Страхи не берут выходных

В пустынном коридоре так темно, что парень промаргивается несколько раз перед тем, как увидеть еле-еле моргающий свет в самом его конце. Он медленно и по возможности бесшумно двигается в том направлении, затаив дыхание. И молится про себя, чтобы его никто не услышал. Двери в палаты заперты на несколько замков каждая, таковы правила. Здесь, в этом многоэтажном здании с зарешеченными окнами, нет ощущения свободы даже у тех, кто приходит сюда каждый день на работу. Белый халат, пропитанный насквозь и совершенно неизменно запахом лекарств, тонкий пояс, стягивавший талию, и небольшой бэдж на металлической защелке. На пластиковой карточке - черными прописными, почти красиво, даже несмотря на смысл написанного: "Бан Ёнгук, психиатр. Уровень №1." Он не заступает в ночные, но сегодня сделал исключение даже для самого себя. Сегодня он наплевал на порядки этого мрачного места, решив окончательно и бесповоротно - он хочет, чтобы один из его пациентов дышал свободным воздухом. Ким Химчан. Невменяем, нестабилен. Но не опасен, разве что для самого себя. У него светло-зеленые глаза, такие необычные для их национальности. Редкость. Да и сам Химчан тоже редкость. Ёнгук не встречал еще никого с такой улыбкой, как у него. Такой, что почти до остановки сердца. Кто бы мог подумать, что такой хладнокровный с виду врач, за плечами которого десятилетний стаж, будет преувеличенно внимательно смотреть, как чужие холодные руки скручивают жгутами тонкую, почти прозрачную кожу, под которой тут же проступают светло-голубые вены, и резко вводят острую иглу с успокоительным в двойной дозе. А все потому, что Химчан снова решил, будто он - жертва длинной, страшной тени, живущей в углу его комнаты. И только Ёнгук знал, что эта тень на самом деле живет в голове больного. И поэтому сам почти безумно хотел увести Химчана туда, где дневной свет и нет пугающих теней. Нет ни одной тени. И нет смирительных рубашек. За очередной глухой дверью - предсказуемая тишина, от которой тут же становится не по себе. Просто за окном - ночь, и все спят. Вот только Ёнгук знает - страхи, прячущиеся в голове у сумасшедших, не ведают, что такое день и ночь. Они там всегда. Расползаются в разные стороны противными склизкими червями, поглощая беззубыми челюстями остатки здравого рассудка и оставляя только отчаяние после себя. И слепую веру в то, что когда-нибудь все это кончится. Но Химчан не может вот так просто взять и кончиться. Он же такой сильный - выдерживает уже четвертый курс терапии, и кажется, ему совсем нет дела до того, что в сгибах локтей уже почти не осталось живого места. Зато до этого крохотного факта есть дело его лечащему врачу, который за каждую неаккуратно вставленную иглу готов разорвать глотку санитарам. Именно поэтому Ёнгук сейчас достает слабо звякнувшие в пустой тишине ключи от палаты, номер которой клеймом отпечатался в его памяти вместе с улыбающимся лицом того, кто в ней. У Химчана попросту нет пограничного состояния - он или улыбается, или плачет от страха. Захлебывается собственными слезами, кусает губы в кровь, ломает ногти о стены с белой штукатуркой, скрипит зубами от бессилия, и время от времени пытается расковырять себе вены больничными иглами. Не получается. Смирительная рубашка так успокаивает... Щелчок, другой, третий - и Ёнгук внутри палаты. Длинная тонкая лампа под потолком слабо освещает помещение с единственной кроватью посередине. А на ней - Химчан. Смотрит своими светло-зелеными глазами, полными слез. И губы дрожат, и плечи. А руки в длинных рукавах заведены за спину, не шевельнуться. Ёнгуку больно за него, страшно за него. Изнутри рвет на куски, разбрасывая ошметки слишком далеко. Губы кривятся от не выплеснутой агонии сами по себе, но слез нет. Он должен быть сильным. Он должен казаться сильным. - Он здесь... Смотрит на меня... Из угла... - тихий шорох вместо голоса. И глухое поскуливание после, так, что непонятно, а было ли что-то вообще сказано. - Чшшш... Мы уйдем отсюда, слышишь? Уйдем прямо сейчас, ты только молчи, - дыхание подводит, а в нос бьет запах лекарств. Все очень плохо, это пик. Химчана нельзя трогать, когда он под дозой - опасно. Но Гук больше не может ждать, ведь он чувствует, что его Химчан тоже больше не может. Поэтому он наспех затыкает тому рот первой подвернувшейся тряпкой и ведет к выходу из палаты. Двадцать минут по коридорам, несколько знакомых дежурных в глубоком сне - или чай с каким-то снотворным эффектом, или, возможно, дело в пустом шприце в кармане ёнгукова халата, - и в голову бьет ночной воздух. Свежий, весенний. Теперь можно не бояться. Теперь они в безопасности. Бэдж летит в первую попавшуюся мусорку, а под одним из уличных фонарей - припаркованная второпях машина. Собранные сумки на заднем сидении и два билета эконом-класа до Токио. Точнее, до новой жизни. Один из них - на имя некоего Ким Химчана. С фото улыбается красивый молодой темноволосый паренек со светло-зелеными глазами. В зале вылета светло, как днем. Рядом идет Химчан и улыбается своим мыслям. Хотя кто знает, что творится в его голове прямо сейчас. Главное - он рядом, вот он, в одежде довольного до невозможности Ёнгука, заинтересованно оглядывающийся вокруг и такой... нормальный. Может, потому, что вокруг нет теней? Пару минут на то, чтобы отпустить Химчана в туалет, а самому занять очередь в дьюти-фри рядом с терминалом. Ёнгук думает о том, что, возможно, все десять лет, с самого первого дня, как его зеленоглазый пациент поступил в клинику, он вел его ради одного этого момента. Ради того, чтобы увидеть, как светятся спокойствием эти самые чарующие глаза. Ради того, чтобы самому наконец почувствовать, что они освободились от навязанных ролей безразличного врача и сумасшедшего больного, следовать которым он до морального изнеможения устал. Там, куда они отправятся, не будет теней. И смирительных рубашек тоже не будет. Чей-то крик пронзает умиротворенный зал вылета. Стаканчик с кофе выскальзывает из пальцев Ёнгука и летит на пол, расплескивая горячую темную жидкость на белый кафель. Его брызги такие безобразные. Парень сломя голову бежит к двери туалета и распахивает ее. Его уши улавливают истеричные оправдания молоденькой девушки: - Я была внутри, когда... когда свет заморгал... А потом вышла в общий зал... А там он... Это... Он... Лежит... На светло-бежевой плитке - красные капли вперемешку со стеклом. Стекло в раковине. Стекло повсюду. И Химчан, смеющийся истерично, на полу. Не понимающий, что каждый из выдохов вот-вот рискует стать последним. Правая рука откинута в сторону, и на ней - полоса вдоль дорожки вены. Прямо по ней, точно и безнадежно. В левой - осколок зеркала. Он умер на руках Ёнгука, улыбаясь. Скорая приехала поздно. Просто беспечный Ёнгук забыл, что страхи в головах сумасшедших не знают, что такое перерыв, и не берут выходных.