Грим

На шершавом языке асфальта горели искрами брызги-осколки. Кругом в психоделическом узоре валялись битые фары, куски покореженного железа. Все еще крутится,движимое неведомой силой черное, похожее на шкуру доисторического ящера, колесо. Казалось, что мотоцикл изжевало и потом с отвращением выплюнуло огромное хищное существо. От его останков исходил теплый пар. Как будто душа выходила из умирающего тела. Я стоял и смотрел в глаза мотоциклисту. Смотрел в эти огромные от удивления светло-серые глаза. Голубоватая слизь белков была подернута нитями треснувших сосудов, зрачки уже начали густеть как старый кисель. Он глядел в небо и уже не мог ничего увидеть. Странно, что в такой аварии парень остался сравнительно цел. Можно было подумать, что эта неестественная, изломанная поза, содранный почти до кости лоб, растекающиеся по синевато-белому лицу кровавые языки просто качественный грим, талантливая игра одного актера. Еще юное, крепкое тело уже начало остывать. Зябкий весенний ветер помогал мясу становиться мрамором. С каждой секундой мотоциклист костенел, оседал. Ледяная синева уже целовала кончики его пальцев, слюняво впивалась в полуоткрытые губы, ласкала, обнимала, шерудила руками в густых волосах. Смерть. Эта многоликая любовница запустила свои липкие, кривые когти в молчащее уже сердце и не собиралась уступать нового молодого мужа никому. Она нагло лапала немую плоть, шарила пальцами по груди, прикидывая, как будет забавляться с юношей в первую брачную ночь. Наливаясь соками, представляла, как будет ковырять рану на лбу, отделять лоскуты кожи и мышцы, расшатывать, вынимать сломанные кости, упиваться гнилью и свернувшимся бурым сиропом. Рядом с чужим горем постепенно собирались зрители. Люди шли мимо меня, сквозь меня, ежились от отвращения при виде очередного явления смерти. Толпа топтала осколки стекла, уносила на своих подошвах и каблуках мелкие частички плоти и крови. Этим вечером кто-то из них напьется и будет колотить жену или плакать в подушку, кто-то в галюцинагенном экстазе будет извиваться под ломанные ритмы в прокуренном зале, кто-то с нарочито грустным лицом поведает об увиденном за ужином и уже через пару часов безымянный мотоциклист будет забыт. Стройная девушка замерла на месте и, прикрыв рот руками, уставилась на тело, парень, заворчав, потянул ее за собой. Они уйдут. Все они уйдут. Унесут и тело мотоциклиста… Этой ночью на ледяном столе в окружении болотных гладких стен безразличный врач будет разбирать его на куски как пару дней тому опытный механик вскрывал чрево мотоцикла в поисках поломки. С презрительностью мясника он один за другим извлечет на обозрение стерильной действительности органы, осмотрит, ощупает. Лишь я останусь стоять и смотреть, пересчитывать стеклянные слезы и капли крови, искать глазами частички кожи, въевшиеся в зернистый наждак дороги, смотреть, как мимо течет жизнь. Жалею ли я о чем-то? Да, жалею. Нестерпимо жаль Маечку, мою любимую девочку. Жаль маму. Сколько раз она просила, умоляла меня… В двадцать три года все спешат, бегут, летят, мчат вихрями ветра. Жизнь несется мотоциклетным колесом, жужжа и виляя на ухабах и рытвинах. Только потом, спустя время, приходит осознание: пока настоящее летело по гладкой, накатанной дороге, ты в пьяном угаре лишь валялся на ее обочине, глотая едкую пыль и запивая ее телевизионным пластиком. Куда так спешил? Куда так бездумно летел? За чьим призраком гнался? Думал, что спешу жить, а оказалось, стремглав несся в ледяные ладони собственной голозубой смерти. Да, это мое тело в свете электрических солнц будет устало кромсать скальпель врача. Это мое тело сейчас лежит на дороге и невидящим взглядом протыкает кроваво-красное закатное солнце.