Hans Zimmer — Time
Холодная постель со смятыми простынями, которую я уже никогда не смогу согреть своим меркнущим в синих венах теплом. Полумрачное помещение без единого окна, бесконечные, уходящие, кажется, в небо, мраморные стены моей темницы, давящие на шаткие девичьи нервы своим превосходством. Сводящий с ума холод в воздухе, от которого леденеют пальцы, мертвая атмосфера. Да и я, почти что сроднившаяся с мертвецами, что, по вовсе не скрываемым слухам наивных служанок, восстают из могил на близлежащем кладбище. Прежде небесные глаза мои больше никогда не смогут открыться, чтобы узреть цветущую за немыми стенами жизнь как раньше, так же по-девичье радостно, с надеждой. Все кажется таким дотошно холодным, пропитанным одиночеством, которое нещадно пожирает меня каждый божий день. Но я привыкла жить взаперти, подобно канарейке, запертой в клетке, подавая свой голос лишь по повелению хозяина… Бледная кожа, почти сравнявшая свой оттенок с белоснежной стеной, что находится рядом с кроватью. Ледяные руки, платиновые волосы, небрежно разбросанные по плечам, и сухие, потрескавшиеся губы, потерявшие свой прекрасный девичий розовый оттенок страшное количество времени назад. Я наполовину мертва. Хотя, кого это может волновать здесь? Я никому не нужна. Никто даже не посмотрит на мое состояние, лишь тщательными усилиями доведет мое тело до идеала. Для своего «повелителя». Тот день я, к сожалению, запомнила на всю жизнь. Его темные, до безумия красивые, изучающие глаза, которые бродили по моему трясущемуся от сладкого волнения телу, когда ему выдавали информацию обо мне. Как я стояла, смущенно опустив глаза в пол. Как он клялся мне в искренней любви до гроба, тем самым накладывая свои губительные чары, в которые я, словно бездумная бабочка, попала, окончательно запутавшись. Как оставил жить здесь, в этом безлюдном зале, в полной изоляции от окружающего мира, что так нужен был мне, совсем еще молодой, невинной, чистой душе, чья жизнь цвела, а после… А после, не найдя источника, завяла в отчаянии, превратившись в сухие, опавшие лепестки… Самое страшное — я до сих пор люблю его. Это чудовище, этого графа Дракулу. Его чары мне никогда не развеять, я сдалась, совсем потеряла голову от этого юноши, чье 318-тилетие графство с завидной широтой отмечало не так давно. Нет сомненья, они все с ярой уверенностью думают, что их хозяин в столь юные лета способен так хорошо исполнять свои обязанности. И только мне повезло — а может, это и есть главное горе в моей жизни — узнать, что граф на самом деле отвратительнейший вампир, которых у нас принято без сомнений протыкать наточенными кольями. Страшно, противно, даже обидно осознавать, что я лишь легкая добыча, из которой мой хозяин регулярно пьет кровь. Но я успела привыкнуть к подобному бытию, к тому, что моя жизнь бессмысленна, как у невзрачной тряпичной куклы, которой дети любят играть меньше всего. Хоть умру, хоть буду жить — уже не играет никакой роли. Даже лить слезы нечем, моя психика сломлена одним лишь щелчком пальцев графа. Отсюда мне не сбежать, не преодолеть мощные стены, не расцарапать их руками… У меня уже просто не осталось сил. Я сильно ослабла, потеряла надежду на всякое освобождение, которое должно было произойти, подобно чуду, что свершается с принцессами в сказках. Я устала от всего этого, но вынуждена подчиняться… Сегодня один из таких дней, когда я должна нанести визит графу. Меня снова поднимают с кровати, ведут в баню, ведь я уже почти ничего не могу делать самостоятельно. Раздевают и обливают водой, начиная тереть мочалками мое обессиленное тело. Даже не двигаюсь. Смотрю в пустоту, пытаясь хоть как-то заглушить этот душераздирающий огонь совести, пылающий внутри. Снова поливают водой, кладут в шикарную, наполненную до краев ванну, оставляя париться. Проще бы было сейчас утопиться, но даже если я попытаюсь сделать что-то подобное, все лекари тут же бросятся восстанавливать мою жизнедеятельность. Он постарался. Не знаю, как там моя семья, как сестра. Ведь я навсегда покинула их… просто потому, что меня взял к себе во дворец известный на всю Францию граф Оверланд Фрост. Наша семья всегда нуждалась в деньгах, так что… они были несказанно счастливы, узнав, что мне выдалась такая возможность. Я что-то плела им в забытье, без раздумий собирая вещи: про его чистую любовь, про нашу будущую жизнь, про красивых детей… Много чепухи тогда наговорила. Ненавижу себя. Ненавижу все вокруг. Настолько отвратительно, что хочется закричать, дико, до безумия, разбить все к чертям, раздирая ноги в кровь, упасть, моля прощения у бога за столь грешную жизнь. Просто уже хочется, чтобы он выпил из меня всю кровь, избавиться от этих пыток, от этих мук. Вынимают из ванны и обтирают полотенцами, следом надевая на тело халат и выводя из банных помещений. Изящная графиня смотрит на меня, не спуская взгляда, ее строгий вид вызывает желание упасть к ее коленям. Пышное платье, обшитое золотом, придает величия, платиновые волосы подняты вверх и закреплены на голове ужасным количеством шпилек. Диадема из чистого золота украшает прическу, громко крича о властности ее обладательницы. Но это — всего лишь жалкий наряд, всего лишь я, которую всего за несколько часов превратили в настоящую графиню, достойную королевских балов. Кожу дополнительно выбелили, хотя это совсем необязательно, учитывая мое состояние. Однако… все должно быть выполнено так, как нравится моему наипрекраснейшему повелителю. Так и хочется вцепиться, разбить это дурацкое стекло, не видеть себя, не жалеть о том, что скоро наступит моя смерть… Меня ведут по длинным коридорам, освещаемым тонкими свечами. Взгляд бездумно опущен, осанка идеально ровная, походка более чем уверенная, несмотря на то что ноги готовы подкоситься от мысли, что я увижу его снова. Голова идет кругом, учащенное сердцебиение яро отдается стуком в висках. Останавливаюсь перед массивными дверями, внимательно следя за жестами Глории — главной приближенной графа. Она медленно кивает, и меня беззвучно вводят в огромнейшее, знакомое до боли помещение, если быть точнее, зал, украшенный такой же громадной люстрой, которая заполнена свечами. На балконе виднеется силуэт юноши с едва развивающимся на ветру плащом. Слуги незаметно удаляются, закрыв за собой дверь. Я немного отхожу назад, чувствуя дрожь в коленях, со страхом в глазах наблюдая за каждым малейшим движением своего хозяина. Затем слышу этот бархатный голос, заставляющий меня забиться во внутренней истерике: — Присядь, дорогая. Нервно сглатываю и медленно подхожу к длинному столу, на котором красуются различные вкуснейшие блюда, включая заморские, и ажурные подсвечники, в свечах которых трепещет огонь, будто передавая мой внутренний страх, мое волнение, и между тем… трепетание. Аккуратно сев на стул, я затаила дыхание, прислушиваясь. — Ты сегодня очаровательно выглядишь. — Наконец показал мне свое лицо граф. Снова теряю голову из-за какой-то пары слов, снова теряю возможность дышать — корсет так жестоко душит меня, сковывает ребра, весь воздух куда-то испаряется. Исчезает, не давая мне вдохнуть полной грудью, даря лишь ощущение впившегося в спину платья, охватывающего талию, слово прочнейшие оковы. Он чувствует это, он смеется надо мной. Сердце бешено колотится, сгорает в вспыхнувшем пламени моей пылкой любви, щеки предательски заливаются краской. Я сохраняю молчание, ведь говорить мне не дозволено. Внутри стремительно набухает, наполняется жизнью увядший бутон чувств, уничтожая все мои надежды на то, что я уже ничего не чувствую к нему. Постепенно приближаюсь к позорному обмороку, прикрывая глаза. Эти чары — они ядовиты. Смертоносны настолько, что все исчезает внутри, оставляя после себя чистое желание смотреть в его глаза, слушать его голос, быть с ним… Довольно! Он присаживается за противоположную сторону стола, что находится слишком далеко от меня за счет его длины. — Угощайся, милая. Я осторожно, чтобы не разозлить его, качаю головой из стороны в сторону, полагаясь разве что на собственную удачу. Тошнотворно. Все плывет перед глазами, боюсь поднять на повелителя глаза, гипнотизируя что-то в районе собственной тарелки. Становится настолько дурно, что я почти теряю сознание. — С-с-спасибо, я не голодна, — тихо сиплю я, так и не сумев поднять на него глаза. Граф хмурит брови, затем ухмыляется самой прекрасной улыбкой на свете и вмиг оказывается за моей спиной. Сижу, боясь издать хоть один звук. Юноша склоняется над моим левым ухом и игриво шепчет: — Моя рабыня не хочет кушать? Тогда я скушаю ее. По спине пробегает сладкая дрожь, из-за резкого вдоха корсет вновь готов разойтись по швам. Ненавижу, когда он играется со мной. — Вы клялись мне в вечной любви, — устало шепчу я, не в силах больше мириться с поставленными правилами, немного приподняв голову. Я хочу, безумно хочу быть с ним… Внезапная уверенность в себе. Это пугает. — Я вампир, дорогая моя, я никогда не сдерживаю свои клятвы, — самодовольно усмехается он, и внутри все переворачивается от разочарования, восставшей ненависти, чья волна была тотчас же остановлена. Ожидала ли я чего-то иного? Совсем нет. В следующее мгновение ощущаю его язык на своем открытом плече. Медленно ведет мокрую дорожку к шее. Не убивай меня таким образом. Пожалуйста. — В таком случае, вы обязаны отпустить меня, — пытаюсь сопротивляться я, готовая отрезать себе язык за подобные слова. Но мое вольнолюбие искренне желает сделать все по-другому. — Будь добра, не раздражай меня. Или тебе будет очень-очень плохо. — Он легко прикусывает кожу, оставляя красные следы его зубов. Пока нормальных зубов. — Ваша воля! — Мятежно срываюсь со стула, едва находя на это силы, дрожа всем телом, однако все равно иду к дверям, по пути выдергивая из волос основную шпильку. Тяжелые локоны стремительно падают вниз, закрывая плечи своими светлыми прядями. Дергаю за ручку высоченной двери, но ничего не происходит — заперта. Тяжело вздыхаю, обреченно облокачиваясь на холодный камень спиной. Боюсь открыть глаза, чтобы встретиться с ним взглядами. Бездумно, крайне бездумно было вытворять нечто подобное! — Твое поведение очень некорректно, Эльза, — он оказывается рядом, я рефлекторно отшатываюсь в сторону, едва удерживая равновесие, чтобы не завалиться на драгоценный кафель. — Пожалуйста, просто убейте меня! Остановите мои мучения, граф, — в полном отчаянии всхлипываю я, моля пощады. Тщетно. — Ты очень плохо себя ведешь! — шипит он, мерцая налившимися кровью глазами, и зубы его в секунду становятся клыками. Граф ожесточенно хватает меня за горло, прижимая к поверхности двери, душит, а я упиваюсь его прикосновениями, словно сумасшедшая. Снова та знакомая раздирающая боль, когда он кусает меня в шею, снова все внутри взрывается разноцветными огнями. Я не могу кричать, только тихо сиплю. Своей рукой он душит меня, прикрываю глаза, чувствуя, как жизненные силы покидают тело. Через несколько секунд граф отпускает руку, утирая губы от крови, и я обессиленно падаю на пол, утопая в шикарной юбке, жадно глотаю ртом воздух, жалея, что на сей раз вновь не была задушена. — Я буду использовать тебя сколько захочу, моя дорогая, — шепчет он, склоняясь ко мне. Своим затуманенным взором не могу различить ничего, кроме его манящих губ, не хватает сил, чтобы притянуть его к себе, да вообще чтобы поднять руку. А потом он просто приближается к моим рдеющим устам и, облизав свои, припадает к моим губам. Задыхаюсь, утопая в желании получить его всего, чувствуя, как рвется сердце из груди, как все тело наполняется удовольствием, давно забытым в этом месте. И все же, этот поцелуй, он такой отдаленный от всего того, что происходит здесь, что творится между нами. Он не доказывает его власть, не показывает мою слабость, роль куклы, которой мой капризный повелитель может играться до дыр… Он лишь размножает бабочек в животе, дарит напрасную надежду, что кажется мне смехотворной. Этот поцелуй наполняет меня жизнью за счет вспыхнувшего в груди, страстного пламени любви к этому чудовищу. Видимо, так это и работает. Каждый раз. Граф неспешно отрывается от меня и, посмотрев в мои глаза своими яркими, льдистыми несколько секунд, поднимается и уходит. А я так и остаюсь лежать на полу с полузакрытыми глазами и только что разодранным на куски сердцем.Я так устала от всего этого, но вынуждена подчиняться…