девять сотен

Страна, которую я ненавижу, нашла, чем отомстить - она огромная, такая легкая задача ей по плечу. Нечего ей противопоставить, а я, как последний дурак, пробовал. Пробовал сотню раз, или чуть больше, сейчас уже не важно. Память услужливо подливает масла в огонь. - Предпочитаю работать с чистой канвой… Изорванная кожа, края ран уже начинают сходиться, и я предвкушаю если не удовольствие, то мимолетное облегчение. Они в ужасе отводят глаза, эти несносные дикари. Их рты приоткрыты, как у рыб, ожидающих кормежки. Многие не понаслышке знали свист плети. Уверен, их косточки заныли, зажгло старые рубцы при виде горца. Правильно, так надо. Удивительно, что мальчишка не помер после первой сотни. «Его пожалели!» - проносится запоздалая мысль. Даже чертов мясник обожающий вид крови, сам ее запах и, что уж там, вкус, бил с неохотой. Иначе я бы видел не располосованную кожу – лишь кости, оголенные ребра, напрочь лишенные плоти. Сделай щепетильная сволочь все надлежащим образом, я бы был в десятки раз свободней, с иллюзией победы в руках. Никогда бы не поскользнулся на собственном сбившемся дыхании и клокочущем сердце. Девять помноженные на сто - девятьсот отметин. Неповторимый узор чужой боли. Я бью его еще раз, еще раз. Сила, с которой плеть опускается на голое тело, равнозначна моему недоумению. Почему я так должен к тебе прикасаться? Почему ты, ублюдок, не оставил мне выбора? Показательная любовь, достопочтенные шотландцы, и на другую я уже не способен. ВЫ не чувствуете себя победителями, потому что все трофеи вручены мальчишке. Конечно, ни слова благодарности, ни стона, ни слез. Откуда им взяться, толпа плачет, стонет, и молится вместо мальчишки. А вдруг решу, что спины недостаточно? Но прочее останется нетронутым. Будь я уверен, что нарастет новая, бархатная пленочка гладкой кожи - срезал бы оставшиеся ошметки, без колебаний. Я бы просидел возле него, умирающего в ожидании чуда. Кто бы посмел отобрать мою добычу? Как недальновидны порой капитаны ее величества. Добычу украли, ведь я оставил ее неблагонадежным людям, которые не знают лица настоящей красоты. Не рассмотрели за бурым слоем подсыхающей крови медного блеска волос. Волосы, мягкие, как у девчонки, настолько гладкие, что, не будь в них достаточной длины, кулак бы соскользнул, не захватив ни пряди. Сестрица, защищаемая им так яро, была жалкой тенью, но тенью ЕГО, и в этом состояла главная ее прелесть. Вспоминая ее рот, мне хочется сплюнуть, горько, с сожалением. Пухлые, без единой трещинки, они не шли ни в какое сравнение с его губами. Прокушенные, рваные - сплошная рана, бездна алого. Да, было ошибкой смотреть на мальчишку вблизи. Теперь, мне почти жаль, что я не додумался оставить на долгую память его глаза. Они бы лежали в каком-нибудь хитром растворе, и смотрели на меня. В солнечные дни, горели бы ярко-зеленым и прожигали подушку и спящего на ней врага. Адские очи, из-за которых я не спешу становиться праведником, а он как в насмешку точно там не окажется, не разделит со мной ни глотка раскаленного масла. Он был скопищем идеального, и я бы рисовал холодный взгляд до исступления, но кого я обманываю. Я рисовал, рисовал, рисовал. Какими уродливыми оказались те жалкие потуги. Никогда не переводил столько бумаги, как в ночь его побега. А утром я упивался кислым вином, с одной лишь целью- исчезнуть. Тишина, висевшая надо мной, шептала, что отряд выдвинулся вдогонку без бравого капитана. Болваны. Им ли не знать, что лошадь под шотландцем скачет быстрее ветра, и нет таких троп, которые сделают ее путь хоть на метр длиннее. Мальчишка и родная земля, спасающая его от кровожадного чудовища, пока он не совершил непоправимого. Четыре года пронеслись одним бесформенным куском. Серое небо вперемешку с колючим снегом, дождем и неизменной пустошью. Время оказалось бездарным лекарем. Оно лечило меня не тем и не в тех пропорциях. Аляповатые ощущения приобрели ослепительную четкость, и я мог по памяти вылепить свою потерю, но глина в тех краях отвратительная. Он распадался моих руках, превращаясь в рыжую грязь. Мальчишка. Где ты, мальчишка? Возможно ли, чтобы время изуродовало тебя. Я назначу за твою голову небольшую награду, чтобы никто не догадался, насколько высока настоящая цена. Четыре года, возрадуйся- палач встал на твое место. Клэр Бичем из Оксфордшира, умело поковырялась в прошлом своими изящными пальчиками. А я снова там, на плацу, и у меня на губах соль от пота и брызнувшей крови. Я снова там, самый беспомощный человек на всем белом свете. Только на этот раз, между мной и горцем есть препятствие. Не могу ударить, пока несносная Клэр Бичем загораживает его собой. Зря, барышня. Зря. Да, мы в кабинете, один на один, и пусть она недоумевает моей ласке и моему удару. Лживая шлюха, как я предполагал. Человек, знающий нашу с Джейми историю из вторых рук, никогда не станет говорить об этом с таким бешенством. Наш гнев симметричен, он отражается друг в друге. Мы соперники, в каком-то извращенном смысле. И я бью еще раз. Вот кто по-настоящему украл моего Джейми. Его изумрудные глаза и молочную кожу, всего от макушки до пяток. Стоит ли говорить, почему англичанка подверглась атаке. Если ей взбредет обнять мальчишку, пусть чувствует отголосок моих ударов и форму сапога. Она не должна знать насколько бессильна пожирающая меня злоба. Как я мог проиграть этому мягкому, бескостному существу. Я бы убил ее, но и последнюю месть отнимают. Да последнюю. Пусть неумелый брадобрей режет мне кожу, некому противиться. Одно плохо - солдатик режет недостаточно глубоко. Как сообщить об этом юнцу? У него дрогнет рука, он не убьет сумасшедшего Рэндолла - живодера. Может, как-нибудь в другой раз.