себя за то, что не отговорил Ойххо, бедного любопытного Ойххо, спуститься и посмотреть повнимательнее на крепость, над которой они пролетали. Это его, Фараманта, вина, что умница-дракон сейчас лежит где-то там, в бескрайних степях Канзаса (если только это Канзас, а не какая-то другая земля великанов), сбитый выстрелом огромной пушки. Хуже гложущих мыслей о гибели Ойххо и проваленной миссии только одно: злой волшебник, похоже, в сговоре с Арахной. Иначе зачем бы он стал пичкать посланника всякими зельями, от которых мутится разум и забываешь сам себя и лица друзей? Остановившись и глядя в белую стену, Фарамант снова бормочет, чтобы не забыть: — Я — Фарамант, страж ворот Изумрудного города. Мне нужно найти фею Энни и сообщить ей, что злая колдунья напустила на Волшебную страну Жёлтый Туман… Мистер Браун, санитар психиатрической лечебницы, отходит от двери и качает головой. Верно говорит доктор Митчелл: совсем свихнулся бедняга-лилипут. Видно, потому от цирка, где выступал (с таким-то нарядом только циркачом и может быть), и отбился. Он возвращается на свой пост в конце коридора и берёт в руки газету. «Военные сбили на границе Колорадо и Канзаса инопланетное чудовище». — Вот ведь чего только не придумают! — хмыкает мистер Браун и переворачивает страницу, углубляясь в биржевые новости. *** Идет второй год Вечной Зимы в Волшебной стране. Давно замер неподвижной статуей Железный Дровосек: промозглая погода и слёзы, без которых он не мог смотреть на страдания Мигунов, сделали свое чёрное дело. Поначалу Фрегоза ещё отчищала ржавчину, хоть как-то поддерживая правителя в приличном состоянии, но уже два месяца во дворце не появляется и она. Что происходит в Голубой стране — никому не известно: все посланные туда гонцы не вернулись, пропал даже дуболом, впрочем, его могли пустить на дрова ещё в Зелёной стране, как произошло с его собратьями. Страшила Мудрый сидит на троне. Подняться у него нет сил: пусть даже правителю Изумрудного города не нужна пища, солома давно отсырела, да и отруби в голове не в лучшем состоянии. Иголки и булавки в них заржавели, краска с лица полустёрлась. — Она обя…но при…т… — повторяет, глотая части слов, Страшила, и непонятно, убеждает он в этом ворону, потрошащую на окне пойманную синичку, или самого себя. — Кагги-Карр! — отзывается, на секунду оторвавшись от трапезы, ворона. Других слов она уже просто не знает, но почему-то ей необходимо отзываться на невнятное бормотание, исходящее от чучела. — Кагги-Карр! — При…т… — повторяет Страшила, глядя потускневшими глазами в жёлтое марево за окном. А над Изумрудным городом плывёт соблазнительный сладкий запах жареного мяса.