***
Утром, бреясь в ванной, я подумал что, в отличие от того же Ямамото, сильно изменился за последние годы, наверное из-за того, что пришлось коротко постричься, и с тех пор я так и не отпустил волосы как было. Тогда это показалось мне правильным – в новую жизнь с новой причёской, а теперь я подумал, что вдобавок к этому с возрастом волосы стали гораздо темнее. Даже специально слазил на полку и вытащил спрятанную в книге фотографию, чтобы сравнить – действительно, в старшей школе они были почти рыжими, да и Ямамото, кажется, всё же изменился… Я смотрел на общий снимок нашей компании и думал, сколько же всего мы могли сделать за эти пятнадцать лет. Могли, но не сделали, потому, что я облажался. Эта мысль заставила меня взять себя в руки и поставить фото на место. А потом я, не задумываясь, зачем и почему так поступаю, собрал все книги, имеющие отношение к моей работе, все учебники, мануалы, стопки дисков со всякими заготовками, шрифтами, картинками и прочим хламом. Сложил их в пакет и отправился на работу, не пропадать же добру? Должно быть, это всё фотография виновата, иначе, почему я вдруг решил, что это мне больше не понадобится? — Эй, Савада-сан, а вы сегодня позже обычного, — заметила Ямамура, когда я вошёл в кабинет. Большинство моих коллег были уже на своих местах, и тоже удивились времени моего прихода, хоть и никак это не прокомментировали. — Решил последовать твоему совету «меньше пить», и видишь, чем это закончилось? Я почти опоздал! — пошутил я. Хотя, скорее просто попытался, я снова чувствовал себя двадцатидвухлетним придурком, который не знает, как надо разговаривать, чтобы никто ничего не заподозрил. Как надо ходить, сидеть, какое выражение лица иметь, чтобы не выделяться? Ведь я же научился, почему всё это снова происходит? Я поставил свой топорщащийся углами книг и дисков пакет на стул рядом с ней. — Вот, может что-то из этого тебе пригодится… Там конечно не всё по-японски, но ты же читаешь по-английски? Да и те книги, что на итальянском, тоже надо куда-нибудь пристроить. Ямамура посмотрела на меня сначала удивлённо, а потом будто бы даже испуганно. Мне казалось, что этот пакет с эмблемой супермаркета набитый старыми книжками выглядел нелепо, но смеяться её не тянуло. — Вы это что удумали? — нахмурилась она, тыча пальцем в пакет. В нём тут же образовалась дырка, в которую выглянул острый угол пособия по полиграфике, так что теперь пакет выглядел не смешно, а печально. — Я ещё толком ничего не придумал, — честно признался я. — Но рассматриваю разные варианты. Она какое-то время ещё поворчала, а потом подошла к моему столу, присела на его край, наклонилась так, что глубокий вырез её топа оказался как-то слишком уж близко к моему лицу, и сказала тихо: — Если бы вас должны были повысить, то кто-нибудь хоть что-то да слышал, а так… вы что, увольняться собрались? На её шее болтались длинные бусы, похожие на нанизанные на нитку леденцы, яркие бусины в форме конпейто[5] и фруктов, наверняка она сама их делала. Но выражение её лица было серьёзным и давало понять, что так просто она не отступит. — Честно говоря, я вообще ничего не хочу делать, ни увольняться, ни оставаться, — ответил я, переставляя карандаши в подставке, делая вид, что навожу порядок. — Просто этим утром я посмотрел на свою книжную полку, и решил, что тебе эти книги нужнее. Сам я их давно прочитал… Наверняка, там половина устарела – слишком давно я это всё покупал. Можешь всё это выкинуть, если они бесполезны. Она ещё какое-то время пристально смотрела на меня, потом вздохнула: — Спрашивать вас о чём-то совершенно бессмысленно! Но… спасибо. Надо будет вас как-то отблагодарить. Хотите я вам запонки сделаю? С розовыми кроликами из плейбоя? Я представил эти самые запонки, которые она явно намеревалась слепить из полимерной глины, как и свои бусы, и рассмеялся. — Нет уж, спасибо, но такое я не надену! — Ну, как хотите, — демонстративно надула губы Ямамура. — Тогда придумаю что-нибудь другое. Она вернулась к своему столу и начала увлечённо копаться в пакете, раскладывая книги стопками, кажется, по языкам, а я включил свой комп, загрузил незаконченный проект, и понял, что просто физически не могу продолжить им заниматься. Ямамура была права – я уже решил уволиться, и делать мне здесь было совершенно нечего, так что я принялся приводить в порядок файлы, над которыми работал в последнее время. Переименовал нормально папки, а то ж потом никто не разберётся, чем «новая папка(9)» отличается от «новая папка(23)» и что в директории «бла-бла-бла» собрана переписка с клиентами. Все материалы по незаконченному проекту собрал в одной папке и заархивировал её, чтобы удобнее было переслать следующему несчастному, кто должен будет заниматься «кошмарной розовой пакостью». А потом я открыл поисковик и начал делать то, что я умел гораздо лучше дизайна флаконов для туалетной воды. Так что, к обеду я перерыл все новостные сайты, окончательно убедившись, что если в полиции и знают что-то о произошедшем, в СМИ это не просочилось. Официальная версия – разборки между кланами якудза, но кто именно одним ударом уничтожил всё камбу[6] Каи-гуми? Не было выдвинуто ни одной версии, зато все долго рассуждали о том, что злоумышленник через подставное лицо снял офис этажом ниже и прикрепил бомбу с часовым механизмом на потолке как раз под кабинетом для совещаний. Но какой смысл говорить об очевидных вещах? И, раз уж речь идёт о всех камбу, то кое-кого не хватает для ровного счёта. Где во время совещания был юрист? В итоге, я просто не мог думать ни о чём другом – где носило Моретти, когда офис взлетел на воздух? Почему его не было вместе с остальными и случайность ли это? — Савада-сан! — прервала мои размышления Ямамура. — Вас опять к телефону! Я ожидал снова услышать Занзаса и приготовился много материться, но, вместо хриплого голоса самого долбанутого из моих старых знакомых, я услышал чуть ли не заикающегося от страха парня: — Савада-сан? Простите, если отвлекаю вас от чего-либо важного, но нам нужно встретиться как можно скорее! — Вы кто? — спросил я довольно грубо. Не то чтобы специально, скорее из-за общего настроя, но голос на том конце провода приобрёл совсем уж панические нотки. — Прошу прощенья, что сразу не представился, моё имя Ёсида Рюдзи, я юрист. Дело в завещании, честно говоря, даже не знаю, как быть в такой ситуации… Откуда он вообще вылез, этот Ёсида? Только что из института, надо полагать, и сразу же вляпался в такое дело… не повезло парню. — У меня обед через час, — прервал его я. — Можем встретиться в Kisoji[7], что в Комагомэ[8]. Вас устроит? В трубке удивлённо замолчали, а потом поспешно согласились, оставив меня в задумчивости. Ни одна из заинтересованных сторон не выбрала бы такого юриста! Скорее уж имело смысл ждать звонка или визита Моретти, если уж завещание и вправду имеет место. С этой мыслью я снова влез в сеть. Обнаруженное повергло меня в изумление. Старательно игнорируя все новости, которые хоть как-то были связаны с теневой стороной нашего общества, я умудрился многое пропустить. Например, что Моретти Мертвец три недели назад погиб в результате несчастного случая. Угу, адвокат одного из кланов якудза совершенно случайно упал с моста? Ну ладно, пьян был, или ещё что, но почти сразу после этого взлетают на воздух все остальные большие шишки, красота! Я распечатал некоторые из найденных файлов, сложил в папочку, и подумал, что стоит сделать ещё кое-что, просто для того, чтобы быть честным и с собой, и с людьми. Так что открыл текстовый редактор и набрал заявление об увольнении по собственному желанию, немного подумал ставить сегодняшнее число или завтрашнее, но потом решил, что всё равно остаются ещё две, если я не путаю, недели, которые надо отработать, так что нужно ставить прошедшую дату и оставил это поле пустым. Снова прогулялся до принтера, поставил именную печать и пошёл к нашему начальнику. Пятнадцать лет назад Исикава меня серьёзно выручил, приняв на работу фактически с улицы, так что дать ему возможность сказать: «Этот человек у нас не работает» – меньшее, что я могу для него сделать. Тогда я только-только начал осознавать, насколько большая жопа приключилась в моей жизни, и совершенно не понимал, что с ней делать. Буквально в один день я потерял всё, чего добивался десять лет, потерял гордость, и чуть было не распрощался с жизнью. Не то чтобы после случившегося она была мне так уж дорога, но всё равно было больно. Сначала я не думал ни о каком будущем, демонстративно послал всех как можно более грубо, потому, как это представлялось мне наиболее подходящим выходом. Помогло плохо, правильнее сказать – вообще не помогло, тогда я просто оборвал все связи разом. Связался с Исикавой, огорошив его совершенно неожиданным вопросом – возьмёт ли он меня на работу в свою фирму. Собрал свои рубашки и галстуки и переехал из тихого Намимори в Токио, огромный город-муравейник, где один единственный человек легко может затеряться. Тогда тоже было лето, жаркое, душное, влажное, невыносимое. Рубашка неприятно липла к спине под тёмным пиджаком, а шея, стиснутая галстуком, болела чуть ли не сильнее чем левая рука, которой я всё ещё не слишком-то мог двигать. Не знаю, как я вообще доехал до офиса, да и Исикава сразу понял, что со мной что-то не так, пришлось объяснять в общих чертах, но ему вполне хватило воображения додумать недостающие детали. Я был отправлен долечиваться с крайне вежливой, но очень настойчивой просьбой найти костюм попроще и в дальнейшем, так же как и сегодня, прятать под одеждой всё лишнее. Он взял меня без лишних вопросов, без диплома, без опыта работы, без гарантий, что моё присутствие не навредит его компании. Когда через несколько лет мне предложили повышение, я сам отказался. «Чем выше ты поднимаешься, тем виднее твой зад окружающим, — сказал я ему тогда. — Кто знает, что будет, если всплывёт моё прошлое?» Мы хорошо понимали, что сохранить всё в тайне в наших общих интересах. Исикава не удивился, что я решил уволиться наоборот спросил, почему я вообще пришёл сегодня на работу, ведь вполне мог бы уйти вчера, сразу после новостей. А уж когда я заявил, что собираюсь приходить сюда ещё до конца недели… Впрочем, я получил разрешение не возвращаться сегодня после встречи, если будет такая необходимость. — Вы очень странный человек, Савада-сан, — сказал он. — Я не мог понять вас тогда, не понимаю и сейчас. Возможно, я и не хотел вас понимать, но вы проработали здесь пятнадцать лет, а я до сих пор не понимаю зачем. — Просто я дал одно обещание, — ответил я. — Но теперь оно нарушено другой стороной, и я не знаю, должен ли продолжать хранить его. Именно поэтому в заявлении нет даты – поставьте её сами тогда, когда всё закончится. Это страховка для вас и всей компании. Я вернулся в отдел, забрал папку и предупредил Ямамуру, что могу сегодня уже не вернуться. Кажется, она хотела что-то спросить, но я ушёл раньше, чем она успела это сделать.***
Ресторанчик я выбирал исключительно из соображений приватности беседы – с отдельными кабинетами, к счастью, память меня не подвела – интерьер этого места не изменился с моего последнего визита. Всё те же ширмы, обтянутые расписанной рисовой бумагой, столики стоят на небольших возвышениях с татами, в углу каждой «комнаты» сложены подушки. А ещё там было почти пусто, хотя для этого времени суток это вполне объяснимо, так что я совершенно спокойно занял самый дальний кабинет, чтобы никто не мог ходить мимо, заказал рис с овощами и креветками и чай, предупредил официанта, что у меня назначена встреча с мужчиной по фамилии Ёсида. Давненько я не был в подобных местах, даже какая-то ностальгия появилась. Ёсида действительно был молод, пожалуй, даже слишком молод, чтобы его можно было воспринимать всерьёз как юриста. Слегка растрёпанные волосы, съехавшие на кончик носа очки, самый обычный костюм и дешёвый галстук. Когда он разувался, от нервов едва не запутавшись в шнурках, я заметил, что его ботинки знавали лучшие времена. Зато портфель для бумаг, который он суетливо пристроил рядом с собой, после того, как всё-таки уселся на дзабутон, был новый и хорошего качества. Забавно, что это первое, что он купил, когда появились деньги, будто прицел на будущее, весьма существенный штрих к характеру. Мы поздоровались и обменялись визитками, на его значилось лаконичное «Частная компания CEDEF, юридический отдел, Ёсида Рюдзи» и до боли знакомая эмблема – ракушка, заключённая в круг, даймон[9] Каи-гуми. Так что я просто не удержался: — И как вас только угораздило стать адвокатом якудзы сразу после выпуска? Ёсида вздрогнул и посмотрел на меня с испугом, а потом почему-то вздохнул с облегчением, утыкаясь взглядом в полированную столешницу. — Наверное, это даже хорошо, что вы понимаете, что происходит, Савада-сан, потому что я совершенно сбит с толку. Я взял отложенные было палочки и продолжил есть, всё-таки у меня обед и я успел изрядно проголодаться. — Хотите совет, Ёсида? — спросил я. — И заметьте, совершенно бесплатный. Он наконец-то поднял на меня взгляд и нервно поправил очки. — Адвокат, а тем более адвокат такой конторы, — наставительно продолжил я, кивнув на его визитку. — Никогда не должен признаваться, что чего-то не понимает. Он должен быть спокоен, собран и уравновешен, вежлив и настойчив. А главное очень, я подчёркиваю, очень хорошо думать, прежде чем говорить. — Вы совершенно правы, — вздохнул он. — Вот только я совершенно не тяну на такого адвоката. Я действительно только окончил университет и не мог найти работу, пока не попал в CEDEF. Я думал, что это большая удача – работать в крупной компании, пока не понял, почему к ним никто не хотел идти. На последней фразе он улыбнулся немного горько, будто бы расписываясь в собственной глупости. Потрясающе! «Обнять и плакать», как говорит нынешняя молодёжь, впрочем, у такой внешности и манеры поведения есть и свои плюсы – до поры такого никто не станет принимать всерьёз, и, если у него всё же есть мозги… — Ладно, это ваше личное дело, которое меня совершенно не касается, — произнёс я, прикидывая различные варианты. — Вы так и не сказали толком, зачем нужна эта встреча. Ёсида, как мне показалось, немного успокоился, по крайней мере, движения его уже были менее суетливы. Он достал из портфеля несколько конвертов из плотной белой бумаги и положил их на стол между нами. Я даже отодвинул соусник чуть в сторону, на всякий случай. — Конечно, у меня нет практики, но я никогда прежде не читал и не слышал о том, чтобы один и тот же человек оставлял два разных завещания в пользу одного и того же лица, — рассказал он, подвигая ко мне сначала один конверт, потом другой. — Первое уже было заверено прежним юристом, нужно было лишь переоформить. Второе… формально, юридической силы не имеет, но, как я понял, необходимо для соблюдения традиций. Я открыл первый конверт, бегло просмотрел текст, сухой, формальный документ сводился к тому, что всё своё имущество, а именно контрольный пакет акций компании, Каи Иэмицу завещает Саваде Цунаёши. Из документа следовало, что больше у него ничего своего и не было, а значит и дом, и машина, и всё прочее оформлено на компанию. Вот уж воистину подлянка с того света, будто меня целеустремлённо подталкивают к определённым действиям, загоняют в тупик. Я небрежно отложил бумагу, слегка откинулся от стола с чашкой чая, глядя на второй конверт, как на ядовитую змею. Было сложно не догадаться, что в нём, и, если до этого момента я ещё мог соскочить, то после того, как прочту другое завещание… — А остальные? — спросил я, чтобы потянуть время. — Члены совета директоров составили очень странные завещания, — неловко развёл руками Ёсида. — Всё вроде как обычно, кроме одного пункта – все принадлежащие им акции достаются обладателю контрольного пакета. Наверное, в этом есть смысл, но я его пока не понимаю. А вот я понял сразу, хоть и пятнадцать лет назад это ещё не было распространённой практикой, но формализм, юридические проволочки и бюрократизм уже набирали обороты. И именно из-за такого завещания мне однажды уже пришлось очень не сладко. Власть в клане принадлежит оябуну[10], и только он имеет право решать, кого взять на место умершего. Акции лишь предлог, некоторый доход и формальная возможность влиять на принятие решений, не более того. Я достал из внутреннего кармана блокнот и карандаш, пытаясь быстро подсчитать. — Контрольный пакет – пятьдесят процентов плюс одна акция – у оябуна, — начал рассуждать я. — Акций у со-хомбутё[11] и сайко-комон[12] должно было быть поровну, у кайкэй[13] и сингин[14] тоже, но немного меньше. Базиль, если я всё правильно понимаю, был вакагасира[15], тоже не самая низкая должность. Значит, акции остались только у других вакагасира и сятейгасира[16]… Нет, это не завещания, это сплошная подстава, мало того, что кланом фактически некому управлять, так мне ещё и налог на наследство надо будет выплачивать! Ёсида, до этого сидевший молча и не спешивший меня поправлять, всё-таки решил кое-что уточнить: — Не так уж много, если смотреть объективно – после выхода новостей рыночная стоимость акций упала, и всё ещё продолжает падать, так же как и акций дочерних предприятий. А вам завещаны только акции, так что, даже с учётом вот этих завещаний, которые должны быть официально оглашены в присутствии остальных наследников, сумма выйдет вполне подъёмная. Он был прав, более того, он, скорее всего, уже подсчитал, во сколько мне это обойдётся. Может быть, ему не хватало опыта, навыков общения с людьми и уверенности в себе, но, как мне показалось, если уж он что-то делал, то делал дотошно и до конца, стараясь учесть всё возможное. Достойный материал, при должной обработке… Ну вот, опять меня понесло кроить чужие судьбы раньше времени, своей бы лучше занялся. Я достал из папки одну из распечаток, и положил между нами. — В понедельник акции упали в цене не первый раз, существенней всего, но далеко не в первый, — сказал я, ведя пальцем по графику. — Например, пятнадцать лет назад, потом – семь. Вы юрист, а не экономист, так что поверьте мне на слово – рынок тут не причём. Первый раз клан сдал свои позиции из-за существенного удара по репутации, каюсь, целиком и полностью моя вина, но после восстановил своё влияние, что отразилось и на финансовом состоянии. Но семь лет назад случилось что-то ещё, и дела клана шли всё хуже и хуже, вплоть до этого обвала. Вы… за то время, что проработали на клан, не слышали ничего об этом? Ёсида задумался, явно старательно перебирая в памяти все разговоры, которым был свидетелем, но всё равно покачал головой. — Боюсь, что нет. Я работаю в CEDEF только неделю, первым делом все озаботились переоформлением завещаний, потом я пытался разобраться в бумагах моего предшественника, — он тяжело вздохнул и ссутулился. — Там такой кавардак, что я практически ничего не могу понять, ни классификации, по которым они разложены, ни половину пометок… Зато я понял, почему компания искала юриста со знанием итальянского и убедился, что я его знаю гораздо хуже, чем имел смелость считать. — Язык можно подтянуть, а вот то, что Моретти имел привычку почти всё держать в голове… Особенности бизнеса, — сказал я, пожав плечами. — Но это действительно плохо, куда ни глянь – сплошные сложности. — Эти ваши тёмные дела… — на самой грани слышимости пробормотал Ёсида, а я внезапно разозлился. Будто нашло что-то, ударило в голову, как крепкий алкоголь, и я, протянув руку через стол, сгрёб его за воротник рубашки, чуть потянув на себя, наклонился, почти уткнувшись лбом ему в лицо, зашипел рассерженно: — Не «ваши», а «наши», Ёсида! Нет, ты ещё можешь попробовать уволиться, но куда тебя теперь возьмут? Ты сингин[14] Каи-гуми, вызубри это и веди себя соответственно, или очень плохо кончишь! Я ещё помню, как вёл документацию Моретти Мертвец, даже без пометок там достаточно информации, которую не стоит выпускать за пределы клана. Он зажмурился, сжался, но не пытался ни отстраниться, ни вырваться, явно намереваясь просто переждать это вспышку, это заставило меня успокоиться практически сразу. Я отпустил его, усадил обратно, поправил его галстук, налил чаю во вторую кружку, подвинул к нему. — От плохих новостей мой дурной характер становится ещё более мерзким, — буркнул я в качестве извинения. — Думаю, я смогу к этому привыкнуть, — сказал Ёсида, пытаясь улыбнуться. — В отличие от остальных, вы не смеётесь над моей глупостью, скорее даже пытаетесь помочь мне освоиться на новом месте. Он немного помолчал, а потом решил перевести разговор на другую тему: — Вы так и не открыли второй конверт… — А смысл? — поморщился я. — И так понятно, что я там увижу. На самом деле, выбор у меня был, как говорится, выход есть всегда, просто очень часто этот самый выход нам не нравится. Я мог бы официально отказаться от завещанного, один раз я уже так сделал. Только это снова будет означать, что клан окажется в затруднительном положении, да и тогда ситуация была совсем иной, тогда я выбирал между «правильным» и «честным», и не смог переступить через свою совесть. Но даже тогда, я остался выжидать удачного случая, разве нет? Я мог бы уехать не в Токио, в конце концов, Канто – территория Каи-гуми, а в Кансай, или на Хоккайдо, я мог бы вообще уехать из Японии! Нет, не в Европу, а в Америку, лучше всего, Южную, как можно дальше от всего этого. Я мог бы всё-таки покончить с собой, для того, чтобы перерезать себе глотку или броситься под поезд, помощники не нужны. Просто, когда Ямамото с вымученной улыбкой доказывал мне, что я отстал от жизни и вспарывать брюхо давно не модно, я представил, как будут опознавать моё тело, и желание убиться почти ушло. Так уж меня воспитали, что благо клана всегда стояло выше собственных желаний. Я переехал в Токио, я отправлял открытки, звонил Хибари, чтобы узнать, как дела у ребят, потому что Хибари лучше всех способен отбросить эмоции. Только ему я сказал, где теперь работаю, Ямамото догадался сам, или просто спросил у него, но давно, иначе тот не удивился бы тому, что я в курсе некоторых новостей. Я не смог уйти до конца, порвать все связи, хотя, формально, я и не нарушал данного слова – не иметь дел с криминалом. Теперь эти «дела» пришли сами по мою душу, и, выбирая между «долгом» и «спокойствием»… Хотя, кто мне теперь даст это спокойствие? Только сейчас я заметил, что придерживаю левую руку, прижимаю к себе, поглаживаю, будто пытаясь унять боль. Она давно уже не болит, но иногда ей «кажется», что ничего ещё не закончилось. Ёсида уже почти спокойно ждал, когда я закончу договариваться со своей совестью, и я подумал, что он не перечил судьбе, когда понял, во что ввязался, не пытался сбежать, отказаться, не спешил отмыться. Он делал то, что мог, пытался разобраться с бумагами, встретился со мной, чтобы решить вопрос с завещаниями. Его наверняка уже вызывали на каймен[17], и, зная, как сацу ведут дела, ничего хорошего он о себе там не услышал, но ведь не жалуется. Возвращаться уже было слишком поздно, так что я взял второй конверт, и вытащил оттуда ещё одно завещание. Бумага более плотная, и текст не отпечатан, а каллиграфически выведен, я даже представил, как Иэмицу растирает тушь… Совсем немного текста. — Я, Каи Иэмицу, называю Саваду Цунаёши своим наследником и следующим главой Каи-гуми, — прочитал я вслух, потом чуть сдвинул в сторону палец и убедился, что мне не показалось – в углу было мелко-мелко приписано карандашом, рядом со сделанным кровью отпечатком пальца. — И смени уже, наконец, фамилию! Это было забавно, насколько я его помнил вполне в его духе, написать что-то такое в официальном документе, и всё же, я никак не мог понять, что я чувствую. Я не понимал, почему он сделал это, после всего, что случилось, но сейчас это и не было важно – назначь он преемником, например, Базиля, что было бы с кланом? С этой точки зрения, Иэмицу сделал единственно правильный выбор. Я сложил завещание, убрал обратно в конверт, его спрятал во внутренний карман пиджака, а Ёсида всё ждал, что я скажу. Почти случайный человек, ещё не якудза, уже не катаги, но сейчас не было никого другого, кто мог бы считаться «начальством», никого, кто смог бы сделать всё как положено. — Другие завещания надо огласить по правилам, — сказал я, пытаясь понять, не упустил ли я чего. — Нужно забрать тела из морга и организовать похороны, после провести церемонию вступления в должность. Иэмицу же жил в том доме в Хироо? Вполне подходящее место для подобных мероприятий, вот только организацией всегда занималась Орегано, я даже не знаю, с чего начать. Нужно разослать всем приглашения, да и ещё много чего… Ёсида отвёл взгляд и зачем-то принялся рассказывать: — Ещё когда переоформляли завещание, я попытался навести о вас справки – вы не сотрудник CEDEF, и в дочерних предприятиях вы тоже не значитесь. При этом вы разбираетесь в ситуации, знаете людей, которые погибли. Вы не были удивлены, увидев завещания. И смена фамилии… Что на это можно было сказать? Что членов организации он мог увидеть только в электронных базах данных, о которых когда-то и не слышали даже? Или что очень многих и сейчас в этих таблицах нет? А может быть настало подходящее время для пафосной фразы, которая вертится на языке с начала встречи? — Моя верность клану – вино пятнадцатилетней вдержки с привкусом вины. Что до фамилии… мой отец женился на моей матери по фальшивым документам. Когда-то я уже собирался сменить её, но не успел, и хорошо, что так – меньше проблем было. Теперь пришло время исправлять старые ошибки, время начать всё заново, и пройти до конца путь, с которого я однажды свернул. Я убрал обратно в папку график стоимости акций за последние пятнадцать лет, допил чай, пытаясь занять руки. — Первые поминки нужно было проводить вчера, но родственников у Иэмицу, кроме меня всё равно нет, — буркнул я, отчего-то чувствуя неловкость. — Турмерик и Орегано были женаты, но я не знаю, были ли у них дети. Базиль – брат Орегано… была ли у него жена? Не знаю. У Лал был парень, с которым они всё никак не могли назначить дату свадьбы… Но чем всё закончилось? Сегодня полноценные поминки надо проводить, но… Ёсида побледнел, чуть ли не позеленел даже, с трудом выдавил: — Полицейские проводили опознание, они говорили, что нужна экспертиза, я спрашивал, когда отдадут тела для похорон – сказали, что не раньше пятницы. Я кивнул, почувствовав некоторое облегчение: — Хорошо, хоть будет время подготовиться. Займитесь юридическими делами. Мне хотелось выйти на свежий воздух – к своему стыду, до этого момента, я даже не думал о родственниках погибших. Я думал только о себе и о клане, с того самого момента, как услышал имена этих людей, я, пусть в глубине души, но уже знал, что моя инаугурация не за горами. Вопрос: «Были ли у Орегано дети?» у меня до этой минуты не возникал. Что если были? Это ничего не меняло, просто добавляло несколько пунктов к списку необходимых дел, и всё же, мне было стыдно, что я не подумал об этом раньше, как и о многом другом. Я уже обулся и собирался идти искать кого-нибудь из официантов, чтобы расплатиться за обед, как услышал: — Каи Иэмицу-сан… Ваш отец? Я ответил коротко, даже слишком резко, не поворачиваясь к Ёсиде: — Да. В спину мне полетело едва слышное: «Это многое объясняет». Возможно, это действительно делало понятным причину, по которой Иэмицу оставил мне всё, чем владел, но только не для меня, и не для тех, кто знал, о том, что последний раз мы виделись пятнадцать лет назад, а разговаривали за эти годы только однажды, когда умерла мама. Семь лет назад, тогда же, когда и начали падать в цене акции, медленно, но верно. Могло ли это быть как-то связано? Завещание жгло меня через одежду, не давало мне покоя, хотелось звонить, о чём-то договариваться, уточнять, раздавать указания. А ещё хотелось напиться, снова, до такого состояния, когда уже не помнишь, кто ты, откуда, где и зачем. Но я не мог себе такого позволить. Вместо этого я заглянул в ближайший книжный магазин и купил самую подробную карту Канто, что у них была. Вернулся в офис, хотя до конца рабочего дня оставалось не так уж и много, и засел за телефонный справочник. Гораздо проще было бы поступить иначе, но… Кто ещё, кроме Ёсиды, знал о завещании? Скорее всего, те, кто были в курсе, уже мертвы. Ямамото не знал, иначе бы наш разговор сложился бы совершенно по-другому, а он и Рёхей – единственные из ребят, кто всё ещё крутились в этих жерновах. Так что пусть пока всё остаётся, как есть, а через пару-тройку дней, когда будет готов обещанный отчёт, когда я сам определюсь с направлением действий, можно будет собраться старой компанией и всё обсудить. Встретиться с ними, теми, перед кем мне больше всего стыдно, перед кем я больше всех виноват, это будет сложно, но других вариантов всё равно не было. Пришло время взять на себя ответственность, а я уже почти не помнил, как это делается. Телефонный справочник меня огорчал, хотя он-то ни в чём не виноват, конечно. Но то, что в нём не значилось большей части тех фирм, фирмочек, контор и заведений, бывших раньше частью сложной системы легального прикрытия Каи-гуми, факт довольно неприятный. Какие-то могли просто переименовать, какие-то заменить на другие, но, даже учитывая это, картина складывалась отвратная. На официальном сайте откопал список дочерних фирм и удивился, какой он короткий. Кто-то отхватил изрядный кусок территории клана, возможно не сразу, а постепенно, но многое из того, что я помнил, изменилось и очень сильно. Когда в конторе уже никого не было, я развернул карту, отметил прежние границы влияния клана, попробовал прикинуть нынешние, и оказалось, что в таком виде всё смотрится ещё печальней. Клан буквально разваливался, а уж после вчерашнего взрыва… Ближайшие соседи просто разделят между собой «бесхозную» территорию, точнее попытаются, но чтобы не дать им это сделать, придётся буквально из кожи вон лезть. Так что, чем внимательнее я присматривался, тем плачевнее выглядело моё наследство. Если, с точки зрения экономики, пару недель назад компания CEDEF всё ещё могла считаться крупной фирмой, сейчас её акции стоили дешевле бумаги, на которой они напечатаны, уверен, сотрудники, занятые в легальной сфере компании, один за другим подают заявления об увольнении. А члены клана готовятся устроить грызню за освободившиеся должности, возможно, даже уже начали. Я вспомнил Ямамото, напряжённого до предела, вспомнил Хибари, который к клану-то отношения сейчас не имел ни малейшего, а всё равно, моментально ответил на звонок, а значит заранее достал тот телефон, по которому мы с ним связываемся. Тревожные симптомы.***
Из офиса я вышел только когда меня погнал охранник, ворча, что надо всё запирать, а я тут расселся. На улице слегка похолодало, сильно стемнело и уже почти не было народу – в этом районе сплошь офисы всяких контор и никаких развлечений. Ближе к метро людей, конечно, прибавится, а пока, на мой взгляд, было почти идеально – никто не толкался, не пытался наступить на ноги, не раздражал запахом своих духов или туалетной воды. Вся эта красота мне ещё предстояла, стоит только спуститься в подземку, но пару кварталов я ещё мог пройти, дыша полной грудью. Дойдя до угла, я понял, что не я один люблю поздние прогулки именно за отсутствие толп вечно спешащих куда-то людей. Их было трое и я их не знал, что было вполне понятно – старшему из них едва ли было больше двадцати пяти, он-то со мной и заговорил первым: — Савада-сан? А не прогуляться нам всем вместе? Некоторые вещи не меняются, например, то, как они заходили с боков, стараясь меня окружить, или то, как блестели их начищенные значки. Самоуверенность молодых, сытых и сильных тоже не нова, а вот манера речи, пожалуй, стала немного утончённей. Как должен повести себя обычный саляримен[18], к которому подвалили якудза с таким незатейливым предложением? Я не знал, но, наверное, он должен испугаться, и я попытался это изобразить, хотя больше всего меня интересовало, откуда они знают мою фамилию и какого чёрта им нужно. — Что вам надо? — спросил я, отступая. — Денег? Вот возьмите, кажется, у меня были ещё… Я достал из кармана один ман[19], переложил в другую руку, к папке с распечатками и размалёванной картой, снова полез в карман. Это мельтешение должно было их отвлечь, впрочем, они оказались совсем сопляки – купюра надёжно приковала к себе их внимание, так что никто не заметил, когда, вытащив руку из кармана второй раз, я со всей силы вмазал по лицу того, кто стоял ко мне ближе всего. Горсть мелочи в платке для утяжеления удара пришлась очень кстати, как и старые рефлексы. Я уклонился от удара, развернулся; жёсткая пластиковая папка полетела углом в глаза стоявшему слева, он отшатнулся, отступил, разорвал дистанцию. Парня, который говорил, я ударил ногой с разворота. Пригнулся, пропуская над собой кулак, зацепил за шиворот того, кого ударил первым, отправил головой в фонарный столб, да так, что тот уже не поднялся. Осталось двое, оскалившись, они решили зажать меня в клещи. Я не помнил, что надо делать, и вряд ли бы объяснил, как мне это удалось, но понадобилось всего несколько секунд, чтобы один из них остался лежать на земле с переломанными костями. Впрочем, себя я обнаружил у того самого фонарного столба, который уже сослужил мне неплохую службу, и, судя по тому, как раскалывалась голова, нехило приложился об него затылком. Глупо было рассчитывать, что я не потеряю форму за столько лет бездействия. Впрочем, тот, кто отправил по мою душу троих идиотов, меня серьёзно недооценил. Я даже был готов обидеться. Проблема была в том, что у меня из оружия был только импровизированный кастет из мелочи, а вот мой противник, утерев с лица кровь, нехорошо ухмыльнулся и достал нож. Складной, хотя я ожидал увидеть танто – видать на что-то посерьёзней, парень пока не скопил денег. С другой стороны, какая мне разница, чем именно он собрался делать дырки в моём организме? В любом случае будет крайне неприятно, так что лучше бы этого не допустить. Я буквально прыгнул на него, пока он не был готов к атаке, левое плечо коротко обожгло болью – значит, зацепил-таки, гад! — вывернул руку с ножом, заломил за спину, стиснул запястье так, что тот сам разжал пальцы. Ножик звонко стукнулся об асфальт, я пинком отшвырнул его подальше и впечатал противника лицом всё в тот же столб. — Да кто ты такой? — прохрипел он, пытаясь высвободить руку. Я сильнее вывернул его запястье, в нём что что-то хрустнуло, а он отчаянно, с подвываниями, выругался. — Как кто? Вы же сами меня искали, значит, знали, с кем имеете дело, — ответил я. От него пахло неплохим одеколоном, да и пиджак был не из дешёвых, не похоже, что это рядовой боец. — Сам лучше представься и скажи, чего от меня надо. — Да пошёл ты! — недовольно выплюнул он, снова пытаясь освободиться. — Нет, так дело не пойдёт, — вздохнул я. Схватил его за волосы и приложил лбом о столб, не сильно, чтоб сознание не потерял. Развернул к себе лицом и добавил кулаком в живот, схватил за галстук, удерживая в вертикальном положении, и сказал: — Сейчас я спрашиваю, а ты отвечаешь! Кто тебя прислал? Он попытался ударить меня левой, пока ещё целой рукой, но вышло слабо и смазано, пришлось сломать ему ещё и её. — Я не тороплюсь, — хмыкнул я, хотя в голове уже шумело, а перед глазами периодически всё плыло, надо было заканчивать с этим делом как можно скорее. Значок на его пиджаке – всё та же ракушка, значит, кто-то ещё помнит обо мне, и, либо знает про завещание, либо догадывается, а может просто подстраховывается. Как бы там ни было, меня эта ситуация не устраивала. — У нас много времени для задушевных бесед, да и целых костей у тебя пока хватает. Их же штук двести! В одной только кисти их почти тридцать, хотя я не знаю, сколько их там целых осталось конкретно у тебя… Ты представляешь, как долго мы можем с тобой общаться? Мой недобровольный собеседник как-то сразу поскучнел, видимо представляя, как весело ему потом будет сращивать все эти кости. — Молчишь? — спросил я и зажал ему рот ладонью. — Ничего, сейчас заговоришь! Первый удар пришёлся по нижнему ребру, внутри хрястнула кость. Глаза парня полезли из орбит, он замычал, задёргался, а моя ладонь стала мокрой от его слюны. Ломать кости совсем не сложно, просто надо знать, куда бить. Я дождался, пока он прекратит орать и убрал руку. — Итак? — спросил я с насмешкой. — Сколько у тебя ещё целых костей? Да ты не волнуйся, я знаю, что делаю! — Каи-гуми, — хрипло ответил парень, судорожно хватая ртом воздух. — Это я вижу, — буркнул я, подёргав лацкан пиджака со значком. — Не слепой, как-никак. Конкретнее, кто именно тебя прислал и зачем! Он отвернулся, явно не желая сотрудничать, пришлось продолжить наши упражнения. Кажется, мимо кто-то прошёл, старательно прижимаясь к стене дома и делая вид, что он ничего не видит. Это нормально – развлекались мы прямо под фонарём, и надраенные до блеска значки валяющихся без сознания парней были видны всем желающим. Никто не полезет в разборки якудза, ещё одна вещь, которая и не думала меняться. Но всё же, стоило поторопиться – вдруг времена изменились настолько, что кому-нибудь в голову придёт вызвать полицию? — Нода, — выдавил он, наконец. — Меня прислал Нода и велел припугнуть, чтоб ты держался подальше. — Поздравляю, он добился обратного эффекта, — сказал я, и снова ударил его головой о столб, на этот раз именно чтоб вырубить. Бессознательное тело сползло на тротуар, я отпихнул его в сторону и понял, что голова кружится уже всерьёз. Сначала я просто опёрся о железное ограждение тротуара, потом присел на корточки, откинувшись на него спиной, потрогал затылок – пальцы тут же перемазались в крови. Я ссыпал мелочь из платка в карман, вытер им руки, огляделся – где-то тут была папка и десятка, если мы её не затоптали. Оказалось близко, достаточно протянуть руку. Убрав деньги, я заодно и пошарил по карманам нападавших, без стеснения присвоив наличность. Визитка была только у главаря, вполне стандартная, оформлена так же, как у Ёсиды, только эта визитка была не для легальной стороны жизни, и вместо названия фирмы там недвусмысленно значилось: Каи-гуми Нода-кай Бригадир Иэяси Ясуэ Нода… я не помнил этого имени. Возможно, мы даже были знакомы, тогда, пятнадцать лет назад, но сейчас я не мог его вспомнить. Я похлопал себя по внутреннему карману пиджака – завещание было на месте, хотя и измялось. Высшим шиком было бы заляпать его кровью, как в каком-нибудь плохом кино. Нужно было встать, дойти хотя бы до угла и поймать такси – лезть в метро в заляпанном кровью пиджаке было бы неразумно – но я слишком устал, хотелось посидеть ещё чуть-чуть, пока голова не перестанет кружиться. Мимо проезжали машины, расчерчивая фарами тротуар косыми полосами света, мигали какие-то вывески, горела подсветка рекламных плакатов, почти напротив меня светились стеклянные двери магазинчика, в котором я вчера покупал кофе. Мимо, старательно глядя себе прямо под ноги, прошёл клерк в скучном синем костюме. Город и не думал спать, по большему счёту, городу было наплевать на все эти разборки, если масштаб не такой, как у вчерашнего взрыва, потому, что это тоже жизнь, привычная и обыденная. Я опустил веки, пытаясь избавиться от мутной пелены перед глазами, а когда открыл, увидел прямо перед собой чьи-то коленки, и довольно привлекательные, насколько я вообще могу судить о женских коленках. Чтобы оценить всё остальное, пришлось поднимать голову, и она снова начала кружиться, так что вместо лица я видел смутно-белое пятно, обрамлённое короткой ассиметричной стрижкой – с одной стороны волосы достигали подбородка, с другой едва доходили до середины щеки. И яркие, как леденцы, бусы, глянцево блестящие в свете фонаря. Я моргнул пару раз, пытаясь сфокусировать взгляд, убедился, что она мне не мерещится, и сказал недовольно: — Ямамура? Что ты здесь забыла? — Сначала я думала, что чай, а оказалось – вас, — нахмурилась она, присев на корточки передо мной. — Вам надо к врачу. — Не надо мне никаких коновалов! — возмутился я. — И вообще, ты что, три часа торчала в этом магазинчике, так ничего и не купив? Как-то не правдоподобно. — Вы были так увлечены этой своей картой, что не заметили, как я вернулась из типографии. Когда я выходила, охранник как раз шёл вас выпроваживать, так что не так уж и долго я была в магазине, — только отмахнулась Ямамура. — А врача вам надо, вот кровь на пиджаке, да и я видела, как вы затылок трогали! Сотрясение мозга может быть очень опасно! — Да ты что? — притворно удивился я. — У меня там и трясти-то нечего, а уж в пятый или шестой раз и подавно! По крайней мере, Ямамура больше не расплывалась, так что я попытался встать, опираясь об ограждение. Кто-то из моих недавних противников начал шевелиться, так что нужно было поспешить отсюда убраться. Она подхватила меня, подставив плечо, хоть я и протестовал, и проворчала: — Ладно, тогда я просто довезу вас до дома. Моих заверений, что я вполне способен сам поймать себе такси, она даже не слушала, прислонила меня к столбу, поправила сбившийся во время драки галстук, стянула с собственной шеи безумные бусы, запахнула на груди лёгкую курточку, скрыв расшитый бисером топ, и стала вполне похожа на обычную офисную служащую. Потом закинула на плечо мою раненую руку, и мы пошли к ярким огням ближайшего проспекта. — Вы мой шеф и вы пьяны, — заявила она мне, когда вытянула руку над проезжей частью. Долго ждать не пришлось, такси остановилось почти сразу, водитель даже вышел, чтобы открыть нам дверь. Я постарался упасть на заднее сидение так, чтобы не перепачкать его в крови – чувствовал, что пиджак уже основательно промок, не говоря уже о рубашке, Ямамура что-то радостно щебетала о праздновании дня рождения. — Чего ж это хрупкую девушку заставляют таскать таких здоровых дядек? — с усмешкой спросил водитель. — А мы жребий тянули, кому не пить, — расхохоталась она. — А мне и без выпивки весело, так что я не обижаюсь. Они ещё о чём-то болтали, а я закрыл глаза, очень уж раздражало мельтешение огней, и попытался понять, зачем она всё это делает. Она не настолько дура, чтобы не понимать, чему стала свидетелем. — В следующий раз женщины в жеребьёвке не участвуют, — буркнул я, старательно изображая пьяный голос. — Тебе бы домой, к мужу. — Правильно, — тут же поддержал меня таксист. — Ты же молодая, тебе детей рожать нужно, за домом смотреть, а работают пусть мужчины. Машина мерно покачивалась, аккуратно притормаживала на светофорах, хороший водитель попался, а то моей ударенной голове резкие торможения были бы некстати. Так что я почти задремал, когда Ямамура легонько ткнула меня кулачком в бедро: — Шеф, вы где в Готанде[20] живёте-то? Я открыл глаза и заметил, что мы уже проехали почти весь проспект Сакурадори и теперь спускаемся под гору. Впереди показалась вывеска: «Станция метро Готанда», уже почти на месте. — Да прямо у метро и остановите, — сказал я, пытаясь выпрямиться. Расплатился с таксистом, попытался посадить Ямамуру обратно в машину, чтоб ехала домой, но она упёрлась и заявила, что доберётся на метро. Когда таксист уехал, она снова попыталась взвалить меня себе на плечо, но я уже вполне оклемался и твёрдо стоял на ногах. Она всё равно настаивала на том, что доведёт меня до дома, а у дверей квартиры, когда я снова попытался отправить её к мужу, упёрлась в очередной раз. — Ну ладно, не хотите к врачу идти, так давайте хоть я вам первую помощь окажу, — зудела она. В отличие от той женщины в баре, внешне Ямамура ни чем не напоминала Хару, но вот теперь я снова не мог избавиться от навязчивого образа. Уж очень похоже было то, с какой настойчивостью она стремилась причинять мне добро, не задумываясь о последствиях. Привычка молчать – надёжнее кляпа; я никогда не был склонен трепать языком даже в подпитии, но удары по голове шли в моём организме отдельной статьёй, а лёгкое сотрясение действовало как мифическая сыворотка правды. Если я начинал говорить, то правду, перепрыгивая с одного на другое, сплетая какие-то невнятные логические цепочки, но правду. Вот и сейчас не выдержал: — Ты похожа на мою невесту, такая же зануда, когда дело доходит до моего здоровья. — У вас есть невеста? — удивилась Ямамура. — Тогда звоните ей, пусть приезжает, и я переложу заботу о вас на её плечи. — Была, — коротко ответил я, а потом зачем-то добавил. — У неё были проблемы с сердцем, а из меня вышел на редкость дерьмовый жених. Ямамура долго молчала, а потом упёрла руки в боки и, как ни в чём не бывало, продолжила: — Мы так и будем стоять на лестнице? — Я жду, пока ты пойдёшь домой, — честно сказал я. Голова снова начинала кружиться, да и кровь в пораненном плече никак не желала останавливаться, и грозила вот-вот начать стекать из-под манжеты. — А я жду, пока вы прекратите ломаться, как девственница на первом свидании, и откроете дверь, — возразила она. — Или у вас там любовница к кровати привязана? Я почувствовал себя персонажем пьесы театра абсурда. — У меня нет любовницы. — Значит, любовник. — И любовника тоже нет. — Это ужасно, когда у человека в вашем возрасте нет личной жизни! — Кошмар, — согласился я. — Меня никто не любит. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, а потом Ямамура выдвинула ещё одну версию: — Тогда, может у вас в ванной лежит расчленённый труп? — Зачем в ванной? — удивился я. — Если в квартире есть труп, то его убили только что, а если он расчленён, но от него уже избавились, или он в холодильнике, чтоб не вонял. — Хорошо, — спокойно сказала она. — Я не буду лезть в ваш холодильник. — С чего ты вообще взяла, что у меня там что-то спрятано? — вздохнул я. — Потому, что вы меня упорно не пускаете! — возмутилась она. — А ты упорно лезешь туда, куда не стоит, а нам с тобой ещё работать вместе, до конца недели, а то и дольше, — тут я немного слукавил, потому что если события начали принимать такой оборот, до конца недели я вполне мог и не дожить. — А вы думаете, я совсем дура и ничего не понимаю? — всерьёз нахмурилась Ямамура. — Вообще-то я ещё полгода назад думала об этом, а уж на этой неделе только слепой бы ничего не понял! Полгода назад, когда она только пришла к нам работать, вышло так, что мы вместе выполняли один заказ, не совсем по профилю нашей фирмы, но очень интересный. Какой-то бизнесмен купил довольно большой дом в традиционном стиле и возжелал его отреставрировать и вообще привести в жилой вид. Уж очень в плохом он был состоянии – предыдущие владельцы не имели средств за ним следить как следует. И он попросил кого-то из знакомых посоветовать ему дизайнера, да не уточнил, что нужен дизайнер-архитектор, а не специалист по промышленному и рекламному дизайну. Вот так и вышел на нашу контору. Владельцу дома было всё равно, как мы это сделаем, он просто хотел результат и не париться. Работать было интересно, я сам договаривался с одной строительной фирмой, которую помнил по старым временам, и они почти что заново отстроили тот дом. Ямамура увлечённо рисовала эскизы для ширм и собственноручно копалась в саду. Часть мебели мы заказывали, часть покупали у антикваров, очень многое брали на рынках гаракута[21]. Хорошая вышла работёнка, но какое это отношение имеет к моему прошлому? Я продолжал молчать, вспоминая, а Ямамура решила пояснить: — Когда вы звонили в строительную фирму, ссылаясь на кучу людей, я ещё ничего не поняла, но когда на месте вы говорили со строителями, или с продавцами на «блошиных рынках»… Особенно на рынках, вы там расслаблялись, будто вернулись домой, даже улыбались иногда. С вами было очень интересно и познавательно, так что я решила, какая разница, кем вы раньше были? И потом, были и другие причины подозревать: даже когда все вокруг в шортах и футболках, вы застёгнуты на все пуговицы, вы ни с кем не общаетесь, кроме меня, да и если бы я сама с вами не заговаривала, так бы и молчали целыми днями. А с тех пор, как вчера показали эти новости… Вы просто со стороны себя не видели! У вас было такое страшное лицо, когда показали новости о взрыве! И тот, кто к вам приходил вчера – да на нём просто написано, что он якудза! И потом, когда тот итальянец вам звонил, я не сразу сообразила, только когда вечером снова новости увидела: Каи! Он спрашивал Каи Цунаёши, и вы сами сказали, что это фамилия вашего родственника. Вы принесли мне свои книги, написали заявление об уходе, где-то были полдня, да и то время, что провели в офисе, занимались чем-то странным. А теперь ещё на вас напали якудза! — Ты не думала о том, чтобы открыть детективное агентство? — скривился я. Неприятно, когда вот так тычут носом в ошибки, а возразить нечего, потому что иначе поступить было нельзя. — Нет, — отрезала она. — Я думаю о том, что вам нужна помощь, а мы стоим под дверью и говорим о всякой ерунде! Я слишком устал, чтобы продолжать спор, так что отпёр дверь, привычно затолкал ботинки в угол крохотной прихожей и пошёл на кухню, где у меня была аптечка. Ямамура чуть задержалась, вешая на крючок курточку, так что к моменту её прихода я успел выложить из карманов почти всё – оба телефона, деньги, измазанный в крови платок, визитку Ёсиды. И как раз доставал из внутреннего кармана конверт с размашистой надписью «завещание», когда она вошла. — Ещё и это? — почему-то удивилась и возмутилась она, а я только отмахнулся: — Это не моё, хотя и мне стоило бы озаботиться, в свете недавних событий. Ямамура с ворчанием заставила меня усесться на стул, помогла мне снять пиджак и от вида крови падать в обморок явно не собиралась. Рукав ещё с утра белой рубашки промок насквозь почти до локтя, но всё было не так страшно, как мне казалось до этого. Первым делом Ямамура достала из холодильника лёд для моего затылка, не побоявшись обнаружить там чьи-нибудь части тела, я прижал этот пакет к голове и принялся развязывать галстук, сказав ей за какой дверцей аптечка. — По вашему, это называется «аптечка»? — с возмущением спросила она, грохнув на стул пластиковый чемодан с эмблемой красного креста. Старый, порядком обшарпанный, с заклеенными скотчем двумя углами, он остался у меня от «прошлой жизни». — А что, очень удобно, — удивился я, не очень понимая, чему она возмущается. — Всё есть, аккуратно разложено и удобно доставать. — И у какой машины скорой помощи вы его украли? — А я помню? Нормальные врачи не хотят лечить таких, как я, приходилось как-то выкручиваться. А здесь есть всё необходимое. — Вот кстати, как давно вы в последний раз были у «нормального» врача? — с подозрением спросила она, доставая лекарства и внимательно высматривая на них срок годности. — Двадцать пять лет назад, — ответил я, аккуратно кладя на стол запонки, чтобы не укатились. — Такая точность! — О, это просто: я как раз недавно вспоминал, что прошло ровно пятнадцать лет, как я работаю в этой фирме. А работать там я начал после того, как мне пришлось отказаться от совсем другой карьеры, на которую я честно угробил десять лет своей жизни. Знаешь, я вообще-то очень хорошо это помню – у меня была сломана нога, я лежал в больнице, и все мои друзья, кто компаниями, кто поодиночке, решили меня навестить. Вот только другие пациенты и персонал больницы были от этого не в восторге, да так, что меня оттуда выписали на следующий же день. — Какие замечательные друзья! — восхитилась она и достала ножницы. — Рубашку придётся срезать, чтобы кровь снова не пошла. Я не возражал, рубашка была и так безнадёжно испорчена, как и пиджак, так что не важно, да и к этому моменту мне уже стало интересно, а как она поведёт себя, когда увидит то, что я всегда прятал? Всё-таки она вздрогнула, да ещё и губу прикусила, не для слабонервных это зрелище. Вся левая рука – один сплошной шрам от ожога, немного на плече, спине и шее, но больше всего пострадала именно рука. На фоне этого вполне ожидаемые ей татуировки смотрелись совсем невинно, хоть и покрывали плотным узором спину и спускались на грудь полукружьями. — Да воздастся каждому по делам его, — спокойно сказал я. — Все мы получаем в итоге лишь то, что заслужили. Я начал делать ирэдзуми[22] ещё в школе, так что оставил руки «чистыми» сознательно, чтобы не вызывать подозрения длинными рукавами, а всю эту красоту вполне можно было спрятать под плотную или тёмную футболку. Такая ирония, что носить рубашки с длинными рукавами именно чтобы прятать от чужих глаз лишнее, я начал после того, как перестал быть якудзой. Ямамура опрокинула над раной пузырёк с обеззараживающим средством, оно зашипело, вспенилось, а мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не зашипеть – оказывается, я успел отвыкнуть от боли. Она тут же принялась стирать кровь стерильной салфеткой, и кажется, ничего не заметила. Руки у неё не дрожали, и это ещё сильнее напоминало мне о Хару, как она ворчала, ругалась, но бинтовала меня, заклеивала пластырем, а то и зашивала. — Это как же надо было ухитриться? — пробормотала она, продолжая обрабатывать рану. — Бензин, — коротко сказал я, а потом меня как прорвало. — Мне ещё повезло, а у Занзаса и на лице ожоги остались, а всё потому, что не надо было палить, куда ни попади! Сначала он прострелил бензобак, потом мы дрались уже врукопашную, катались по земле, как раз в этой луже, рукав рубашки промок насквозь… Потом он снова дотянулся до проклятого хадзики[23], случился рикошет, искра… Мы вспыхнули, как сухая солома, хорошо речка рядом была, плюхнулись туда, одежду посрывали и продолжили. — Занзас, это тот, кто вам звонил вчера? — переспросила Ямамура. Она вертела в рукав катушку с шовным материалом, явно решая нужно ли зашивать, или и так сойдёт. Зачем она спрашивала? Зачем я отвечал? — Да, как видишь, мы так и не поубивали друг друга пятнадцать лет назад, можно сказать миром договорились. Она всё-таки натянула перчатки и вставила нитку в иглу, включила ещё одну лампу, повернула меня вместе со стулом, но почему-то всё не решалась начать, я думал, просто духу не хватает, а оказалось, она снова задумалась, провела пальцем по моей груди. — Ракушка… такая же, как на значках тех, кто на вас сегодня напал. Удивительно, и когда она успела разглядеть? — Это даймон Каи-гуми, — ответил я, отстраняя её руку. — Каи Иэмицу, погибший при взрыве, был главой клана. Остальные – тоже высокое начальство. Самое забавное, что формально-то меня из клана никто не выгонял, не рассылали оповещений, ничего такого. От того, что Занзас не японец, он не знал, как здесь ведут дела, вот и не настаивал. Было устное соглашение между нами – я не имею дел с криминалом, я его соблюдал, пока он вчера не позвонил и не начал от меня требовать… всякого. Кто-то ещё обо мне помнит, что ж, посмотрим, способен ли он на что-то большее, чем подослать трёх придурков. Учитывая это завещание, он вляпался в шикарное дерьмо. Ямамура вколола мне анестезию и теперь ждала, пока подействует, продолжая рассматривать мои татуировки, я чувствовал её присутствие за своей спиной, но она больше не порывалась тыкать в меня пальцами, просто смотрела. — Каннон… — тихо сказала она. — Божество милосердия… Я поморщился, как и всегда, когда слышал подобные заявления. — Не знаю, чем руководствовался хориши[24], когда выбирал этот рисунок, но «милосердие», это не ко мне. — А что об этом думают ваши… друзья? — Тогда они считали, что мне подходит, вот только… они судят предвзято, ведь я был их боссом. Кто знает, что они думают по этому поводу сейчас? Ямамура снова замолчала, только сосредоточенно сопела, укладывая стежок к стежку, получалось у неё на удивление профессионально. Уж очень аккуратно ложились стежки, очень спокойна была она сама, будто не первый раз швы накладывает. — У тебя хорошо получается, — поблагодарил я её. — Да ладно, просто я на врача хотела учиться, ходила на курсы для медсестёр. Плюс ещё мой муж, по совместительству друг детства, всегда ухитряется найти себе проблем на ровном месте, — небрежно пожала плечами та. — Лучше расскажите про завещание, это ведь получается, кто-то из погибших вам оставил? — Иэмицу, — поморщился я. — Я думал, что смогу остаться в стороне. В конце концов, не удивительно, что его кто-то убил, он сам был виноват. Смешно, пятнадцать лет назад это он мне говорил, что я сам во всём виноват, теперь и я за ним повторяю… Я не любил его, временами я его даже не уважал, а потом оказалось, что его мнение для меня решающее. Из него вышел дерьмовый отец и скверный оябун, но когда я узнал, что его убили, то первое, о чём я подумал, это: «Надо найти того, кто это сделал». Таким уж меня воспитали, что нет ничего важнее семьи. И что теперь? От этой самой семьи остались только я, да мой чокнутый троюродный братец Занзас, который сам же мне сказал, что скоро сдохнет. Что останется после нас? Она зашила оказавшуюся неожиданно глубокой рану, наложила повязку, накормила какими-то таблетками, а потом я всё-таки вызвал ей такси, спровадив домой. Включил кофемашину и почувствовал себя невыносимо одиноким, ни на что не годным идиотом, который пытается спасти мир. Слишком много было сказано такого, что разбередило старые душевные раны. Я сидел с кружкой и смотрел на левую руку, на тёмную неровную кожу, начинающуюся чуть выше запястья, вспоминая, как она выглядела тогда. Свисающие клочья кожи, волдыри, а местами и вовсе чёрные пятна. Подпольный доктор, что меня лечил, никак не мог понять, как нас там не вырубило от болевого шока, как мы вообще могли продолжать драться. То лето выдалось ужасно жарким и на удивление сухим, так что горело всё – трава на берегу, моя машина, наша одежда и волосы, перья в причёске Занзаса, мы сами и наша взаимная ненависть. Вся моя тогдашняя жизнь сгорела, обратившись жирным пеплом, чадом, гарью и копотью, и я сам сгорел вместе с ней. То, что от меня осталось, было лишь тенью, трусливой и жалкой. Ничтожной, спрятавшейся в скорлупу отрицания, сбежавшей обратно в мир «законопослушных» и «честных» людей. В мир, в котором мне давно не было места, который не принимал меня, даже когда мне было всего двенадцать. И сейчас, взрыв, уничтоживший всю верхушку клана, заставил эту скорлупу треснуть, рассыпаться на части. Я снова был тем, кем являлся на самом деле, якудзой из Каи-гуми, в крови которого один сплошной адреналин, который не чувствует боли во время драки, с «аффектным режимом работы мозга», как говаривал мой репетитор. Интересно, а он ещё жив? Почему я был якудзой? Потому, что мой отец возглавлял Каи-гуми? Но я никогда не хотел стать «как папа», наоборот, в детстве я постоянно злился, что его нет рядом, и из-за этого мама грустит. Я не хотел заниматься такими вещами, но кто меня спрашивал? Меня учили драться, а потом я почти случайно в трёх местах сломал руку парню, который меня разозлил. Тогда это случилось в первый раз – в голове что-то переклинило, и я начинал делать такие вещи, которые потом меня самого удивляли, возмущали или заставляли стыдиться. Иногда это было что-то глупое, иногда – жестокое, а иногда просто такое, на что я бы не решился, иначе, чем в таком состоянии. Мой репетитор называл это «аффектом», хотя был отнюдь не психологом, а мне до сих пор лень уточнить, какой на самом деле смысл этого слова. Как же всё-таки его звали, того парня? Не помню, помню, что дело было в сестре Рёхея, Кёко-тян. В младшей школе я мечтал, что мы поженимся, у нас будет милый и уютный дом, но моей невестой стала Хару, а не Кёко-тян. Потому, что Хару не падала в обморок при виде крови, потому, что когда я признался ей, что убил человека, она только сказала, что будет ждать меня из тюрьмы и напишет мне много-много писем. Потому, что милую и хорошую Кёко-тян я не мог представить гокуцумой[24], а Хару мог. Зачем я вообще кого-то убил, тогда, в самый первый раз? Сейчас уже и не вспомнить точно, кажется, он забрался в наш дом посреди ночи. Всё происходило как-то само собой, складывались ситуации, когда я не мог поступить иначе, не мог не драться, не мог не убивать, и тянул за собой всех, кто оказывался поблизости. Это напоминало снежный ком, катящийся с горы – всё больше и больше, всё опасней, и вот он сметает всё на своём пути. Иногда я делал и хорошие вещи, наверное, ведь я старался помочь тем, кто попал в беду, я старался быть справедливым. Например, когда Мори проиграл мне долговую расписку Исикавы, я ведь согласился уменьшить процент, и те деньги пошли на открытие той самой фирмы, в которой я сейчас работаю. Да, я был якудзой, я и сейчас им остался, потому что не могу быть кем-то другим, я нарушал закон, но я старался не делать зла людям. Но был ли я милосердным? Нет. Последние пятнадцать лет меня просто не существовало, я не делал ничего, что было бы не свойственно моей природе, но и ничего, что было бы моим, не делал тоже. И Хару умерла из-за меня, через два года после нашего с Занзасом выяснения отношений. Я уехал, разорвав все связи, и, когда ей понадобились деньги на операцию, она не стала обращаться ни к кому из моих прежних друзей. Сейчас уже не узнать, почему она так поступила, но ведь всё дело в том, что деньги были. Общак, который должен был стать уставным капиталом новообразованной компании, ещё одной в сложной структуре легального прикрытия, моей компании. Они до сих пор кочуют со счёта на счёт, пролонгируются, на них даже какие-то проценты капают. Я не успел сменить фамилию, не успел закончить с документами для фирмы, я не убил Занзаса, хотя мог бы успеть хоть это. Я потом переводил каждому их долю, но они вернули деньги, второй раз я не стал этого делать, только купил эту квартиру на свою долю. Деньги были, они всё ещё есть, а Хару больше нет, и это несправедливо, но жизнь очень редко бывает справедливой. Наверное, так было нужно, быть может, если бы она не умерла тогда, то позже с ней случилось бы что-то гораздо худшее. Я не знаю. Я не вправе судить, хоть и не раз брался это делать, за это и расплачиваюсь, надо полагать. За пролитую кровь, плачу своей и близких мне людей, за разожжённый однажды огонь, мне пришлось заплатить ожогами. Никто не заставлял меня убивать Бьякурана, и уж точно никто не заставлял меня убивать его так. Разумеется, он был «сам виноват» в том, что всё обернулось таким образом, но как, после всего произошедшего, окружающие ухитрялись продолжать считать меня «милосердным»? Это была одна из тех вещей, которые я не понимал, впрочем, их в том деле было ещё очень и очень много. Дело было почти двадцать лет назад, но я до сих пор помнил мельчайшие подробности: как пахло медикаментами в маминой палате, какие невыносимо голубые глаза были у Юни, как поднимался к небу чадный дым, горели пластик, резина и человеческая плоть. А потом зацвела сакура, намного раньше, чем обычно, и все вокруг были такие счастливые, только-только получившие аттестаты об окончании школы, поступившие в колледжи и университеты, а я не мог спать без кошмаров. Джессо Бьякуран был старше меня чуть ли не на шесть лет, но мне было наплевать, я был молод, самоуверен и целеустремлён. Когда всегда получаешь то, что хочешь, легко привыкнуть к вседозволенности, к тому, что мир вертится вокруг тебя-великолепного. Вот только он был таким же, амбициозным, не привыкшим получать отпор, желающим перекроить мир под свои нужды. Он говорил, что хочет всем только добра, что мы просто не понимаем, от чего отказываемся, что под его властью будет только лучше. Никаких междоусобиц, никаких наркотиков, что он хочет вложить полученные деньги в медицину и благотворительность. Счастья, всем, даром, и никто не уйдёт обиженным! Но с его приходом началась война, каких не случалось уже десятки лет, с перестрелками прямо на улицах, посреди дня, с жертвами среди катаги, война на уничтожение, ведь: «Те, кто не со мной, те против меня». До сих пор не понимаю, зачем он решил нагрянуть именно в Японию, почему бы ему не ограничиться северной Италией, откуда он был родом. Впрочем, Япония была не единственной в списке, и южная Италия, и даже Сицилия интересовали его весьма и весьма, но они хотя бы были относительно близко к его территории, так что войны шли повсюду. Ни мастер интриг дон Вонгола Тимотео, ни Каваллоне Дино не смогли решить дело миром. Куда уж Иэмицу, порой слишком уж резкому, вечно рубившему с плеча. Пока мои ровесники готовились к выпускным и вступительным экзаменам, я сидел на конспиративных квартирах, чуть ли не оптом закупал оружие, составлял планы и буквально штурмом взял один из штабов Мильфиоре. Не один, конечно, со мной были мои друзья, те, с кем я прошёл долгий путь, приведший нас в ряды якудзы, кому я без колебаний доверял свою спину. Бьякуран играл грязно, не по понятиям – стремясь деморализовать нас, он ударил по родственникам, не входящим в клан, жёнам, сёстрам, матерям, отошедшим от дел старикам. Нам ещё повезло, мы успели спрятать девочек, даже мама, которая до последнего отказывалась куда-то ехать, в итоге осталась жива, хромала только потом, да и то не сильно. И вот тогда меня в очередной раз переклинило, и я понял, что живым Бьякуран от меня не уйдёт. Если и покинет Японию, то только в запаянном гробу, потому что мама – это святое. Но даже тогда я не думал, что сделаю всё так, предельно жестоко и показательно, пока не увидел Юни. Ей было где-то четырнадцать, дочке главы Джильонеро, которую Бьякуран взял в заложники, чтобы шантажировать и подчинить себе их клан. Хорошая девочка, я как-то видел её до тех событий, когда приезжал в Италию, у неё были красивые длинные чёрные волосы и огромные голубые глаза – никогда прежде таких не видел. Я знал, что Бьякуран взял её с собой, чтобы контролировать ситуацию, но даже не догадывался, что он таскает её за собой всюду, куда бы ни шёл, пока не увидел своими глазами. Мы сидели в практически пустом офисе, все достоинства которого сводились к замечательному виду на подъезд здания, в котором должны были пройти очередные напоминающие фарс переговоры. Я, Гокудера и Ямамото, а так же внушительное количество оптики, снайперская винтовка, жестяная банка, набитая окурками, пара бутылок воды и несколько коробок покупного бенто. Там не было даже мебели, но вид открывался отличный, и работать оттуда было удобно. Так что я сидел с биноклем, Хаято колдовал над винтовкой, ворча, что стоило бы взять что-нибудь мощнее, например гранатомёт или ракетную установку. Он вообще любил, чтоб поражающая способность была повыше, и уже тогда считался одним из лучших специалистов по взрывчатым веществам. Хаято… вспоминать о нём сейчас больнее всего. Ямамото караулил у дверей, чтобы нам никто не помешал, всё было просчитано, спланированно, учтено. Кроме двух вещей – мы не единственные, кто хочет пристрелить Бьякурана, а сам он ещё большая мразь, чем нам казалось прежде. Я видел всё, и как какой-то парень, будто просто шедший мимо по улице, выхватил пистолет и открыл огонь, и как Бьякуран не нашёл ничего лучше, чем загородиться от пуль маленькой девочкой. Возможно, если бы я не видел этого сам, это не произвело бы на меня такого сильного впечатления, но уж больно качественная оптика была, и выражения их лиц навсегда останутся со мной. Превосходство и насмешка Бьякурана, обречённость и смирение Юни. Именно тогда я понял, что просто убить его мне будет недостаточно. Нам потребовалось ещё две недели, прежде чем мы смогли его захватить, и жизнь его закончилась на отдалённом пустыре. Мы привезли его туда, засунули на водительское сидение старой и уже ни на что не годной машины, приковали наручниками к рулю. Не так уж и сложно это было сделать, пока он был без сознания, но это было бы слишком скучно, поэтому, вылив на него и машину пару канистр бензина, я привёл его в чувства прежде, чем чиркнуть спичкой. Я стоял там и слушал, как он кричит, бьётся, пытается вырваться. Сначала загорелся бензин и пропитавшаяся им одежда, потом начал гореть он сам, искусственная кожа и пластик салона. Я видел, как он буквально вырвал руль и попытался открыть дверцу, он она была надёжно заперта, как скрёб пальцами по стеклу, поднятому почти до конца, оставлена была только маленькая щель, куда я и кинул спичку. Кошмары, полные вони сгорающей человеческой плоти, снились мне потом долго, они и сейчас ко мне приходят, хотя уже не так часто. Но я не жалею, ни об этом своём поступке, ни о любом другом, ни об одном убитом, ни об одном избитом или покалеченном, ни об одной йене полученной по долговым распискам, взятой за «крышу», как дань с торговцев на мацури или рынках гаракута. Ямамура была права – я будто домой вернулся, когда снова попал на такой рынок, ведь моя юность прошла в таких местах, да ещё в игорных домах, потом я стал старше, к этому списку прибавились бары, рестораны, ночные клубы. Все те места, с которых мы имели свой навар. Я тот, кто я есть, пора бы признать, что катаги из меня не вышло.***
А на следующее утро я снова был на работе, в костюме, в галстуке, с запонками и завещанием во внутреннем кармане пиджака, не мог я его не носить с собой, не мог нигде оставить. Голова всё ещё болела, но не кружилась, и зрение было вполне нормальным. Я заглянул к Исикаве, уточнил, кому передать незаконченный заказ, переслал его по локальной сети и снова залез в сеть глобальную – время утекало сквозь пальцы, а я так и не понял, кого нужно мочить. Обычно рассуждают так – ищи, кому выгодно, но в данном случае гораздо проще перечислить тех, кому смерть Иэмицу была не выгодна. Или, стоит задуматься, кому было выгодно полностью «обезглавить» клан? В общем-то, это были только основные версии, ведь могли быть ещё и другие нюансы, но второй вариант, с происками конкурентов и желающих прибрать к рукам ставший «бесхозным» бизнес, казался мне перспективней. Правда, особо углубиться в анализ «внешнеполитической обстановки» мне не дали – в дверях кабинета нарисовался парень в униформе курьерской фирмы с довольно-таки толстой посылкой для меня. Я покопался в карманах, шлёпнул печать в его бланк, вернулся на своё место и принялся медитировать над пакетом. Насколько они психи, мои дорогие и горячо любимые друзья детства? Ровно настолько, чтобы всё ещё чего-то от меня ждать, рассчитывать на меня, или ещё большие? Подошла Ямамура, уселась на краешек стола и тихо спросила: — Как ваша рука, Савада-сан? — Да что с ней будет? — удивился я. — После всего, что с ней уже было? Она тяжко вздохнула, демонстративно закатила глаза и пробормотала: «Мужчины!», что должно было дать понять, как она меня осуждает. Потом потыкала пальцем в доставленный пакет. Жёлтый картонный конверт и не подумал проминаться под её длинным ногтём, разукрашенным яркими зигзагами. На табличке в графе «получатель» стояло название нашей конторы и моя фамилия, в графе отправитель недвусмысленно значилось «Спортивная школа «Экстрим» без каких-либо дополнительных пометок. — И что с этой посылкой не так? — спросила Ямамура, отчаявшись понять это сама. — Да всё с ней так, во имя экстрима, — вздохнул я. — Вопрос в том, как оно выглядит? Можно ли это вскрывать здесь, или стоит пойти в сортир? Ну, хоть курьера курьером одел, интересно, сам догадался, или ему кто подсказал? — Ну не тяните, мне же любопытно! — зудела Ямамура, чуть ли не подпрыгивая. — Любопытство в нашем деле – опасная штука, — предостерёг её я, а потом махнул рукой. — Вот смотри, сегодня, конечно не так жарко как вчера, но всё равно все в футболках, майках, рубашках с короткими рукавами, так? Ямамура кивнула, а потом прищурилась: — На курьере была футболка с логотипом компании и кепка… — А под футболкой ещё одна, с рукавами почти до локтя, — продолжил я. — Хорошо помню такую манеру, мой одноклассник в бейсбол играл – вечно ломал голову, где ему переодеваться, когда в душ идти и всегда под форму ещё одну майку надевал, чтоб руки прикрыть. А так все знают, что он бейсболист, а то, что в чехле для биты фамильная катана гораздо чаще была – так это совсем другой разговор. Но возвращаясь к курьеру – у него ещё и руки такие, что видно – каждый день лупит грушу, макивару[25], а то и чужие рожи. — И вы тоже можете вспомнить похожий случай… – с лёгким смешком закончила Ямамура. — Ну, можно и так сказать, — кивнул я и ткнул в слово «экстрим» на конверте. — Глава боксёрского клуба нашей школы ходил, обмотав кулаки бинтами, всегда. На утренней пробежке, в школе, на тренировке, после школы, на новый год, обрядившись в кимоно… Всегда! А когда мы школу закончили, и всё больше в костюмах ходить стали, это смотрелось очень показательно. И «Экстрим» – его девиз, и его школа, которая на самом деле прикрытие нелегальных боёв без правил. А поскольку я в понедельник звонил одному своему другу, который обещал подготовить отчёт… И ведь не Рёхею звонил, никакой секретности! — И вы думаете, что в пакете что-то такое, что прилюдно лучше не доставать? — решила уточнить она. — Почему? Может быть там действительно отчёт, просто не только от того человека, но и от другого вашего друга? — Чувство такое есть – интуиция называется. Прекрасная замена уму, да и совести заодно, — проворчал я. — Отчёты там да, вот посмотри, какая тяжёлая – целую кипу бумаги потратили! А вот как они это оформили… ну да ладно. Я вскрыл конверт сбоку, вытащил картонную папку, белую, с чёрным даймоном в верхнем углу и надписью «отчёт» в центре. Что тут скажешь, могло быть и хуже, особенно, если бы оформлять обложку взялся бы Хаято, а так больше на вкус Хибари похоже. Только, если смотреть правде в глаза, безобразиям Хаято я был бы рад гораздо больше, иррационально, понимая, что больше не могу рассчитывать на его отчёты, просто я слишком сильно по нему скучал. Ямамото сказал, что он меня искал… но для чего? Я хотел его видеть, и, одновременно с тем, не хотел, слишком много между нами было, чтобы всё могло закончиться легко и просто. Слишком много и слишком личное. Под картонной обложкой оказались три туго набитые файловые папки, я вытащил их, положил рядом перед собой, и почувствовал, что в груди что-то сжалось, то ли совесть, то ли снова это проклятое чувство вины. «Хронология безобразий и их итоги» – лаконично значилось на одной, каллиграфически чётко выведенное почерком Хибари, что подтверждалось его фамилией в углу. На второй красовалось: «Люди, которых ты уже не застал» и добавлено вместо подписи: «Я долбоёб, но навести меня в больнице, ладно?». Рёхей, кто ж ещё, интересно, что он опять натворил? На третьей, небрежным почерком Ямамото значилось: «Бизнес Каи-гуми и что с ним стало» и чуть ниже: «Другого босса у меня нет, не было и не будет», будто в ответ на мои слова в понедельник, а ведь я его тогда намеренно обидел. Тогда я не знал о завещании, из-за которого я теперь не могу себе позволить остаться в стороне, тогда ещё даже Занзас не позвонил, назначая меня «главой всего японского безобразия». А он всё равно… — Какое интересное чувство юмора у ваших друзей, — заметила Ямамура. — Такие формулировки! А потом сразу же ушла, понимая, что ей совсем не нужно знать то, что было в этих папках. Я же закопался в бумаги, пил чай, периодически прерывался, чтобы информация уложилась в голове. В эти перерывы разбирал стол, выбрасывал мусор, накопившийся в ящиках, ещё больше понимая, что все эти пятнадцать лет были чем-то временным. Из моих собственных вещей на моём рабочем месте была только кружка да коробка чая и несколько упаковок одноразовых палочек для еды. На столе моего соседа слева красовался целый выводок кактусов, у Ямамуры системник был сплошь украшен магнитиками, стояли какие-то статуэтки, у ещё одной девушки рядом с монитором сидели плюшевые игрушки… рабочие места каждого были индивидуальны, кроме моего. В моей жизни был период, когда я не хотел становиться якудза, как раз тогда, когда ко мне репетитора направили дорогие родственники. Я всё отрицал, отбивался от уроков, но снова и снова лез туда, куда законопослушным людям лезть не стоит. Правильно говорят – бойся своих желаний, они имеют пакостную привычку сбываться. И что мне дала «правильная» жизнь? Бесконечное одиночество, чувство вины и ощущение, какое бывает, если ночевать на вокзале – неудобно, но ведь это временно, это просто надо переждать, перетерпеть и дождаться своего поезда. Я не стремился устроиться и обжиться в этом качестве, я ждал, как пережидают грозу под навесом магазина. Ещё немного и всё станет, как было, ещё чуть-чуть, самую капельку, и выглянет солнце, небо очистится, и можно будет идти своей дорогой. И в моей квартире было так же, она была как тот офис, из окна которого мы хотели стрелять в Бьякурана, пустая, не обжитая за пятнадцать лет. Перевалочный пункт, место, где можно залечь на тюфяки, пережидая облаву. За окнами очень рано стемнело, пошёл дождь, настоящий ливень, кто-то переживал, что не взял с собой зонт, кто-то обещал дойти вместе до метро. Погода очень хорошо отражала моё настроение – этому миру явно не хватало воды, которая смоет всю грязь, которой скопилось уже изрядно. Когда все стали расходиться по домам, я снова достал карту и, вооружившись последней таблицей из отчёта Ямамото, продолжил её разукрашивать – всегда лучше воспринимал информацию в графическом виде, в таблицах и графиках тоже показательно, но с картой ничто не сравнится. Подошла Ямамура с толстым, топорщащимся закладками и вклейками, блокнотом, села рядом, какое-то время молча смотрела, как я отмечаю на карте офисы, фирмы, различные заведения, потом сказала, протянув свой блокнот: — Не знаю, насколько оно вам может пригодиться, но вдруг? На линованные страницы где были приклеены, где прицеплены степлером визитки баров и ночных клубов. И аккуратным почерком Ямамуры про каждое заведение написано, кратко, ёмко и иногда едко. — Я люблю весело проводить время, — пояснила она. — И так очень удобно, всегда можно заглянуть и сказать: «Ага, здесь я уже была и там отстой!» и не идти второй раз, или наоборот, порекомендовать кому-нибудь суперское местечко. Я листал блокнот, отмечая адреса, знакомые или просто относящиеся к нашей территории, ещё раз заглянул в таблицу, посмотрел на карту, и понял, что у меня в руках настоящий клад. Ямамура явно жила где-то в центре и посещала в основном те заведения, что находились недалеко, вплоть до самых крохотных забегаловок и домашних ресторанчиков, которых в блокноте оказалось даже больше, чем баров. — А ты не одолжишь мне эту красоту до завтра? — спросил я. — Да насколько хотите, если ответите на вопрос, — усмехнулась она. — Это уже шантаж! — попробовал возмутиться я, но вышло не очень правдоподобно. — Да ладно, ничего такого, — отмахнулась она. — Я просто подумала – если главой вашего клана был Каи Иэмицу-сан, то почему вы давали слово, что уйдёте из клана, Занзасу? Вопрос действительно занятный, а ответ одновременно прост и не очевиден. Я взял из лотка чистый лист бумаги и набросал герб Семьи Вонгола, вычурный, с пулей в центре, стилизованными ружьями по бокам и ракушкой на самом верху, а рядом написал «Xanxus di Vongole». — Занзас – мой троюродный брат, — пояснил я. — Мой дед приехал из Италии, вдрызг разругавшись с тамошней роднёй, но связь с ними поддерживал. Он сменил фамилию и занялся здесь привычными вещами, хотя, как я слышал, первое время охреневал от традиций здешних мафиозо – якудзы. Отец вырос уже здесь, и таких проблем у него не было, как и у меня… Я обвёл в гербе ракушку и подчеркнул фамилию Занзаса, а потом нарисовал рядом даймон нашего клана и написал «Каи». — Дед просто перевёл фамилию на японский, только и всего. Формально Каи-гуми никому не подчиняется, фактически – этот клан лишь часть Семьи Вонгола, — грустно усмехнулся я. — У нас с Занзасом были разногласия, что уже не ново, но это внутренние дела клана. Ямамура вздохнула, пожала плечами и встала так резко, что офисный стул на колёсиках откатился к стене. — Всё это слишком сложно и запутано, особенно ваши отношения с родственниками, — преувеличенно весело сказала она. — Блокнот отдадите, когда будет не нужен. Она помахала мне рукой и вышла, а я посмотрел в окно – дождь продолжал лить, по оконным стёклам струилась вода и даже ближайшие здания просматривались с трудом, печальное и унылое зрелище. Что ж, кажется, сегодня я попрощаюсь с ботинками, хорошо хоть зонт в ящике стола нашёлся. В этот раз охраннику не пришлось меня выпроваживать, так как я ушёл сам, только замотал в пластиковый пакет папку, в которую убрал отчёты, карту и блокнот Ямамуры, чтоб ничего не промокло. Почему-то в такую погоду хотелось домой, а не сидеть в пустом офисе, хотя в квартире тоже было пусто. Я вышел на крыльцо и вздохнул – по тротуару лилась вода, будто проезжая часть это река, вышедшая из берегов. Из-под колёс машин летели не брызги, настоящие цунами, мимо пробежала девушка, в одной руке она держала туфли, другой придерживала сумочку над головой, её босые ступни так и мелькали. Интересно, что будет, если я тоже разуюсь? Мне стало смешно, но ненадолго – стоило сойти с лестницы, как холодная вода хлынула в лёгкие летние ботинки, сразу же стало мерзко и противно. Несмотря на дождь, температура спала не особо, и сейчас было душно, как в бане, и, даже несмотря на зонт, я чувствовал, как одежда пропитывается водой. День прошёл плодотворно, если можно так сказать, по крайней мере, я уже не чувствовал себя на столько отставшим от жизни. Подтвердил свои подозрения, что нормально в клане работают Ямамото, Рёхей да ещё пара человек, а этот самый Нода вечно лезет туда, куда его совсем не просят, хотя я так и не смог его вспомнить. Рёхей опять отличился, ну хоть мирно – решил в законный выходной с женой покататься на роликах и сломал ногу, теперь лежит в больнице на растяжке, а получившие на лапу врачи старательно не видят его татуировок. Забавно, для меня когда-то понимание того, что есть моя жизнь, началось именно со сломанной ноги, хотя Рёхей себе чего только не ломал на моей памяти, а уж сколько всего он мог сломать за последние годы… Я шёл спокойно, не ожидая никаких проблем – в дождь, да и не такой уж поздний вечер вряд ли кто-нибудь решился бы на повторение вчерашней попытки, но из-за того же угла вынырнула чья-то фигура, резко направилась мне наперерез, встала, загородив дорогу. Я поднял зонт чуть выше, чтобы разглядеть, кто там, и замер, будто поражённый громом. От воды его волосы стали совсем тёмными, пиджак промок насквозь, вода текла по лицу и хлюпала в ботинках, но взгляд был решителен, и губы упрямо стиснуты, будто он что-то твёрдо для себя решил, и не намерен отступать. Гокудера Хаято выглядел совсем не так, как пятнадцать лет назад, скорее как двадцать пять, всё то же ощущение войны со всем миром, стремление вцепиться зубами в кусок побольше. Я кожей чувствовал напряжение, буквально звенящие в воздухе, ещё немного, и кто-нибудь из нас сорвётся. Мне хотелось обнять его, сгрести в охапку, стиснуть со всей дури, и шептать какие-нибудь бессмысленные глупости, о том, что скучал, о том, как хреново мне было без него, или просто бормотать «что же это ты с собой сделал?». Куда делся сильный, гордый, жёсткий и опасный парень, каким он был? Где его осанка, поворот головы, чуть прищуренный взгляд, небрежно зажатая в пальцах сигарета? Где его улыбка, заразительная, безбашенная, сумасшедшая, как и его гениальные идеи? Где тот Гокудера Хаято, которого я любил? Неужели это я сделал его таким? Я успел шагнуть вперёд и сгрести его в охапку до того, как он рухнул бы на колени прямо посреди улицы... Слишком долго я учился понимать его, и до сих пор не забыл, как читать по его лицу. Вот и успел почувствовать, что он собирается сделать. Поднял над нами обоими зонт, сунул пакет с папкой под мышку, поволок его в сторону метро, выдавая скороговоркой: — Промок же совсем, а если простудишься? Не мог, что ли спрятаться от дождя? Пошли быстрей в метро! Он сначала молчал, потом всё бормотал «Извините», в метро с него вода буквально текла, хоть выжимай. Толпа прижала нас друг у другу, и я видел, как ему холодно, видел покрытую мурашками кожу, бледные губы, дрожащие пальцы. Я вцепился в его руку чуть повыше локтя и никак не мог заставить себя разжать пальцы. Гокудера, нет, Хаято, снова рядом, нашёл-таки. Мокрый, продрогший, но живой, настоящий, не мерещится же мне! Так близко и без пелены дождя между нами он выглядел ещё более потрёпанным и худым, не выгодно быть одиночкой, особенно с таким характером, совсем не выгодно. — Простите, я понимаю, что вам неприятно меня видеть, но я должен с вами поговорить, — выдал он, наконец, связную фразу. — С чего ты взял, что неприятно? — удивился я. Логика Хаято всегда была чрезмерно оригинальна, но в этот раз я совершенно ничего не понимал. Что он там себе напридумывал? Поезд чуть дёрнуло, меня качнуло, буквально вжимая в него, Хаято лишь сильнее стиснул губы, опустил голову. Его мокрые волосы, свисавшие сосульками вдоль лица, кажется, были немного короче, чем я помнил, серёжек в ухе прибавилось, а ещё оказалось, что теперь мы практически одного роста, хотя раньше он был выше меня, в средней школе почти на голову, потом разница стала меньше, но всё же это было непривычно. — Я виноват перед вами, мы все виноваты, — пробормотал он, неловко пожимая плечами. — Я помню, что вы тогда говорили. Вы бы не уехали так, если бы хотели видеть нас. Я думал… — Потом, — оборвал его я. — Не здесь, слишком долго объяснять… Он всё-таки поднял на меня взгляд, удивлённый, недоумённый. В его серых глазах уже почти не осталось зелени, будто он весь выцвел или полинял, как и его костюм. — Разве я что-то говорил про объяснения? Вы босс, и делаете то, что считаете нужным, я не вправе интересоваться, почему вы вышвырнули меня из своей жизни. И так понятно, что такие никчёмные подчинённые никому не нужны. Закончил он всё же горько, и его формулировка… Я ведь и впрямь тогда сделал именно это – вышвырнул их всех на улицу, кто-то смог найти себе место в жизни, кто-то – остался на этой улице, как бездомная собака. И от осознания этого мне стало так мерзко, от того, какая же я всё-таки скотина, с какой стороны ни посмотри. Это я должен просить прощения, это я виноват перед ребятами, я их подвёл и не справился, а не они. Я, как всегда, хотел как лучше, и что мы имеем в итоге? Неизбежное чувство вины, что сжигает меня изнутри все эти годы. Объявили станцию Икэбукуро, и я потянул Хаято к дверям, мы пересели на кольцевую Яманоте, снова пришлось запихиваться в почти полный вагон… Ну хоть ехать оставалось уже без пересадок. До дома шли молча, Хаято отобрал у меня зонт и сам держал над нашим головами, как когда-то ещё в школе. Дождь и не думал прекращаться, вода противно хлюпала в ботинках, хотелось быстрее добраться туда, где будет не так сыро. Дома было темно и пусто, но тепло и сухо, а ещё там можно было выпить горячего кофе. А вместе с Хаято в моей маленькой квартирке было гораздо уютней и не так одиноко. Ещё вчера я понял, что быть не одному – великое благо, которого я долго был лишён. — Лезь в ванну, — сказал я, когда разулся, и подтолкнул Хаято в нужном направлении. — Давай-давай, грейся, а то простудишься ещё, а я пока кофе приготовлю. Он ещё пытался возражать, но я просто запихнул его в ванную комнату, а сам пошёл переодеться, промокший костюм повесил на кухне на спинку стула – пусть на плитку вода капает, ей всё равно – включил кофемолку. В ванной шумела вода, кофемолка в моих руках тихонько вибрировала, по кухне поплыл восхитительный запах измельчаемых зёрен, а я пытался вспомнить, есть ли у меня в холодильнике что-то в достаточной степени съедобное – почему-то резко стало стыдно за полуфабрикаты, сам ведь когда-то Хаято ругал, что он питается всякой гадостью. Воткнул рожок с кофе в кофемашину, она уютно загудела, а я полез в шкафчик, вспомнив, что там ещё была упаковка печенья. Тихо хлопнула дверь ванной комнаты, потом послышались шлёпающие шаги босых ног, я, не оборачиваясь, проворчал: — А не рано ли ты оттуда вылез? Тебе же согреться надо! Хаято не ответил и не подходил ближе. Что-то было не так, я чувствовал это спиной, снова напряжение и что-то ещё, непонятное вот так сразу. Я обернулся, чувствуя себя ужасно глупо с этим чёртовым печеньем в руках; Хаято стоял на пороге кухни и смотрел на меня совершенно безумным взглядом, и только тогда я вспомнил, что стою тут в одних только брюках. Вроде бы ничего нового для себя он там не мог увидеть, так почему же такая реакция? Я положил на стол пачку печенья, повернулся к кофемашине, забрал обе чашки, кивнул на стоящий ту же стул. — Ладно, садись, будем пить кофе, ты всё так же предпочитаешь эспрессо без сахара? Это почему-то заставило его дёрнуться, как от удара, а потом он метнулся к стойке с ножами, схватил один, положил на кухонный стол руку, растопырив пальцы… Я едва успел перехватить его запястье, вывернул нож из руки, а Хаято сразу как-то обмяк, повисая в моих руках безвольной куклой. — Ты чего творишь?! Совсем что ли с ума сошёл?! — Я должен был сделать это ещё тогда, — упрямо сказал он. — Должен был, только по правилам отрезанный палец надо отдать тому, перед кем извиняешься, а вы уехали. Я отшвырнул нож в сторону, развернул его к себе лицом, встряхнул за плечи. — Зачем, чёрт побери? И что это на тебя сейчас нашло? Он поднял руку, провёл ладонью над моим предплечьем, близко, но не касаясь. — Я не думал, что так страшно, я думал, что уже прошло, ведь пятнадцать лет… — пробормотал он едва слышно, а потом его ладонь оказалась рядом со свежими бинтами, он поднял голову и в его глазах был едва сдерживаемый гнев. — Это ведь недавно? Кто это сделал? Это уже было гораздо больше похоже на Хаято, моего Хаято, найти и разорвать на части того, кто причинил мне вред, растерзать, уничтожить. Мне даже показалось, что его глаза снова слегка отливают зеленью. — Забей, они долго пролежат в больнице, — сказал я, попытавшись улыбнуться. — Зато ты хоть на живого человека стал похож, а не на бледную тень самого себя. Давай, сядем, выпьем кофе. Только кофе, если туда что-то добавить, будет уже не кофе, ведь так? Гокудера практически рухнул на табурет, неловко кутаясь в мой халат, взял пододвинутую к нему кружку, но пить не спешил. — Вы не только помните, какой кофе я пью, но и почему, — пробормотал он. — Так странно. — Почему странно? — удивился я, даже прекратив воевать с коробкой печенья. — Зачем хранить в памяти мелочи о том, кто больше не нужен? — вопросом на вопрос откликнулся он. Хаято сидел ссутулившись, опустив голову и плечи, чего за ним никогда не водилось, даже в ту пору, когда он был одиночкой и больше напоминал дикого зверя, чем человека. Он и тогда держал спину ровно, он шёл напролом, добиваясь поставленной цели, не считаясь с ценой. — Всё было гораздо сложнее, чем кажется, — вздохнул я. — Вам виднее, вы же босс, — безразлично пожал плечами он, помолчал, всё-таки отпил кофе. Я смотрел, на то, какие худые у него пальцы – кольца чуть ли не болтаются, россыпь цепочек на запястьях, но больше не было кожаных ремешков с заклёпками. На запястье выступали косточки, на предплечьях – вздувшиеся вены, при каждом движении чуть смещались, от чего казалось, что красно-зелёный узор ирэдзуми шевелится. Я жевал печенье с зелёным чаем, оно оказалось ужасно сухим, крошилось в пальцах, и теперь стол был засыпан серо-зелёными крошками, которые я небрежно смахнул на пол. — Зачем ты меня искал? — спросил я, только чтобы нарушить молчание. Слишком тяжёлое и неловкое, такого тоже раньше не было. Раньше молчать с Хаято было уютно и приятно, обычно слова были не нужны, но сейчас всё было совсем не так. — Узнал одну новость, хотел поделиться, — бесцветно сказал он, а потом вскинул голову, зашептал горячо: — Но теперь важнее другое – это не я, пожалуйста, поверьте! Я не взрывал этот ёбнутый офис, чем угодно поклянусь! В этом было что-то лихорадочное, сумасшедшее, но в его безумии больше не было веселья. Я вздохнул, положил руку ему на плечо и как можно более спокойно и уверено заявил: — Я знаю, что это не ты. С чего ты вообще взял, что я так подумаю? Только из-за того, что ты терпеть не мог Иэмицу? Так ты в этом не одинок. — Я действительно хотел его убить, — признался он. — Тогда, пятнадцать лет назад. — Это бы ничего не изменило, — покачал головой я. — Но разве это нормально, что я хотел убить вашего отца? — Мой отец он, или нет, оябун он, или нет: будто что-то из этого сделало его приличным человеком, — поморщился я. — Тем более, намерения и действия – разные вещи, так что забудь об этом. Он кивнул, но убеждённым не выглядел ни капельки. — Так что за новость? — спросил я, когда понял, что он сам к этой части переходить не намерен. — Ах да, точно, — немного повеселел он. — Я иногда общаюсь со своей сестрой, так что, можно сказать, свежие новости из Италии: Занзас серьёзно болен. Я подумал, вам будет интересно… Он снова замолчал, глядя в остатки кофе на дне чашки, будто гадал по гуще, а потом заговорил, очень спокойно, от того только сильнее был эффект. — Я знаю, что вы с Занзасом не поделили Вонголу, да и понятно, много слухов ходило, что он, хоть и признанный бастард, да всё же не сын дона Тимотео. Всякое болтали и о том, что он сам поспособствовал тому сердечному приступу и был очень недоволен содержанием завещания. И потом, на тех переговорах, он сразу же попытался вас убить, а ни меня, ни кого-нибудь ещё рядом не оказалось… Понятия не имею, что именно у вас тогда произошло, но… я до сих пор даже не думал, что это было настолько жутко. Мы не смогли прийти к вам на помощь – проиграли тем психам. Так что понятно, почему вы были так недовольны. Занзас стал во главе Вонголы, а мы… Сначала я думал, что раз мы так облажались, то вы найдёте нам замену, а потом, может быть, если хорошо постараемся, вы снова позволите быть рядом. Это был хороший стимул тренироваться, учиться, становиться сильнее. Но вы пропали, ушли из клана, вас больше никто не видел. А Иэмицу, когда я его спросил, посмотрел на меня, как на идиота, и сказал что-то вроде: «Понятия не имею, чем занят этот кретин». После этого уже не хотелось быть частью клана, который так относится к своим членам, клана, где глава готов наплевать на родного сына. Ямамото остался в клане, и что? Ему не дают подняться выше, потому, что он слишком часто позволяет себе говорить то, что думает, как и Сасагава, которому не позволяют расширяться – да он с легальной школы имеет больше, чем со своей арены! Хибари его отец припахал к своему бизнесу, недавно тот отошёл от дел, и теперь Хибари у нас президент компании. Мукуро… ну, он не казался особенно расстроенным, этот придурошный окама[26], держит клуб, для вида даже что-то там отстёгивает Ямамото, типа за крышу. Я… заказы беру, когда есть. Так и живём. А тут сестра сказала, что Занзас смертельно болен, и осталось ему не так уж много, вот я и подумал, что если успеть что-то предпринять, вы сможете вернуться в дело, а уж теперь, когда всё начальство на воздух взлетело… Слушать это было больно, понимать, как одно единственное решение перекорёжило чужие судьбы, признаться хотя бы себе, что оставался на связи именно с Хибари потому, что он тогда практически ничего не потерял, в отличие от остальных. Пока я протирал штаны сидя в офисе, остальные выживали, как могли. Так почему никто из них меня не обвиняет? Почему они так вцепились в идею вернуть всё, как было? — Я знаю, что у Занзаса рак, — сказал я, не глядя на Хаято. — Не знаю, откуда у него телефон моей работы, но он звонил в понедельник, орал и матерился, как всегда, послал нахуй наше соглашение пятнадцатилетней давности. Вот только боюсь, что по-старому уже не будет… Нужно было объяснить хотя бы Хаято. Он этого заслуживал как никто другой; пусть с опозданием, но мне бы хотелось, чтобы он понял, почему тогда я поступил именно так. Мне было двадцать два, я носил сшитые на заказ костюмы, а мои волосы напоминали причёску героя какого-нибудь дурацкого аниме – целое воронье гнездо, только почти рыжее. У меня было всё, что только может быть нужно парню в этом возрасте – мотоцикл, машина, невеста, братья, не по крови, по клану, один из которых был ближе всех, даже ближе, чем невеста. Иэмицу я видел настолько редко, насколько это было вообще возможно, с учётом того, что он как бы был моим начальником, и мама улыбалась весело и беззаботно, даже не смотря на то, что не могла ходить, не опираясь на трость. Я был счастлив, совершенно и абсолютно, до безобразия счастлив. У меня были деньги, был бизнес, были перспективы и масса идей. Отдыхать я ходил в игорные дома, те, которые только для своих, где считалось хорошим тоном обвязать рубашку вокруг пояса, демонстрируя татуировки. Я любил азартные игры, а они любили меня, мне всегда везло, особенно в кости – что тут сложного, выбери «чёт» или «не чёт», сиди, слушай, как кости барабанят о стенки стаканчика в напряжённой тишине, когда сделаны все ставки. Ничто в жизни не даётся просто так, за что-то надо платить, за что-то – расплачиваться. И заплатил я разом за всё, и за сожжённого заживо Бьякурана, и за беззаботное счастье того времени, когда я думал, что весь мир лежит у моих ног. Это моя карма, дорога, которую выбрал не я, которая выбрала меня, и поволокла за шкирку носом по камням. Занзас был старше меня всего на пару лет, но свою дорогу наверх он выгрызал, цеплялся за каждый уступ, и упорно лез вверх с самого дна. Этим мы и отличались, этим-то он и взял верх, тем, что не признавал поражений, использовал любые методы, даже не слишком честные. Мы встретились на пустынном берегу реки, я приехал немного заранее, как я думал, заглушил мотор, выбрался из машины и решил снять пиджак – было жарко. Пожалуй, это спасло мне жизнь, останься я в салоне, под прохладными струями кондиционера, увернуться от пули бы не удалось, а так вылезший из кустов Занзас получил кулаком в нос, когда подошёл достаточно близко. Первое его предложение было простым – я должен отказаться от завещанного мне доном Тимотео в его пользу. Старый перестраховщик поделил акции так, что контрольного пакета, в прямом смысле, никому не доставалось, так что предполагалось, что мы будем управлять этой махиной вдвоём. Как там было? «Молодые, сильные и амбициозные лидеры приведут Семью к процветанию, объединив свои сильные стороны, и компенсировав недостатки друг друга». А Занзас хотел всю власть себе, это и был один из тех недостатков, который я призван был компенсировать – он не терпел компромиссов. В ту пору дрался я гораздо лучше, чем сейчас, когда и против троих сопляков не смог уйти невредимым, с Занзасом мы были наравне. Хоть я и был более щуплым, зато у меня была хорошая реакция, и я умел просчитывать, куда придётся удар. Мы дрались самозабвенно, с полной отдачей, в нашей драке не было правил, и в первый момент, когда бензин вспыхнул, я даже не почувствовал боли. Кажется, это такая защитная реакция организма, чтобы не случилось болевого шока, адреналин забивает мозг полностью, оставляя только примитивные первобытные инстинкты. Вода хреново гасит бензин, но нам тогда было почти наплевать, мы и не сразу поняли, что оказались в реке, просто катались по земле, пытаясь одновременно сбить пламя со своей одежды и придушить оппонента. Боль я почувствовал только тогда, когда немного протрезвел. Мы валялись на мелководье, я старательно сжимал пальцы на толстой шее Занзаса, смотря, как наливается кровью его лицо, как пузыриться волдырями ожог на его щеке, на полопавшиеся сосуды в глазах. Вода вокруг была мутная, грязная, взбаламученная нашими барахтаньями, душить было неудобно – руки соскальзывали, но я упорно возвращал их на место, стискивал сильнее, пытаясь перекрыть кислород. Сам я вряд ли выглядел лучше Занзаса – стоило мне отвлечься от увлекательного процесса удушения горячо любимого родственника, как стало больно даже дышать. Но отвлечься пришлось – с берега меня долго пытались окликнуть, потом, поняв, что это бесполезно, принялись кидать камнями. — Каи, ты вообще слушаешь, что тебе говорят! — возмущалось нелепое создание, несмотря на жару облачённое в длинный плащ с капюшоном, почти полностью скрывавший лицо. Видны были только клиновидные фиолетовые татуировки, опускавшиеся от глаз к щекам, такого же цвета волосы и губы, выкрашенные мертвенно-сиреневатой помадой. — Прекрати душить босса, это тебе сейчас совершенно не выгодно! Я раньше не видел Вайпер, но наслышан был изрядно. Говорили, что она экстрасенс, может заглядывать в будущее, перемещать предметы усилием мысли, а то и вовсе летает на метле. Врали, наверное, ведь отлепить мои руки от занзасовой шеи одним только мысленным усилием ей не удалось, для этого ей потребовалось немного больше. Занзас хрипел, рычал и колотил меня кулаками, судя по всему, пытаясь отбить мне печень и прочий ливер, но кулаки его тоже были все в волдырях, в ошмётках кожи, и не ясно, кому из нас от этих ударов было больнее, а Вайпер вещала, демонстрируя со своего ноутбука, что именно происходит сейчас не так далеко отсюда. Ситуация была патовая, я мог убить Занзаса, забрать себе всю Вонголу, но… Пока мы тут махались, как персонажи какой-нибудь дурацкой компьютерной игры, подчинённые Занзаса без дела не сидели, они вырубили моих ребят, кого вот в такой же драке, кого взяв числом, кого и вовсе снотворным, упаковали, привезли на пустующий склад и вкололи им какую-то дрянь. — Противоядие у меня, — Вайпер растянула в улыбке синюшные губы. — Осталось только полчаса, потом будет поздно даже с ним. Решай, что тебе важнее? Это был удар по самому дорогому – зачем мне всё, если я останусь один? Что выбрать, правильное, решение босса, стратегически верное – свернуть эту чёртову шею, на которой уже сейчас проступали синяки, полукруглые ссадины, от впившихся в кожу ногтей, или честное, решение человека, который взял на себя ответственность за тех, кто назвал его своим боссом? Я разжал руки. Занзас, кашляя, хватаясь одной рукой за горло, второй вмазал мне по лицу, а я даже не попытался увернуться. Он ржал, барахтался в иле, пытаясь вылезти на берег, и говорил мне, какой я идиот, что ради горстки неудачников отказался от единовластного владения крупнейшим мафиозным кланом. Я стоял в воде на коленях и мне было всё равно, я смотрел на небо, чистое, безупречно синее небо, где-то там летела птица, и я сам хотел быть такой птицей, улететь куда-нибудь, где не будет этой противной рожи моего чёртового братца, где не будет ехидного голоса психованной Вайпер. Я кое-как вылез из воды, где-то там, на дне остался один ботинок, телефон и деньги, что были в карманах, вряд ли на что-то годны, машина сгорела, а мне надо было туда, где были мои ребята. Я подошёл к Вайпер и прохрипел: — Давай сюда своё противоядие. Она скривила губы и ткнула пальцем в экран, маникюр у неё был такой же синюшный, а руки бледные, будто она не бывает на солнце, от того её пальцы выглядели, как у несвежего покойника. — Мне надо отдать распоряжение, и им вколят. А команду я отдам, когда скажет босс. — Каи, ты ёбаный придурок! — фыркнул Занзас. — Думаешь, так просто отделаешься? А вот хуй тебе! Давай так: мне нахрен не надо, чтоб ты тут в Японии копошился со своим бизнесом, да ещё и после такого! Ты сейчас поклянёшься, чем вы косоглазые обычно клянётесь, что больше никогда не будешь иметь дел с криминалом, тогда я отстану от тебя и от твоих долбоёбов. Делайте, что хотите, но ты в мафию больше ни ногой, хватит, поигрался и достаточно! Противоядие им всем вкололи, нас с Занзасом увезли к проверенному врачу, к счастью, я почти сразу отрубился, только дождался, как на экране ноутбука снова зашевелились ребята. Потом я лежал под капельницей, замотанный в бинты, перемазанный вонючей противоожоговой мазью, обритый почти налысо. Наш подпольный доктор хватался за голову и не понимал, что мы за «терминаторы» такие, в красках описывал, как пришлось срезать клочья рубашки вместе с кожей, меня мутило и всё время хотелось пить. Когда ребята приходили меня навещать, то выглядели пришибленными, Хаято чуть ли не рвал на себе волосы, а я лишь отмахивался здоровой рукой – подумаешь, пара ожогов. Вы на рожу Занзаса поглядите лучше, какой он теперь красавчик! Потом, когда начал вставать, приполз к Ямамото, спросил не станет ли он моим кяйсяку[27], а то так тошно, что сэппуку сделать хочется. Он меня отговорил, накачал снотворным и снова отвёз к врачу, и я понял, что нужно срочно валить от них подальше. В голове стучало «никаких дел с криминалом, и мы оставим твоих дружков в покое, даже старое им припоминать не станем, по доброте душевной». А для меня это самое «никаких дел», означало ещё и расстаться с ними, уехать из родного города, лишь изредка звонить матери и отправлять новогодние открытки без подписи. Это было невыносимо настолько, что я стал звонить Хибари. Редко, раз в полгода-год, со специально купленной для этого симки, чтобы услышать, что все живы, здоровы, чего и мне желают. В его коротком «всё хорошо» и был смысл моего прозябания в дизайнерской конторе – ведь все просто, я больше не якудза, я не занимаюсь криминалом, не имею ни с чего навар, никого не ставлю на счётчик, и поэтому у ребят всё хорошо. Иногда этого становилось недостаточно, и я звонил на мобильник Хаято из телефонов-автоматов, молчал в трубку и слушал, как он матерится. Потом таких телефонов стало всё меньше, и я покупал каждый раз новую карточку, радуясь, что он до сих пор не сменил номер телефона. Когда становилось совсем плохо, я покупал несколько бутылок чего-нибудь покрепче и доставал наши старые снимки, вот там точно было всё хорошо, от этого тоже становилось немного легче. Вот это всё я и рассказал Хаято, пропустив только момент с попыткой самоубийства, и мне стало немного легче. Он какое-то время сидел молча, а потом добавил: — А вы не могли всё это объяснить тогда? Я молчу про ваш выбор, раз вы так решили, хоть это и глупо, то так тому и быть, но почему нужно было вышвыривать нас из своей жизни, если вы, как получается, по вашим словам, совсем этого не хотели? Или вы думаете, что я, например, не смог бы уйти из криминала, если таково условие? Ничего другого не умею? Да, но и вы тоже, но нашли же работу! Если уж говорить об этом, то меня можно было хоть переводчиком куда угодно пристроить – итальянский мне родной, да и английский я знаю на весьма хорошем уровне. Всегда есть варианты! Его претензии были обоснованы, но я никак не хотел уступать. — Это было моё последнее решение, как вашего босса, после вы могли делать со своей жизнью, всё что вам заблагорассудится. К тому же так было надёжней, для вашей же безопасности. — Да насрать мне на мою безопасность! — воскликнул Хаято, вскакивая. — Так не должно было быть! Если вы решили, что я вам больше не нужен, так и скажите! Зачем тогда было посылать все эти открытки, зачем звонить, говорить что-то про безопасность? Я помню, что вы не хотели заниматься такими вещами, давно ещё, когда мы только познакомились, а тут я со своим динамитом, вцепился в вас… Отличный шанс начать жизнь с чистого листа, безо всяких приставучих подрывников! И что у вас есть теперь? Он обвёл рукой помещение, и я невольно проследил за его жестом, глядя на кухню, ни разу с момента моего здесь появления не ремонтированную. Плита на две конфорки, крохотный холодильник, немного разномастной посуды, замызганная микроволновка и старая-старая кофемашина, единственный «предмет роскоши». На крошки от чёртова печенья, поцарапанную столешницу, на кружечку для кофе в моей руке, с обколотым краем. — Может, вы женились на милой девочке, вроде Сасагавы Кёко-сан? Где уютный домик и куча детишек, о которых вы мечтали? Ради чего всё это было? Я бы понял, если бы вы отказались от меня и от всего того, что принесло только проблемы, ради того, чтобы прожить жизнь так, как вы хотели! Я бы понял, и ушёл, если бы увидел, что вы счастливы без меня! Больше всего это было похоже на истерику, и, надо признать, темпераментный Хаято имел на неё полное право. Мне вспомнился какой-то итальянский фильм, а может и американский, но про итальянцев, там была сцена, где девушка била посуду и орала что-то вроде: «Ты погубил лучшие годы моей жизни!». Я бы не удивился, устрой он что-то подобное, он вскочил, упёрся обеими руками в столешницу, кричал. Он был прав во всём, целиком и полностью – я не был женат, у меня даже не было никого постоянного за это время, редкие визиты в отель со случайными партнёрами не в счёт. Чем дальше, тем сложней было видеть выражения их лиц, профессиональные улыбки и тщательно спрятанный страх – оплаченная любовь не способна согреть. У меня не было дома, в том смысле, который он имел в виду, у меня не было ничего, за что стоило бы бороться, и всё, что было ценным, я легко мог бы унести с собой. Хаято замолчал почти так же резко, как начал кричать, безвольно осел на пол, покачал головой. — Почему вы молчите? — Потому, что мне нечего возразить, — признался я. — Да и ты не закончил ведь? Боюсь даже представить, каков объём полного списка твоих претензий ко мне. Я не удержался, протянул руку к его волосам, зарылся пальцами в чуть влажные пряди, перебирал их, сам сползая со стула на пол. Только сейчас я понял, насколько же мне его не хватало все эти годы, насколько сильно он был мне нужен. — Хочешь, чтобы всё вернулось? — спросил я неловко, сам не понимая, имел ли я ввиду ситуацию с кланом, или наши отношения. Хаято поднял взгляд, потёрся головой о мою ладонь, как большой кот, разве что не мурлыкал. И в глазах его была надежда, как когда он в первый раз назвал меня боссом, как когда мы впервые поцеловались. Это было так давно, а помнится в таких мелких деталях… — Хочу, чтобы вы позволили вернуться мне, — сказал он просто. — Вернётесь ли вы в клан, или останетесь здесь, я хочу быть рядом с вами. Даже если не с, а только рядом, и никогда больше никаких претензий. Я притянул его ближе, гладил по спине, и шептал: — Так же, как раньше всё равно не будет, будет гораздо лучше, ведь ты снова со мной. Если так, то мне незачем сомневаться и колебаться. Шелестящий за окном дождь смывал прошлое, смывал боль, обиды и бессмысленность, унося их в канализацию. Утром взойдёт солнце, осветив мир, в котором всё будет совсем иначе.***
Территория школы была огорожена сеткой, и можно было легко рассмотреть, что происходит внутри. Шёл урок физкультуры, девочки играли в волейбол, весело смеялись. Все, кроме одной, со светлыми волосами, забранными в два низких хвостика, с явной неохотой отбивающей мячи, только если они летели прямо в неё. Она действительно была похожа на Орегано, и на Базиля заодно, хотя, на таком расстоянии, я не взялся бы судить, есть ли у неё что-то от отца. Я отошёл к автомату, купил бутылку воды – жара стояла невыносимая. Обычно в середине дня я не выходил на улицу, так что можно сказать, что впервые за долгое время по-настоящему понял, почему все так любят открытую одежду. Утром ещё кое-где были лужи, но давно всё подсохло; я успел уже побывать на работе, вернуть Ямамуре её блокнот, и опять уйти, не дожидаясь допроса с пристрастием. Я, несмотря ни на что, начал вспоминать, каково это, быть счастливым. Лаванда, так они зазвали свою дочь, решив, что это будет традицией в их семье – имена созвучные пряностям. Сразу, как стало известно о взрыве, её забрал к себе Ямамото. За прошедшее время он успел обзавестись женой и сыном, так что вполне представлял, что делать с детьми. В полиции настаивали, что ребёнка положено отправить в приют, поскольку родственников у неё нет, но связей Ямамото вполне хватило на то, чтобы получить бумаги об опеке, и от них отстали, понимая, что даже сейчас, когда обезглавленный клан вовсю лихорадит, идти на конфликт бессмысленно и бесполезно. Лаванде было десять, всего на два года меньше, чем мне, когда в нашем доме появился репетитор, и я по-настоящему увяз в мире криминала. Нормальные репетиторы подтягивают школьников по математике, истории и английскому, Реборн же учил меня драться, стрелять и вести переговоры. Он научил меня разбираться в людях, читать намерения по выражениям лиц, понимать, кому можно доверить спину, а кто предаст в любой момент. Он научил меня, что драться голыми руками имеет смысл, только если ты голый в пустой комнате, во всех прочих случаях есть варианты. Впрочем, английский он мне тоже подтянул, и окончательно и бесповоротно вдолбил в мою дырявую голову итальянский. Вот только по математике я так до конца школы и приносил пятнадцать баллов. Лаванда была сильной девочкой, её родители погибли, но она продолжала ходить в школу, играла в волейбол вместе со всеми, стараясь не показывать, как ей больно. Я собрался уже уходить, когда она не стала отбивать очередной мяч, и он просто ударил её в плечо и откатился в сторону. Другие девочки начали ругаться, но она отмахнулась от них и покинула площадку, подошла к забору и посмотрела прямо на меня. Оказалось, что глаза у неё были не серые, как у Орегано и Базиля, а карие, такие же, как и у её отца. — Хочешь пить? — спросил я, показывая бутылку, лишь бы не молчать. О чём мне говорить с ней? Зачем я вообще пришёл сюда? Удостовериться, что она в порядке? Да какой ребёнок будет в норме после такого? — Тётя Юми не разрешает мне брать что-либо у чужих, — сказала она серьёзно. — Это она, конечно, правильно делает, — согласился я, а потом решил уточнить. — А тётя Юми – это жена Ямамото? Она кивнула, а потом наклонила голову к плечу, рассматривая меня с недетской серьёзностью. — Дяденька, вы что, так долго сидели? От такого вопроса я даже растерялся, присел на корточки, чтобы сравнять разницу в росте, и спросил: — С чего ты вообще взяла, что я сидел? — Дядя Такеши женился на тёте Юми ещё до того, как я родилась, — просто сказала она. Я улыбнулся такой логике, и подтвердил: — Ну, да, можно сказать, что сидел, пятнадцать лет. — Как много... — протянула она. — Хорошо, что вас отпустили. — Почему ты так думаешь? — удивился я. — На свободе же лучше, — пожала плечами Лаванда. — И, если вы пришли сюда, значит знали моих родителей. Девочки, игравшие в волейбол, сначала переговаривались между собой, а теперь одна из них куда-то побежала, наверняка к учителю, так что разговор стоило заканчивать. — Знал, но не очень-то хорошо,– признался я. — Как тебе живётся у Ямамото? — Тётя Юми вкусно готовит, а Цутому-тян всё время хочет, чтобы я с ним играла. Мне нравится, он весёлый. И дядя Такеши сказал, что не позволит отдать меня в приют. — Конечно, тебя никто не тронет, — подтвердил я, попытавшись улыбнуться. — Клан своих не бросает! — Значит, вы будете искать тех, кто убил папу, маму и дядю Базиля? — спросила она, и я сразу вспомнил всё то, что вытворял в её возрасте. Не такой уж она ребёнок, как кажется. — Я бы тоже хотела чем-то помочь, но мне тётя Юми сказала об этом и не думать. — Такое просто нельзя оставлять без ответа, — согласился я, а потом решил признаться, чтобы ей было не так одиноко. — Всю неделю только этим и занимаюсь, да и не только я, просто... для меня это личное. Иэмицу был моим отцом. — Тогда отомстите им за нас обоих, дядя Цуна! — сказала она, плотно сжав губы. Интересно, кто ей обо мне поведал, Ямамото? Наверное, больше и не кому. Я встал и повернулся как раз вовремя – к тому месту, где мы разговаривали, спешил мужчина в спортивном костюме, не иначе, как физрук. Причём с моей стороны забора. В общем-то всё правильно, нечего всяким подозрительным типам приставать к школьницам, но мне от этого было не легче. — Эй, старик, ты чего это здесь забыл? Я уже несколько дней не пил, с утра брился, так что имел полное право обидеться на «старика», но не видел особого смысла. Вот так на каждого обижаться, только нервы зря тратить, но Лаванда явно посчитала иначе – просунула руку между прутьев и вцепилась в мой рукав. — Дядя Цуна пришёл меня навестить! — трагически всхлипнула она. — Не надо на него кричать, сенсей! — Ладно, тебе, наверно, пора на уроки, — успокоил я её. — Мы ещё увидимся, не волнуйся так. Она отпустила мой рукав, но буквально потребовала: — Приходите сегодня на ужин, с Цутому-тяном и тётей Юми познакомитесь. Я кивнул ей, и она побежала обратно к волейбольной площадке. Учитель же остался, смотря на меня недовольно и хмуро. — Интересно, сколько ещё таких «хороших дядь» придёт её навестить? — с сарказмом спросил он, сложив руки на груди. — А что, я не первый? — Да что вы все прицепились к ребёнку!? — рявкнул он. — Думаешь, такой крутой? Думаешь, ей нужно, чтобы вы тут у школы маячили? Ты хоть оделся нормально, но у неё ж и так проблемы с другими учениками! На всю страну долбанные новости – фотографии, фамилии, разборки кланов! Теперь только и разговоров: «А правда, что твои родители – якудза? Тогда так им и надо!» — Какие добрые дети пошли, — скривился я, отворачиваясь. — Ну, хоть с учителем физкультуры ей повезло. На счёт «повезло» я не шутил, но и о том, что её стоит перевести в другую школу, задумался всерьёз. Ни к чему ей ещё и такие проблемы, она же девочка, не стоит всё же с самого детства влезать в эти игры. У Лаванды ещё есть шанс прожить жизнь так, как хочет она сама, а не так, как решили за неё. По крайней мере, мне хотелось в это верить. До больницы, где сращивал переломанные кости Рёхей, я доехал на такси, Хаято должен был быть уже там, да и не только он. На парковке неподалёку стояло ещё несколько машин; максимально заниженная тойота со слишком большими для неё дисками скорее всего принадлежала Ямамото – кто ж ещё приедет сюда на машине, тюнингованной в VIP-стайл[28]? Сдержанный, но явно дорогой чёрный ниссан вполне подходил Хибари. А холле я увидел Курокаву, обрезавшую свои шикарные волосы выше плеч, в деловом костюме, но вполне узнаваемую. — Наконец-то ты привёл в порядок свою кошмарную причёску, Савада, — заявила она мне, будто мы с ней последний раз виделись буквально на днях. — Спасибо, Курокава, тебе тоже идёт, — вздохнул я. Переделать эту женщину было невозможно, так что не стоило и пытаться. — То, что ты не явился на нашу свадьбу, не причина забывать, что я уже давно Сасагава, а не Курокава, — скривилась она. — Но это не важно. Я хотела поговорить с тобой до. Это заставило меня напрячься. Курокава… То есть, Сасагава, конечно, женщина умная и по-своему немного циничная. Кто знает, до чего мы тут договоримся. Когда-то давно, когда у неё ещё были густые кудри до середины спины, Курокава Хана была старостой нашего класса и лучшей подругой Сасагавы Кёко. Это долго оставалось для меня непонятным – у них не было ровным счётом ничего общего, и при этом я никогда не видел подруг ближе, чем они. Курокава была достаточно умна, чтобы понимать чем занималась наша компания, в своё время она прочитала нам бессчётное число лекций о недопустимости такого поведения. Потом, правда, махнула на нас рукой, только регулярно ворчала на наши прогулы, да требовала, чтобы мы прекратили втягивать Кёко-тян в свои дела. Я бы и рад был, но Кёко-тян не из тех, кому можно сказать прямо – извини, но ты не можешь ехать с нами, мы не на экскурсию, нам стрелку забили. Я не мог попросить её – не приходи ко мне домой, а то мало ли, что ты там увидишь? Она была хорошенькой, милой и доброй, но я был почти счастлив, когда она вышла замуж за того самого парня, которому я до этого сломал руку. Сасагава Кёко – мои несбывшиеся мечты о честной жизни. Мечты, которые мне теперь и вспоминать не всегда хотелось. Курокава же, неожиданно для многих, стала встречаться с Рёхеем, когда закончила школу. Это была интересная пара, они хорошо дополняли друг друга, да и страсть между ними так и искрила, но на свадьбе их мне действительно не удалось погулять, ведь к тому моменту я уже переехал в Токио, вот и ограничился открыткой без подписи и деньгами. — Отчего не поговорить с красивой женщиной? — я улыбнулся ей как можно более непринуждённо. Она всегда умела добиваться своего, гораздо проще было не спорить с ней вообще – сэкономишь и время, и нервы. — Оставь свои комплименты для кого-нибудь другого, — сказала она, махнув рукой, но напряжённая складка между её бровей немного разгладилась. Она села на диванчик недалеко от лестницы наверх, я устроился рядом, ожидая, что именно ей потребовалось со мной обсудить до того, как я увижусь с остальными. — Рё всегда говорил, что ваш бизнес не женское дело, — продолжила она после некоторой паузы. — Как же тогда Орегано-сан? — По большей части он прав, — пожал плечами я. От этого небрежного движения снова начал зудеть и чесаться свежий порез – хорошо, значит заживает. — Орегано занималась бухгалтерией, организационными моментами… Строго говоря, её работа была неопасна, за исключением как раз таких вот ситуаций, когда бьют сразу по всем. — Ты ведь теперь снова возьмёшься за старое? — чуть скривила губы она, будто не зная, осуждает она меня, или поддерживает. — Тогда я хочу с вами. Ты же знаешь, что у меня есть мозги, не хуже, чем у этого твоего Гокудеры. Я занимаюсь аудитом, разбираюсь в документации, а тебе сейчас нужны надёжные люди на ключевых местах. Рё будет против, но ты подумай, Савада. Я вижу, что происходит – если не собрать всё в кулак сейчас, никогда больше не соберёшь, а людей, кроме старых дружков, тебе взять неоткуда. А они не потянут, тут нужны специфические знания, образование, опыт работы. Это не кулаками или катаной махать. Она была кругом права, и не только в том, что касалось бухгалтерии, и, зная, что Рёхей будет чертовски недоволен, я всё равно понимал, что соглашусь. Нам нужна команда, сработанная, понимающая друг друга, а её мы все знали, а она знала нас. Только юрист выпадал из тесной компании школьных друзей, но… прорвёмся. — Ты умеешь организовывать крупные мероприятия? — спросил я. — Похороны и поминки, да? — фыркнула она. — Вот видишь, нигде не обойтись без женской руки. Ты уже знаешь, сколько будет приглашённых и где проводить церемонии? — Сколько народу пока не знаю, — я покачал головой, понимая, что в офис на Синдзюку всё же придётся заехать, причём как можно скорее. — А где… тут просто, в доме на Хироо, там большое поместье в традиционном стиле, все подобные церемонии там проводили раньше. Я хотел сказать что-то ещё, но отвлёкся, на это было сложно не отвлечься, уж больно колоритно оно выглядело. В тёмно-синем кимоно с розовыми лотосами на подоле и длинных рукавах, с иссиня-чёрными волосами, собранными в сложную причёску, с умелым макияжем – Рокудо Мукуро умел произвести впечатление, когда этого хотел. Узнал его я сразу же ещё и по тому, как он бесцеремонно уселся на подлокотник диванчика, облокотился на моё плечо и скорее пропел, чем сказал: — Как я рада тебя снова видеть, Цунаёши-кун! Ты даже не представляешь, как тосклива и печальна была моя жизнь до этой минуты! — Мукуро, — вздохнул я. — Тебе когда-нибудь надоест этот спектакль? — Нет, — фыркнул он, ехидно прищурившись. — И я ведь просила называть меня Курому, когда я так одета! — Кажется, это называется «Добро пожаловать в родной дурдом», — не выдержал я, и прикрыл лицо рукой. — Ты это нарочно, потому, что здесь Хибари? Мукуро достал зеркальце и принялся делать вид, что поправляет причёску. — Скажи мне, как я выгляжу? — спросил он, скосив взгляд в мою сторону. Один глаз у него был карий, другой голубой, причём от природы, и ему это чертовски нравилось в своей внешности. Впрочем, ему вообще нравился он сам, и он порой совершенно не понимал, почему не все разделяют его восхищение собственной персоной. Надо признать, в качестве Докуро Курому, особенно, когда ему было лет шестнадцать, Мукуро был достаточно интересен, причём настолько, что привлёк внимание Хибари Кёи, за что и люто теперь ненавидим последним. Потому как вместо трепетной девицы в самый интересный момент обнаружился ехидный и очень острый на язык парень, и вот этого Хибари простить не смог. Даже интересно, а сейчас он всё ещё реагирует на Мукуро так же бурно, или уже перебесился? — Очаровательно, — фыркнул я, вставая с дивана. — Все натуралы и лесбиянки от тебя без ума, думаю, что и бисексуалы тоже прониклись. Оказалось так просто снова подхватить полушутливый тон, идти по коридорам больницы, не глядя по сторонам, и больше не надо было думать о том, какое выражение лица будет уместно, подбирать слова. Мы снова были вместе и планировали нечто грандиозное, только Курокава вместо Хару. То есть, Сасагава, конечно Сасагава, надо будет постараться запомнить и не обижать её. Последний раз все вместе мы собирались тоже в больничной палате, только в тот раз на койке валялся я, а так наблюдается практически полное сходство. Хаято стоял, прислонившись спиной к стене рядом с открытым окном, на то, что в больнице не курят ему было глубоко насрать, и он небрежно стряхивал пепел прямо на улицу. Увидев Мукуро, он пробормотал довольно громко: «Вот же, нарисовался, теперь хрен сотрёшь». Ямамото опять оседлал стул, уложил руки ему на спинку и упёрся в них подбородком, и вообще казался более расслабленным, чем в нашу крайнюю встречу. Хибари, как всегда, выглядел солиднее всех, сидел в углу, делая вид, что он тут вообще случайно, на вошедшего следом за мной Мукуро он даже не посмотрел. Рёхей же казался слишком весёлым для того, кому ещё две недели не встать с постели, но это было вполне в его характере. Даже загипсованная нога, зафиксированная на растяжке, не способна была остудить его кипучую энергию. Это были самые дорогие мне люди, самые важные, это была моя семья, другой-то уже нет, и не будет. Было так странно видеть их спустя столько лет, пытаться понять, изменились ли они, или остались прежними. Вот Ямамото, например, демонстрирует всё ту же показательную небрежность: и галстук у него болтается, и рубашка мятая, но взгляд внимательный, жёсткий, и губы в улыбку складываются уже не так легко и непринуждённо. А Хибари, как и прежде, демонстративно безупречный и аккуратный, скрестил на груди руки, ни на кого не смотрел, но за его спокойствием мне почудилась усталость. Видать, надоело играть по чужим правилам и рамки легального бизнеса ему откровенно тесны, ведь это так раздражает, что нельзя взять и избить тех, кто мешает. Дела Мукуро явно были в порядке, что я отметил едва его узнав – такое кимоно стоит немалых денег, но сейчас его так прямо распирало от жажды деятельности, раньше он производил впечатление более ленивого человека. Тоже соскучился? Я уселся на стул рядом с кроватью, пристроил на тумбочку пакет с яблоками, купленными в последний момент. — Выздоравливай, Рёхей, я тебе тут витаминов принёс. — Теперь-то уж точно поправлюсь! — обрадовался он. — А то угораздило меня так не вовремя! Курокава… Сасагава, то есть, села на край его кровати и принялась чистить одно из яблок, судя по всему, планируя затыкать им рот мужу в наиболее подходящих по её мнению ситуациях. — Итак, раз мы все в сборе, то давайте решать, как нам теперь жить дальше, — преувеличенно бодро сказал я. — А у нас что, много вариантов? — ненатурально удивился Мукуро, вытащив из-за широкого пояса веер и обмахиваясь им. — Тут либо всё оставляем как есть, но тогда не было смысла собираться такой подозрительной компанией, либо наш дорогой Цунаёши-кун решил вернуться к нам и вознести нас на вершину криминального мира. А в процессе можно и поискать того, кто расчистил нам дорогу, и устроить ему чистое и красивое море крови. Выражение его лица стало таким мечтательным, будто на свете не было зрелища, более привлекательного, чем то, что он только что воображал. Когда-то Мукуро мечтал устроить это самое море крови всему криминальному миру вообще, без различия на кланы, семьи, на то, зовёмся мы мафией или якудзой. И нельзя сказать, что у него не было причин для подобных желаний, неизвестно ещё, не свихнулся бы я на его месте. Привычка периодически одеваться женщиной была самым невинным из его чудачеств, с его откровенно садистскими замашками справиться было гораздо труднее, но осуждать его за это я не спешил. У него была сестра-близнец, были родители и друзья, но все они погибли в один день во время мафиозных разборок в Италии, он единственный выжил в той мясорубке, и теперь временами на него находило всякое. Настолько всякое, что иные маньяки нервно курят в сторонке. — По кому-то плачет смирительная рубашка, — не глядя в его сторону сказал Хибари. — Милый, я всегда знала, что тебя возбуждает связывание и дисциплина! — тут же отозвался Мукуро, громко захлопнув веер и шлёпнув им себя по ладони. Звук получился слишком уж громкий и будто бы даже металлический – скрытое оружие всегда было его любимым развлечением – не всегда же можно взять с собой боевой шест. — Хватит, — оборвал я обоих. — Потом обсудите, если так неймётся. Но на счёт вариантов всё правильно – учитывая вот это, у нас остаётся только одно. Я демонстративно помахал в воздухе изрядно измятым конвертом с завещанием. — Раз так, то вообще не вижу проблем, — пожал плечами Рёхей, на минуту отвлекаясь от яблок. — Ты тогда законный третий глава Каи-гуми, о чём вообще разговор? — Увы, причины пока сидеть тихо у меня есть, — скривился я, а потом повернулся к Ямамото, пытавшемуся раскачиваться на стуле, от чего тот уже начал подозрительно поскрипывать. — Расскажи мне про то, что происходит в клане вот прямо сейчас, особенно про Ноду. Он поморщился, будто его кто-то заставил слопать лимон целиком со шкуркой, а от беззаботной улыбки не осталось и следа. — Фигня творится. Каждый одеяло на себя тянет, причём встать во главе никто особо не стремится, скорее каждый норовит оттяпать себе чего-нибудь под шумок. А Нода откровенно мутит воду, суетится как-то уж слишком. С чего ты вообще его вспомнил? — Я не вспомнил, он сам вылез непонятно откуда, — пояснил я, убирая завещание и доставая вместо него визитку того невезучего парня, что пытался меня припугнуть. Передал Ямамото, тот посмотрел, потом отдал дальше Хибари и так по кругу. — Вот, кстати ещё один вопрос: откуда этот самый Нода мог узнать, где я работаю? Ямамото пожал плечами, почесал в затылке, потом развёл руками. — Ну, я ещё давно догадался, когда понял, что ты из клана совсем ушёл. И с дипломами-то всё больше по знакомству устраиваются работать, чего говорить про наши школьные аттестаты – нам же тогда совсем не до экзаменов было. Вот я и вспомнил, что ты рисовал, а тот парень, что нам свой долг отдавал, дизайнерскую контору открыл. Адрес в справочнике есть, я просто проторчал там полвечера и увидел, как ты уходил после работы. Конечно, ты потом мог ещё десять раз уволиться, так что мне просто повезло. Но вот Нода… Он пришёл в клан где-то за месяц до того, как… В общем, знать про Исикаву и твоё хобби никак не мог, но вот что по документам ты Савада, хоть и сын оябуна, он знал. — А что вообще было нужно этому парню? — подозрительно спросил Хибари, брезгливо глядя на визитку в своих руках. — Ведь не просто так ты сейчас нам это показываешь, и про адрес спрашиваешь. — Позавчера вот этот парень, — сказал я, кивнув на визитку. — Да ещё двое его дружков подкараулили меня, когда я поздно уходил с работы, они обратились ко мне по фамилии и попытались «припугнуть, чтобы держался подальше». Пожалуй, мне стоило обидеться, что меня так мало уважают, раз посылают троих сопляков, но оказалось, что я изрядно подрастерял навыки. Визитка, в этот момент зажатая в пальцах Хаято, сложилась почти пополам, так сильно он их стиснул, его всего просто трясло от ненависти, выместить которую было пока не на ком. Но, судя по его взгляду, это он собирался исправить в ближайшее время. — Так этот ушлёпок поднял оружие на босса?! Да как он посмел! — возмутился Рёхей, но его жена тут же сунула ему в рот очередной кусок яблока, чтобы не шумел. — Конечно, Нода не знал, что Тсуна теперь глава клана, но он знал, что он сын оябуна, — Ямамото сощурился, спинка стула под его пальцами едва не треснула, но голос его оставался ровным. — В любом случае, это неприемлемо. — Не так уж и сложно узнать, где ты работаешь, — спокойно сказал Хибари. — Но на это потребовалось бы время, а значит, он озаботился этим заранее, предполагая, что тебя нужно будет нейтрализовать. Наводит на размышления… Мукуро снова разложил веер и небрежно откинулся на спинку стула, вдобавок ко всему, он заложил ногу за ногу и слегка покачивал лакированной деревянной сандалией. — Наверное, было бы здорово знать, кто, когда и с кем встречался… – протянул он, с ехидной улыбочкой. — Из мафиозного начальства, я имею в виду. Это было бы очень своевременно, да, Цунаёши-кун? Он продолжил обмахиваться веером, запустив свободную руку за ворот кимоно, и достал оттуда маленькую металлическую флешку, висевшую у него на груди на тонкой серебристой цепочке, будто кулон. — Ты бы обрадовался, если получил бы эту информацию, правда? — продолжил он ещё более едко. — И сказал бы, какая я молодец! У каждого из нас есть сильные и слабые стороны. Мукуро мог быть сотню раз ненормальным психом с раздвоением личности, но это не значило, что он не мог быть чрезвычайно полезен. Он всегда очень ловко обращался с информацией и мог разузнать всё, что угодно. Абсолютно всё, так что, протянув руку за флешкой, я совершенно искренне сказал: — Ты молодец, Курому-тян, просто умница. Правда, компа у меня с собой нет, но может, ты и так помнишь, что там творил Нода? Мукуро довольно зажмурился от похвалы, но всё же ответил: — Если Нода – жирный придурок, обожающий кошмарные галстуки в горошек, то он встречался с парнями из Нисигути-ренго, причём довольно регулярно. — И именно Нисигути оттяпали у нас довольно приличный кусок территории, — скривился Ямамото. — И они же сейчас больше всех разводят бурную деятельность, пытаясь перекупить у нас то, что ещё осталось… — И что нам нужно, чтобы клан перестал разваливаться на части? С принятием власти понятно, но что в первую очередь? Ямамото плотно сжал губы, Хаято раздражённо щёлкал зажигалкой, пытаясь прикурить очередную сигарету, и, в наступившей тишине, звук казался слишком громким. Только Хибари решился сказать это вслух. — Нужны деньги, Цунаёши. Акции упали ниже некуда, а людям надо платить. Люди паникуют и делают глупости, а прибыли падают. Вот спроси у Ямамото, сколько девочек уже сбежало в чужие клубы. Для того чтобы удержать клан на плаву, нужны срочные вливания, но, например, у меня нет такой суммы в свободных средствах, всё куда-то вложено. — Деньги? — немного успокоившись, переспросил я. — А, ну тогда никаких проблем, а то вы так притихли, будто срочно луна с неба нужна, или ещё что-нибудь столь же осуществимое. У нас же есть деньги, те, что мы собрали ещё пятнадцать лет назад. С тех пор и курс вырос, да и плюс проценты… правда, мне надо было где-то жить, и я купил квартиру, но сейчас её можно продать, она, кстати, тоже должна была вырасти в цене… — Ты хочешь сказать, что все эти пятнадцать лет их никто не трогал? — удивился Мукуро. — В смысле, это же твои деньги, на них можно было неплохо устроиться и жить спокойно… — Это наши деньги, и тратить их можно только общим решением, — поправил его я. — Тогда как можно скорее нужно провести церемонию инаугурации, клан должен знать, что власть крепка и принадлежит законному главе. И сразу же устроить мощное финансовое вливание – надо чётко обозначить, что наши позиции всё так же сильны и стабильны. Нет смысла продолжать отсиживаться в тени, когда можно свалить противника одним ударом. Сомневаюсь, что кто-то может предположить, что нам под силу выложить такую сумму одномоментно, а без этого началась бы долгая и муторная война. — Но сначала Нода должен умереть, — сказал Хаято, прямо глядя мне в глаза. — Я займусь этим? Вопрос в его интонации был чисто номинальный, и я знал его достаточно хорошо, чтобы понимать, что запрещать бесполезно и бессмысленно. Хаято его никогда не простит, да и я не собирался быть настолько снисходительным, но кое-что всё же нужно было уточнить. — Займись, только учти, что прежде, чем умереть, он ещё должен многое рассказать, так что… не увлекайся, ладно? Губы Хаято расползлись в хищном оскале, я даже подумал было, а не посочувствовать ли мне Ноде? Но тут же передумал – он явно не стоил того. — А мне чем в первую очередь заняться? — поинтересовалась Хана. — Финансовой документацией или организацией светских мероприятий? Рёхей явно собирался что-то высказать по этому поводу, но очередное яблоко, на этот раз целиком, не дало ему такой возможности. — Дорогая, я могу помочь с мероприятиями, — ласково сказал Мукуро, мечтательно прикрыв глаза. — После чего репутацию клана можно будет выбросить на свалку, — язвительно добавил Хибари. — Не будь таким букой, — надулся Мукуро, ткнув его сложенным веером в плечо. — Я же хозяйка клуба, я умею делать такие вещи! Хаято закатил глаза, Ямамото посмеивался в кулак, а Рёхей продолжал героические попытки прожевать яблоко целиком, забыв, что его можно бы вытащить руками. Родной дурдом, как мне его не хватало! Этой ни с чем несравнимой атмосферы всеобщей любви и взаимопонимания, я бы даже сказал, душевной близости. — О, Цунаёши-кун улыбнулся! — внезапно воскликнул Мукуро, отвлёкшись от перебранки с Хибари. — А я думала, ты разучился! — Я тоже думал, но оказалось, что мне просто не хватало вас, мои дорогие придурки. — Ну и отличненько! — Мукуро вскочил со стула и подхватил Курокаву… то есть Сасагаву, под руку и поспешил к выходу. — Тогда девочки пойдут копаться в бумажках и всё организовывать, а вы дальше занимайтесь скучными мужскими делами. Когда дверь за ними захлопнулась, я не выдержал: — Кажется, он нифига не изменился. — Ну, иногда он пытается быть серьёзным… – справедливости ради заметил Ямамото. — Ключевое слово «пытается», — скривился Хибари. — Но если Сасагава будет за ним присматривать, организацию и правда можно оставить на них. Рёхей наконец-то справился с яблоком и вопросил: — Цуна, а какого чёрта моя жена… — Поможет нам с бухгалтерией, — прервал его я, решая всё сразу пояснить. — Или ты сам возьмёшься сводить дебет с кредитом? Судя по тому, как его перекосило, «дебет» и «кредит» для него были словами ругательными, которых не стоит произносить в приличном обществе. Потом он махнул рукой. — Ладно уж, пусть с бумагами возится, хоть рядом будет, присмотрю за ней. Я успокоено кивнул и посмотрел на Ямамото. — Офис на Синдзюку разнесло весь, или хоть что-то осталось? — Только зал совещаний и его наружную стену, но оками[29] там всё целиком опечатали, до выяснения. Наш новый адвокат по этому поводу сильно возмущался, мол, там осталась документация, необходимая для работы, компания вынуждена терпеть убытки и всё такое. Сначала они пытались его послать, но он упорный оказался. Если ничего не стряслось, то сегодня утром должны были открыть непострадавшие помещения. Только там всё равно всё важное в сейфах, что в кабинете Каи-сана, что у остальных. — Значит, будем подбирать пароли, — пожал плечами я. — Не поможет – придётся ломать. — Ну да, надо же с чего-то начинать, — пожал плечами Ямамото. Я снова перевёл взгляд на Хибари. — Поедешь с нами? Нужно будет прикинуть куда именно и какие суммы переводить. Он покачал головой. — Официально, в связи с происшествием, деятельность компании была приостановлена, — сказал он. — Формально, до завтрашнего утра никто никуда ничего переводить не может. Так что я пока подготовлю документы для слияния наших контор, чтобы завтра, как только CEDEF официально снова вступит в игру, всё было готово. Ямамото в очередной раз попытался качнуться на стуле и задумчиво протянул: — А оглашение завещаний погибшего руководства назначили на сегодняшний вечер. Я уже знал об этом от Ёсиды, он связался со мной ещё утром, добавив, что и документы для смены фамилии тоже подготовил. Молодой, энергичный и дотошный – идеальные качества для адвоката, без него нам бы пришлось гораздо сложнее, так что я оценил его работу. — Значит, завтра с утра соберём собрание акционеров, — усмехнулся я уголком рта. — В том же составе, что и сегодня, как я полагаю. Когда мы вышли из палаты, я буквально наткнулся на медсестру, и её взгляд был почти таким же, как и у её коллеги двадцать пять лет назад, разве что пропорция страха и презрения немного отличалась. «Вы и ваши посетители беспокоите персонал и других пациентов, вам лучше продолжить лечение дома» – так мне когда-то сказала старшая медсестра районной больницы, и я не стал с ней спорить, хотя и мог бы. Вернуться домой было проще, там от меня никто не шарахался лишь от того, что мой хороший знакомый явился навестить меня с охраной и попытался вручить пистолет «на всякий случай». Сейчас женщина лишь недовольно оглядела нашу компанию и молча прошла мимо. Да, нам больше не двенадцать лет и выставлять нас из больницы было бы куда как сложнее, но в целом – ничего нового. На улице мы разделились – Хибари поехал в офис своей конторы, Хаято – охотиться на Ноду, а мы с Ямамото направились в Синдзюку. Я уселся на переднее сидение, и подумал, что внутри его машина вполне соответствует своей внешности. Я с удовольствием провёл ладонью по кожаной обивке, полюбовался приборной панелью. — Нравится моя малышка? — улыбнулся Ямамото, поворачивая ключ в замке зажигания. Мощный мотор заурчал под капотом как огромный кот, и мы медленно и торжественно вырулили со стоянки. — Нравится, — честно признался я. — Только ездить на ней не везде удобно, уж больно низкая подвеска. — Есть такое, — легко согласился Ямамото. — Но она всё равно крута! С этим заявлением было не поспорить, и я приготовился наслаждаться поездкой. Я любил машины, хорошие, качественные, мощные и крутые. Такие, по которым сразу ясно, кто в них ездит, но моя сгорела, и я не стал покупать новую. Некуда было больше ездить, не перед кем хвастаться. Кажется, пришло время менять и это, хотя теперь мне уже не солидно садиться за руль самому, но ездить на хорошей машине – дело принципа. На Синдзюку царил хаос, у входа в здание, у лифта и на этаже то и дело попадались парни, чьи пиджаки были подозрительно оттопырены в районе подмышек, по этажу носились мужчины посолидней, то и дело кто-то на кого-то кричал или хлопал дверьми. Я ожидал услышать командный голос Ханы и неприятный смех Мукуро из кабинета с табличкой «бухгалтерия», но там было на удивление тихо, я заглянул, и увидел Мукуро с вдохновенным видом прижавшего ухо к дверце сейфа и ковыряющего в замке шпилькой, которую достал из своей сложной причёски. Я аккуратно закрыл за собой дверь, решив им не мешать. Громче всего надрывали глотки на территории дирекции, за дверью, отделяющей часть коридора с кабинетами самого высокого начальства; в тот момент, когда Ямамото как раз открыл передо мной эту самую дверь, кто-то воскликнул: — И кто теперь возьмёт на себя ответственность!? Старый Сакамото, с белым пухом волос вокруг блестящей лысины и покрасневшим от гнева лицом, порывался избить кого-то своей узловатой клюкой, а молодой парень, явно приставленный к нему помощником, крайне осторожно пытался его утихомирить и дать таблетки от давления. — Только посмотрите на себя! — орал он. — И это могущественный клан, что держал под собой весь Канто! — Да, дядя Сакамото, — не мог не согласиться я, заходя в помещение. — Не слишком-то вдохновляющее зрелище. Старик, прищурившись, посмотрел на меня, а потом ухмыльнулся, узнавая. — А, Каи, несносный ты мальчишка, явился-таки! Сделай что-нибудь с этим стадом баранов, пока я не заработал себе сердечный приступ! Он позволил усадить себя в кресло, кряхтя и морщась, выпил таблетки. Его помощник тут же начал обмахивать старика веером – повреждённая взрывом система кондиционирования на ближайших этажах всё ещё не работала, и в помещении было ужасно душно. Я в очередной раз убедился, что пятнадцать лет – это чудовищно много для клана якудзы, слишком уж короток наш век. Сакамото, работавший ещё на моего деда, и практически отошедший от дел, когда его стало подводить здоровье, исключение, лишь подтверждающее правило. Я не узнавал большей части людей, собравшихся сейчас здесь, а они не узнавали меня, только кто-то переспрашивал: «Эй, он и вправду сказал «Каи» или мне послышалось?». Правду говорят, что нельзя в одну реку войти дважды, я вернулся в клан, но он уже стал совсем другим. — Кто-то здесь говорил об ответственности? — спросил я, выходя вперёд и оглядывая окружающих. — Я готов взять её на себя, ответственность за Каи-гуми! Это был важный момент, нужно было показать себя, дать понять этим людям, что я имею право распоряжаться, иначе никакое завещание не поможет мне получить их уважение. Я стоял перед ними, смотрел на них, и ждал, решится ли кто-нибудь выступить против, но так и не дождался. — Ты ведь сын Иэмицу-оябуна, Цунаёши? — уточнил мужчина со шрамом на щеке, кажется, это был Харада, глава нашей самой западной группировки. — А ты сильно изменился… — Всего лишь привёл волосы в порядок, — пожал я плечами, и всех как будто «отпустило», напряжение, буквально висевшее в воздухе, заметно спало и люди будто бы расслабились. Наверное, мне повезло, что в последнее время дела клана шли неважно, иначе это бы не было так просто. Но никто не рвался взять ответственность за разваливающийся на части клан, а так, у них теперь есть козёл отпущения, на кого можно всё взвалить. Они лишь боялись потерять своё, не стремясь стать во главе, тем легче для меня – не нужно было тратить время на убеждение этого «стада баранов», как метко их назвал Сакамото. В помещение тихонько проскользнул Ёсида с пачкой каких-то бумаг, почти сразу за этим где-то зазвонил телефон. Снова началась суета, но уже гораздо более организованная, рабочая, мы выиграли этот раунд, безрассудно пойдя ва-банк, и мы не просчитались – Ноды здесь не было. Когда я направился к кабинету оябуна, то краем глаза увидел, что Сакамото довольно улыбается. В кабинете Иэмицу царил неописуемый бардак, складывалось ощущение, что он регулярно здесь ночевал, хотя и непонятно зачем. Куча одежды в шкафу, в том числе и не очень свежей, скомканный плед на диване, дверца бара раскрыта, почти пустая бутылка сётю[31] на журнальном столике, на столе несколько грязных чашек с кофейными разводами, вперемешку с бумагами. — Орегано-сан ещё пыталась иногда наводить здесь порядок, но надолго этого всё равно не хватало, — сказал Ямамото, прислонившись спиной к стене рядом с дверью, и любой, кто попытался бы войти, рисковал нарваться на что-нибудь неприятное в его исполнении. Я ещё раз посмотрел на раскиданные повсюду бумаги, на неплотно задвинутые ящики, открытые дверцы шкафов, взгляд зацепился за стоявшее на столе старое фото в рамке – Иэмицу, мама и я, лет, должно быть пяти. Я положил его стеклом вниз, чтобы не отвлекаться и покачал головой. — А ещё тут уже всё перетрясли. — Полицейские проводили обыск, — подтвердил Ёсида. — Сегодня с дверей сняли пломбы, оставив только на зале для совещаний, а до этого здесь побывало несколько групп экспертов, но не нашли ничего незаконного, отчего сильно злились. — Это хорошо, что не нашли, — кивнул я, садясь в мягкое кресло с высокой спинкой. — Теперь, главное, чтобы нашли мы… Планировка офиса была такой же, как я помнил, сменился цвет обоев, часть мебели, но в целом, всё было так же. Я развалился на кресле и стал вспоминать… Иэмицу, сидевший за этим же столом, наливавший выпивку у бара, убиравший бумаги в сейф… Баночки с формалином, в которых плавают обрубки мизинцев… Пачки наличных денег – то, что ещё не положили в банк и не раскидали по счетам, не «отмыли» через многочисленные фирмы… Завёрнутый в промасленную бумагу блестящий от смазки пистолет… Всё это есть в этом кабинете, и я помню, должен помнить, где именно, а самое главное, как это достать. Я открыл глаза, резко крутанулся на кресле, встал; прямо позади стола в тонкой рамке под стеклом – изображённый тушью даймон клана, каллиграфически выведенное название, если взяться за раму вот так, нажать в трёх местах и повернуть… Вряд ли сацу не пытались, но, если Ёсида говорит, что не нашли, значит они просто не смогли его открыть. Но снять картину только полбеды – в нишу за ней вмонтирован сейф, буквенно-числовой код, несколько штурвальчиков. Вряд ли пароль остался прежним, но попробовать стоило. Я вводил буквы и цифры, крутил рукоятки в определённой последовательности, но пароль пятнадцатилетней давности, подсмотренный и отложившийся в памяти, не подошёл. Я вернул все значения на исходную позицию и задумался. Наверняка была какая-нибудь подсказка – он ведь должен был понимать, что своей смертью не умрёт, поэтому написал завещания, аж целых две штуки. «Смени уже, наконец, фамилию!» – вспомнил я. Он мог написать это и в обычном завещании, где говорилось про акции, но нет, он счёл это достаточно важным, чтобы добавить в то, что заверял кровью. Могли ли эти слова значить нечто большее, чем казалось на первый взгляд? С третьей попытки я его всё-таки открыл, даже сам так удивился, что не сразу и поверил, но деньги и документы были здесь. Оружие и остальное оставалось в другом сейфе, но в нём мне не было надобности, так что я шмякнул папкой о стол и улыбнулся. — Ну что, за работу? Только пусть кто-нибудь приберётся в этом свинарнике! Ёсида было бросился переставлять бутылку со столика в бар, но Ямамото довольно-таки резко ухватил его за плечо и усадил в кресло. — Ты – сингин, вот и веди себя соответственно, — сказал он ему, а потом повернулся ко мне. — Сейчас всё будет. Он ненадолго выглянул из кабинета, отловил в коридоре какого-то парня и тот, вежливо поклонившись присутствующим, принялся за уборку. Это был совсем ещё молоденький мальчишка, но его лицо показалось мне знакомым, наверняка чей-нибудь сын или племянник. Грязные чашки и бокалы исчезли почти мгновенно, зато в кабинете появился свежий кофе, довольно неплохой, хоть и растворимый, а потом ещё и электрический вентилятор, что нас особенно порадовало, учитывая погоду. Стоило мне начать разбираться с той папкой сплошного компромата, что была в сейфе, то понял, что мне ужасно удобно сидеть за этим столом, я почему-то знаю, где лежит бумага, где ручки, всё было под рукой, только всё время цеплялся взглядом за перевёрнутую фотографию, пока не сунул её в нижний ящик. Это было странно и правильно одновременно, но всё равно было сложно поверить, что мы с Иэмицу настолько похожи, вплоть до мельчайших привычек. Первым делом нужно было разобраться, за что конкретно отвечал каждый из погибших, и кому поручить эту зону ответственности. Что-то требовало срочного переформирования, что-то, например бухгалтерию, лучше было не трогать. Ну, по крайней мере, у меня было на кого взваливать эти полномочия, были проверенные временем и многочисленными испытаниями люди, которым я доверял, как самому себе. Не нужно было выискивать подходящих кандидатур среди оставшихся, ломать голову, кто на что способен. Это было единственной хорошей новостью, всё остальное уже не так радовало, в особенности объёмы предстоящей работы. Это только стол был мне удобен, а всё остальное, чем пользовался Иэмицу, вызывало недоумение, в том числе, и то, как была организованна работа. Я сбился со счёта, сколько раз приносили кофе, пока мы втроём разбирались с делами, но, точно могу сказать, что ещё нам приносили обед. Честно говоря, я этого практически не заметил. Зато я не мог не заметить, что к назначенному времени оглашения завещаний Мукуро успел заехать куда-то переодеться, так что теперь он выглядел вполне прилично. Всё-таки штаны, пусть и кожаные, это лучше, чем женское кимоно и косметика. А то, что волосы у него, как оказалось, ниже задницы, так это он не один такой оригинал – Скуало вон тоже с патлами ходил, пока Занзас не стал боссом. За неимением других вариантов, оглашать завещания решили в переговорной, где, помимо нашей старой компании, собралось много самых разных людей. Никто и не подумал возражать, что вместо Рёхея сидела Хана, но присутствие Мукуро и Хибари, в общем-то, к клану никакого отношения не имевших, вызвало несколько удивлённых взглядов. Здесь были все главы подразделений, заместитель Орегано из бухгалтерии, ну, и Ёсида, разумеется. Ноды всё ещё не было, а значит, он уже понял, что Хаято его ищет и ничем хорошим это закончиться не может. А чего он собственно ждал? Что может безнаказанно пренебрегать интересами клана? Сакамото удобно устроился в глубоком кресле и громогласно объявил, что не понимает, какой смысл был собирать «всю эту толпу бездельников». Он был во многом прав, но формальности должны быть соблюдены. Ёсида открывал конверты и зачитывал завещания, начиная с Базиля, занимавшего самую низкую должность среди погибших. Его слушали молча и довольно спокойно, ведь пока не прозвучало ничего, что бы касалось их напрямую. А вот завещание Иэмицу ждали, хотя, думаю, многим было понятно, что я появился здесь и принялся копаться в документах не просто так. — Все акции, значит, теперь у вас, Тсунаёши? — решил уточнить один из глав подразделений. Пятнадцать лет назад он относился ко мне, как к маленькому ребёнку, не принимая всерьёз, и с тех пор явно ничего не изменилось, хотя формально он говорил вежливо. — Что ж вы раньше не побеспокоились о своём наследстве? Столько лет ни слуху, ни духу, а теперь… подозрительно, знаете ли. Акции, это конечно важно, но… Не дослушав, что он там хотел сказать, я достал из внутреннего кармана ещё одно завещание. То, к которому собравшиеся здесь имели явно больше доверия, чем к любым заверенным юристом бумажкам. Развернул и продемонстрировал всем, благо оно было написано так крупно, что разглядеть можно было без проблем. — Причина, по которой мне пришлось находиться в стороне от бизнеса, касается только меня и Вонголы Занзаса. Если так любопытно, можете спросить у него, но что-то я сомневаюсь, что вы настолько глупы, чтобы так рискнуть здоровьем. Может быть, у кого-то ещё есть вопросы по поводу последней воли моего отца? Я не любил называть Иэмицу так, но сейчас, говоря «оядзи»[32] я имел в виду не столько родственные узы, сколько наши отношения внутри клана. Мы сильны за счёт связывающих нас чувств, любая организация существует, покуда у неё есть общая цель, пока она едина. Сила не в деньгах и не в оружии, сила в братстве, и терять эту силу, когда её и так остались самые крохи, из-за глупой привычки? Да ни за что! Что характерно, больше на эту тему вопросов не возникало. Другое дело, что и без этого было очень много всего, что нужно было обсудить, срочно решить, принять меры. Практически сразу стало понятно, что никакого совещания завтра собирать уже не надо, здесь были все, кто имел вес в нашем обществе, от чьих решений и действий зависила дальнейшая судьба клана. Конечно, для приведения в исполнение некоторых решений нужно было дождаться утра – для передачи акций, для слияния со строительной фирмой Хибари. Но всё решалось здесь и сейчас. Мне очень не хватало Хаято, но я понимал, что он просто не мог ждать. Ему практически физически требовалось разобраться с Нодой лично. Он нуждался в том, чтобы защищать меня не меньше, чем в кислороде, а я нуждался в том, чтобы рядом был тот, кому я верю, целиком, полностью и безоговорочно, на кого могу положиться, не задумываясь. Чтобы идти вперёд, я должен чувствовать, что со спины меня прикроют. Это всегда было ужасно эгоистично с моей стороны, но я не мог уже себя переделать. После столь долгой разлуки снова выпустить его из виду было тяжело настолько, что мне приходилось специально сосредотачиваться на том, чтобы не думать о Хаято. Если бы мне не нужно было разбираться с делами клана и участвовать в совещании, я бы метался по комнате, как тот тигр, которого я в детстве видел в зоопарке Уэно. Я распределял полномочия, попутно несколько изменяя сам принцип управления и зоны ответственности. Нельзя было просто сказать: «На Гокудеру Хаято возлагаются обязанности, которые прежде выполнял Орена Турмерик», хотя это было бы проще. Да, я назначил его со-хомбутё, а когда кто-то поинтересовался, куда же это он запропастился в такой ответственный момент, я спокойно ответил, что он выполняет моё поручение. При этом губы будто сами сложились в такую ухмылку, что все явно решили, что я отправил его расследовать взрыв. Действительно, что сейчас может меня злить сильнее, чем смерть Иэмицу? За окнами начало темнеть, старый Сакамото явно был утомлён долгим днём, он, хоть и держался бодро, но его глаза выглядели усталыми, так что я постарался закончить с основными вопросами, и объявил конец совещания. Расходились медленно, Сакамото на прощание долго распинался, что приедет ко мне, и что ему нужно многое мне рассказать, но в итоге остались я, Ямамото, Хибари, Мукуро, Хана и Ёсида. Наш новый состав совета директоров, правда без Хаято и Рёхея, но сама тенденция на лицо. — И так, сначала надо решить на счёт похорон, — начала Хана, вооружившись блокнотом и ручкой. — Тела отдадут завтра, — сказал Ёсида. — Я специально ещё раз уточнял. Учитывая их состояние, кремация – единственный вариант. — Не вижу смысла собирать много народу на сами похороны, — заметила Хана, отлистав несколько страниц своего блокнота. — Если немного доплатить за срочность, всё можно устроить в кратчайшие сроки. Просто похороны, места на кладбище они купили заранее, а вот поминки должны быть действительно масштабным событием. Я подобрала списки для рассылки приглашений, нашла священника, нужно проработать ещё некоторые организационные моменты, но в целом всё будет готово к завтрашнему вечеру. Я подумал, стоит ли учитывать, что Иэмицу и остальные были католиками? Никто из них в своих завещаниях ничего не написал о похоронах, хотя вот мой дед просил, чтобы его тело отправили на родину. Им было настолько всё равно? Я помнил золотой крестик на груди Базиля – видел его, когда мы отмокали в горячих источниках после тренировочных спаррингов. Тогда нам было лет шестнадцать, или и того меньше, и я не говорил с ним о вере, тогда это казалось совсем не важным. — Буддистского священника? — всё-таки переспросил я, а она только пожала плечами, мол, какого ещё тебе надо? — Ладно, раз они ничего об этом не написали, пусть будет буддистский обряд. Дай мне этот список, я посмотрю, да и нужно ещё приглашения, по тому же списку, как я понимаю, на субботу – проведём оякохаи[33]. Она тут же дала мне распечатку со списком. Колонка фамилий и рядом – занимаемая должность. Как ни смешно это признавать, якудза должен быть всегда очень вежливым, в этом залог его добрых отношений с коллегами, с людьми, живущими на нашей территории, с политиками и бизнесменами. Не пригласить кого-то важного было бы крайне недальновидно с нашей стороны. Как мне показалось, всё было в порядке, но для надёжности я передал этот список всем по очереди. Они внимательно и дотошно прочитали его от начала до конца, все, кроме Ёсиды, который явно был удивлён масштабом мероприятия. — Сами приглашения нужно будет заказать в типографии, и рассылать курьерами, — продолжила Хана. — Я нашла контору, которая согласна напечатать весь тираж за сегодняшнюю ночь. Можем заодно и вторую партию дать им же, пусть завтра утром печатают, которые на субботу. Если список такой же, нужно только составить макет… — Ну, это быстро, — улыбнулся я. — Если этим занималась Орегано, у неё на компьютере должна быть соответствующая программа. Хоть какая польза будет от того, чем я занимался всё это время. Мукуро фыркнул, наклонил голову к плечу и сказал: — А о том, что для проведения поминок нужна куча народу, вы не подумали? Нужно, чтобы кто-то встречал гостей, собирал конверты с подношениями[34] и всей прочей лабудой занимался. — Пусть дзюн-касэи-ин[35] поработают, — пожал плечами Ямамото, явно не видящий причин для беспокойства. Но Мукуро всё равно ещё некоторое время ворчал, что мы не уделяем должного внимания мелочам. Пока мы с Ханой и Мукуро быстренько закончили с приглашениями, Ямамото сделал несколько звонков. Мы уходили почти последними – Хана снова позвонила в типографию и обговаривала последние мелочи, уже в лифте Ямамото сказал мне, что всё устроил и помощников на поминках, и на счёт охраны дома на Хироо. Я проверил телефон, но сообщений от Хаято всё ещё не было. Волноваться было глупо, но я ничего не мог с собой поделать.***
Хотя Лаванда и предлагала прийти к ним на ужин, я решил сначала закончить с делами, прежде чем встречаться с ней снова. Отвечать на её вопросы сейчас мне казалось неуютной перспективой, да и знакомиться с женой Ямамото пока желания не было. Зачем лезть в чужую жизнь, в чужую семью? С этим я уже слишком сильно опоздал, да и не только с этим. Я снова сел в машину Ямамото, чувствуя себя несколько неловко, используя его как простого водителя. Всё-таки не рядовой член клана, но я понимал, что после того, как я рассказал о нападении, меня никто не оставит без присмотра. И так утром чуть ли не с боем доказывал Хаято, что ничего не случится, если я загляну на работу. Ямамото отвёз меня в дом на Хироо, хотя слова «дом» совершенно недостаточно, чтобы описать это место, просто я привык его так называть. На самом деле там было чуть ли не целое поместье, очень традиционное и очень старое. Его купил ещё мой дед, когда сколотил неплохой капитал и стал зваться оябуном, правда, я этого не помнил, да и не мог бы – к тому моменту, как я родился, дед был уже мёртв. Думаю, был бы он жив, не допустил бы, чтобы Иэмицу женился по фальшивому паспорту. Старик Сакамото любил поболтать о старых временах за чашечкой саке, а я когда-то очень любил его слушать. И дом этот, с просторным двором, широкой энгавой[36] и небольшим прудом я тоже любил. Я был японцем лишь на половину, но по-настоящему любил традиционные вещи, уважал обычаи и ритуалы. Крещёный католиком, я гораздо чаще бывал в синтоистких храмах, и искренне полагал, что когда мы с ребятами несли микоси[37] на мацури[38] в нашем крохотном Намимори, мы делали богоугодное дело. В христианских церквях я бывал редко, каждый раз мысленно проговаривал про себя то, что стоило бы сказать на исповеди, но так ни разу и не произнёс этих слов вслух. Я любил этот дом, но не любил в нём бывать, вот такое противоречие, одно из многих в моей жизни. Потому, что этот дом всегда ассоциировался у меня с Иэмицу, с тем Иэмицу, которого не знала мама, и которого не любил я. Впрочем, иногда я думал, что мама всё прекрасно знала, и о нём, и обо мне, просто не говорила. Она всегда улыбалась, и к этой её улыбке стоило возвращаться. Мама была похожа на маленькое солнышко, с ней рядом всегда было тепло, легко и просто, какие вообще могут быть сложности, пока она улыбается и накладывает добавку? Когда она умерла, нелепо и глупо, я просто не мог в это поверить. Мама поехала в гости к подруге, доехала до нужного города на скоростном поезде и села в такси – идти было не так уж и далеко, но у неё опять разболелась нога. А по встречной полосе ехала фура, у которой в самый неудачный момент отказали тормоза. Я не мог поверить, что её больше нет, даже когда опознавал тело, организовывал похороны. Я не мог поверить в её смерть, когда звонил Иэмицу, чтобы сказать о том, что случилось. И я не смог его простить за то, что он не приехал. Мама любила его, и я всегда считал, что и он любит её не меньше. Каждый раз, когда я видел их вдвоём, мне казалось, что Иэмицу становится совершенно другим человеком, будто мамино присутствие делает его лучше, чем он есть, будто она затмевает своим светом тьму в его сердце. Должно быть, я ошибался. Я смотрел на этот дом, на потемневшие деревянные ворота, обтянутые бумагой сёдзи, чисто выметенный двор, и думал, что он нёс в себе гораздо меньше личного, чем кабинет, который я совсем недавно покинул. Просто большой традиционный дом, не сказать, что пустой, но раньше он выглядел более «семейным», должно быть от того, что тогда Турмерик и Орегано ещё не съехали на отдельную квартиру. И это, кстати, тоже показатель того, как идут дела клана – когда в главном доме никто не хочет жить, стоит задуматься о том – почему. Базиль ведь тоже жил не здесь, про остальных я не знаю, жили ли они тут и тогда, когда я был здесь в прошлый раз. Сейчас в доме был только один парень – из тех, что, как говорят, «на испытательном сроке», в обязанности его входило следить за домом и исполнять поручения. Судя по тому, что в доме было чисто прибрано, он вполне справлялся с этой нехитрой задачей. Я прикинул, что у меня осталось всего несколько часов, прежде чем Хаято скажет, что Нода готов отвечать на мои вопросы. Стоило немного поспать, чтобы привести в порядок гудящую голову, так что экскурсия по дому вообще, и в комнату Иэмицу в частности, пока откладывалась. Я расстелил себе футон в гостевой спальне, переоделся в найденную там же юкату и уснул, будто вырубили. Проснулся я от того, что у меня болела голова, света сквозь сёдзи почти не проникало, а значит было уже совсем поздно. В черепе кто-то перекатывал тяжёлые шары от одного виска к другому, вдобавок, ныл ушибленный затылок. Наверное, Ямамура была права, когда пихала в меня таблетки – сотрясение мозга довольно поганая штука. Это когда мне было пятнадцать или двадцать лет, моей головой можно было пробивать стены и идти дальше, сейчас уж так не получится. Так что, достав из кармана висевшего в шкафу пиджака таблетки и сунув в рукав телефон, я пошёл в сторону кухни, борясь с желанием придержать голову руками. А там наткнулся на присматривающего за домом парнишку. Впервые за долгое время я увидел такой взгляд, восхищённо-удивлённый, уважительный. И это только потому, что между неплотно запахнутыми полами юкаты виднелись татуировки, а рукава чуть ниже локтя выставляли на обозрение шрамы на руке. Наверное, он думал, что это всё ужасно круто, когда-то и я считал так же, а потом просто не видел в шрамах или ирэдзуми чего-то особенного. Это одежда, которую нельзя снять, вся биография запечатлённая на коже, недвусмысленная и конкретная. Парень начал суетиться, предлагая заварить чай, сварить кофе или приготовить что-нибудь из еды. Я выбрал кофе – впереди была долгая ночь, а запасы моих сил были уже на пределе. Пока он возился с джезвой, я выпил таблетки, уселся за стол и положил перед собой телефон. Часы на экране показывали, что приближалась полночь, а значит, я проснулся очень вовремя – ещё есть время подлечить голову. Я пощупал затылок и обнаружил там шишку, вот уж совсем хорошо, боюсь даже представить, как это со стороны выглядит при моей короткой стрижке. Я снова посмотрел на телефон, будто от этого он мог скорее зазвонить, и только сейчас подумал, что это было странно, записать для Хаято тот номер, по которому я связывался с Хибари. А может быть я не хотел смешивать мои мирные пятнадцать лет с нынешними делами? Потом мысли перескочили на Хибари, и я всерьёз задумался, почему он так вёл себя на нашей встрече. Хибари всегда был весьма сложным в общении человеком, учились мы в одной школе, но он был на класс старше меня. В младшей школе мы не общались, не было точек соприкосновения, в тут пору я предпочитал вести себя тихо, опасаясь, что учителям может прийти в голову вызвать в школу моего отца. Совершенно напрасно, как потом оказалось – единственными упрёками в мой адрес, что доводилось услышать маме, были мои скверные оценки, даже о прогулах почему-то умалчивали. Хибари же был из тех, кто всегда производил благоприятное впечатление: его успеваемость была в норме, он был членом, а потом и главой Дисциплинарного Комитета. Учителя его уважали, а ученики – боялись, потому что под вежливой маской прятался хищник, которого бесил один только вид травоядных. В отличие от меня, с детства наблюдавшего не только «лицевую», благопристойную сторону жизни, но и её «изнанку», Хибари был, как принято говорить, из хорошей семьи. Его родители никогда бы не поверили, что их сын способен связаться с дурной компанией, а уж в то, чем занимается по ночам хвалёный Дисциплинарный Комитет, и подавно. Начинал он с малого – избить одного ученика за нарушение правил, потом другого, потом подраться с бандой из техникума... И каждый раз этого было недостаточно, потому, что Хибари был сильней. Гораздо сильней, и уже не мог получить наслаждение от драки, особенно, когда приобрёл определённую репутацию, и жертвы перестали оказывать сопротивление. И тут как раз подвернулся я, с трупом, от которого срочно надо было избавиться. В теории я прекрасно знал, что надо делать, но на практике всё оказалось немного сложней, и в одиночку было не справиться. Думаю, Хибари никогда не был так удивлён, как в тот день, когда один из самых тихих учеников школы сказал, что ему требуется помощь в том, чтобы незаметно вынести из дома тело. У Хибари был мотоцикл с коляской, что и делало его в моих глазах незаменимым сообщником, он же явно считал, что где один труп, там непременно будет и второй, а это уже какая-никакая, но перспектива. Мы запихнули тело в ванную и провозились несколько часов, расчленяя его, это тоже оказалось нелёгким делом. Потом упаковали в мешки для мусора, добавив туда камней, сгрудили всё это добро в коляску и поехали к Ямамото за надувной лодкой, чтобы выкинуть останки в море. К тому моменту, как мама вернулась из гостей, ничто в доме не напоминало о произошедшем. Хибари делил окружающих на хищников и травоядных, я – на якудза и катаги, так что мы часто сходились во взглядах. Он, помнится, говорил, что я удачно мимикрирую, но стоит меня разозлить, как когти и клыки лезут наружу. Наверное, он был прав, слишком уж часто меня переклинивало, и я входил в раж, чтобы потом в шоке смотреть на дела рук своих. Потом привык, но лет в четырнадцать-пятнадцать временами я боялся самого себя, хотя сейчас в это трудно поверить. Те, кто не знал меня достаточно близко, считали меня тихим и спокойным ребёнком, иногда даже неудачником, что было не так уж далеко от истины, если вспомнить первоначальный смысл слова якудза[39]. Но они просто не видели, как мне рвёт крышу во время разборок. Ведь я улыбался им из-за прилавков на мацури, я улыбался, когда признавался, что не сделал очередное домашнее задание, я улыбался, так же, как Иэмицу улыбался матери, когда оправдывался, что не мог приехать раньше. Чем дольше я думаю об этом теперь, тем больше понимаю, как похож на своего отца – такая же лицемерная скотина. Это не самая приятная новость в этом тысячелетии, но гены пальцем не выковыряешь. Тьма в моём сердце неистребима, и она затягивает туда всех, кто оказывается слишком близко. Честно говоря, когда я уходил из клана из-за обещания Занзасу, то думал, что дело возглавит Хибари, у него были все шансы неплохо устроиться: хотя тот же Хаято не стал бы ему подчиняться, другие вполне могли бы работать с ним. А может, я и был не прав, если судить по той приписке к отчёту от Ямамото, или тому, что сам Хибари посчитал естественным провести слияние фирм. Одна из причин, почему мы могли мирно работать вместе – ему не нужно приказывать, чего он бы не потерпел, он всегда сам понимал, что именно должен сделать, чтобы мой план был приведён в исполнение. Ну, и то, что его устраивали мои планы, тоже нужно учитывать. Хибари жаждал драки, смертельной опасности и крови врагов. И дать ему это мог только я, с гордостью говоривший «якудза» и приходивший в ярость, услышав «борёкудан»[40]. Прожив без всего этого пятнадцать лет он явно не мог упустить шанс вернуться. Может быть, тогда он и испытал облегчение, перестав быть частью нашей банды, тем более ему добавилось хлопот с фирмой его отца, кто знает. Но сегодня я снова видел хищника, почуявшего добычу. Для него быть якудзой, значило быть сильным, быть над толпой тех, кого он так презирал, вершить собственное правосудие. Покинуть ряды честных, законопослушных, и снова жить по-своему, а не подчиняться чужим правилам. Видимо, я так активно думал о Хибари, что он это как-то почувствовал, и заявился, когда я приступал ко второй чашке кофе. Такой же безупречный, как и днём, в отглаженном костюме, свежей рубашке. Даже носки идеально белые и, на фоне тёмных досок пола, чуть ли не светящиеся от своей чистоты. Он выглядел совершенно спокойным, даже равнодушным, но я знал его слишком давно, чтобы не видеть – он предвкушал хорошее развлечение. Он чуял чужую кровь, что прольётся этой ночью, и не мог преодолеть соблазн поучаствовать. — Ты что, никуда сегодня не собираешься, Цунаёши? — спросил он, скептически изогнув бровь. — Выглядишь так, будто собрался спать. — Наоборот, — поправил его я. — Только что проснулся и пью свой утренний кофе. Время пока есть, может, присоединишься? — Не люблю кофе, — поморщился он, но сел за стол вместе со мной. Потом посмотрел на притихшего паренька, старательно делавшего вид, что для него нет ничего интереснее мытья посуды. — Завари мне чай, зелёный. Тот сначала вопросительно посмотрел на меня, получил в подтверждение кивок и обдал кипятком старый глиняный чайник. Интересно, а почему те двое, кто в качестве охраны стояли на воротах, пропустили Хибари без вопросов? Хотя, этих парней прислал Рёхей, и они вполне могли знать его в лицо. Да, иначе было бы совсем не смешно, если бы никто из моих ребят не мог сюда свободно пройти, а уж если бы кто-нибудь вздумал меня будить ради того, чтобы заявить, что «Пришёл какой-то тип и говорит, что вы его ждёте». Да я бы взбесился! Я невольно улыбнулся этой мысли, чувствуя, что голову немного отпускает. Ещё совсем немного – несколько минут уютной тишины старого дома, пара глотков кофе – и она совсем пройдёт. Хибари, сидевший напротив меня, держал чашку обеими руками, любовался завитками пара, поднимающимися от поверхности чая, и тоже выглядел вполне довольным собой и окружающим. Не было напряжения, нервозности, даже волнение о Хаято, не дававшее мне покоя днём, куда-то ушло. Я просто ждал адрес, чтобы встать, одеться и поехать. Будто сам дом напоминал мне, как нужно работать. Резкая трель пришедшего сообщения заставила меня поморщиться. — Нужно будет сменить сигнал, — пробормотал я, снимая блокировку и выбирая в меню строчку «входящие». — Лучше сразу телефон, — сказал Хибари, чуть скривившись. — А то это убожество портит тебе имидж. — С каких это пор тебя стало волновать что-то подобное? — слегка удивился я. Кофе был допит, оставалось только переодеться, и можно будет отправляться. — Наверное, с того момента, когда я понял, как много в бизнесе значит первое впечатление, — проворчал он. Хибари оставался со своим чаем на кухне, когда я ушёл в комнату приводить себя в порядок. В шкафу обнаружился ещё один костюм, несколько галстуков на выбор и свежая рубашка. Когда я оделся, то с удивлением понял, что пиджак сидит как влитой, будто шили по моим меркам. Я провёл ладонью по подбородку, почувствовал колючую щетину и горько усмехнулся – осталось только обесцветить волосы и никто не заметит, что у клана сменился оябун. Мне не хотелось быть похожим на Иэмицу, если этого можно избежать, и я отправился на поиски бритвы, желательно электрической, чтобы сэкономить время. Хибари ничего не сказал о том, что нам пришлось задержаться, просто демонстративно ждал меня в машине, пока я закончу. Ввёл в навигатор полученный мной адрес и мы поехали в сторону порта. Стоящий особняком старый склад – идеальное место для того, кто хочет сохранить свои занятия в тайне. Мы ехали по ночному городу, через сияние огней, машина шла мягко и практически бесшумно. Постепенно широкие и ярко освещённые улицы оставались позади, а мы всё молчали. Не потому, что нам не о чём было говорить, а от того, что это отвлекло бы нас от цели. Картина, открывшаяся нам, была вполне ожидаема: избитый и потрёпанный мужчина, надо полагать, Нода, был привязан за руки к какой-то торчащей из стены скобе, а Хаято немного нервно крутил в руках телефон, ожидая моего появления. Мукуро был краток и ёмок, описав его как «жирный придурок, обожающий кошмарные галстуки в горошек» - более точной характеристики и не подобрать. Моя память на лица всегда была гораздо лучше, чем на имена, так что я даже вспомнил, что действительно видел этого человека, правда очень давно. Тогда он ещё не был настолько тучен, а в глазах не было этого затравленного выражения. Время меняет всех, и не всегда в лучшую сторону. Хаято с некоторым недовольством покосился на Хибари, но когда посмотрел на меня, то широко улыбнулся, радостно и довольно. — Вот, вы просили не увлекаться, так что я постарался, чтобы он был пригоден для допроса, — довольно сказал он. Освещение здесь было плохонькое, всего одна тусклая лампочка под потолком, но даже его было вполне достаточно, чтобы увидеть, как затрясло Ноду от этих слов. Я откровенно поморщился – всегда считал, что если уж делаешь что-то, то будь добр ответить за свои поступки. Я никогда не бежал от расплаты, принимал на себя ответственность, и совершенно не переносил трусость. Я видел панику, я чувствовал её в воздухе вместе с удовлетворённостью Хаято и предвкушением Хибари. Последние крохи жалости, что ещё оставались во мне, исчезли. Этот человек их не стоил. — Ты ведь не будешь против, если я им займусь? — спросил Хибари, я кивнул, и он снял пиджак, как можно более аккуратно пристроил его на каких-то ящиках, предварительно отряхнув с них пыль, потратив на это полпачки бумажных салфеток, и теперь закатывал манжеты. Действительно, зачем портить хороший костюм чужой кровью? Я не испытывал желания заниматься этим сам, тем более, меня всегда больше интересовал результат, нежели процесс. Какая разница, как получены сведения, если они нужны? Хибари же, ломая кости и проливая чужую кровь, будто говорил – я снова хищник. Он доказывал самому себе и окружающему миру, что имеет на это право. Я бы сказал, что это было скучное зрелище, жуткое, пожалуй, если подойти к вопросу объективно, но всё равно скучное. Я испытывал ярость во время драки и удовлетворение от побед, но не получал никакого удовольствия при виде чужих мучений. Когда я ломал руки и рёбра тому парню, что напал на меня, это было просто работой, ну и немного злости от того, что они на меня напали. Когда я смотрел на горящего Бьякурана, я радовался, что он больше не будет переделывать мир под свои нужды, но само по себе обуглившееся человеческое тело было отвратительно. Нода и так не представлял собой объект, приятный для созерцания, а уж после того, как над ним хорошенько поработал Хибари, картина стала ещё неприглядней. Но так было нужно, так же, как небрежный и некрасивый на первый взгляд подмалёвок ложится в основу картины. Мы узнали достаточно, чтобы можно было делать выводы, но полностью картина не складывалась. Должно было быть что-то ещё, и это не давало мне покоя. Нисигути-ренго хотели наш бизнес и нашу территорию, а Нода, глядя на то, как печально всё обстоит с делами клана, посчитал, что выгоднее примкнуть к тем, кого заранее счёл победителями. Ничего личного, просто бизнес. Подход больше свойственный американским гангстерам, чем якудза. Было немного неприятно слушать его доводы, зато, перед тем как убить его, я мог столь же искренне повторить – ничего личного, просто во благо клана. Когда, вышвырнув за борт лодки замотанное в чёрную плёнку тело, я снова взялся за вёсла, то внезапно подумал, что жизнь – это спираль, и одни и те же вещи происходят с нами, лишь немного видоизменяясь, но и мы не остаёмся прежними. — Помнишь, Хибари, тот самый первый труп? Ночь была так же хороша! — я улыбнулся, посмотрел на яркие звёзды, лодочку месяца, плывущего по небу, как мы – по воде. Берег казался узкой полоской, усеянной огоньками, будто отражениями звёзд. Дышалось легко и свободно, и ноющая боль в затылке ушла совершенно. Он едва заметно улыбнулся, лишь чуть-чуть приподняв уголки губ, и сказал: — Это от того, что мы снова делаем всё своими руками. Но это полезно – восстановить прежние навыки. — Гораздо важнее, что так мы можем быть уверены в том, что нас никто не сдаст и не нужно пояснять, что мы делаем и зачем, — проворчал Хаято, налегая на вёсла. Лодка, которую мы нашли на том же складе, была старой, большой и тяжёлой, зато надёжной и не грозила перевернуться от каждого неловкого движения. К тому моменту, как мы снова причалили к берегу, я с удивлением рассматривал ссадины, появившиеся на ладонях. Какой кошмар, я стал совершеннейшим неженкой с этой офисной работой!***
Несмотря на то, что большую часть ночи я провёл на ногах, утро означало, что впереди ещё целый день, полный забот. Нужно было забрать тела из морга и доставить их в похоронное бюро. Вести их в дом, когда они в таком состоянии, не хотелось, какой смысл ставить в доме заколоченные гробы, и как их вообще можно укладывать головой на север, а лицом на запад? Пусть уж с этой задачей справляются специально обученные люди. Я встал, раздвинул сёдзи и увидел перед собой сад, залитый утренним, ещё мягким, солнцем, радостные блики от поверхности воды на листьях, узловатые стволы слив, ветви-лианы глицинии. Был слышен тихий стук, с которым бамбуковый жёлоб ударялся о камень, журчание воды, но оттуда, где я стоял, сиси-одоси[41] видно не было. Я вышел на энгаву, потянулся и понял, что совершенно не хочу спать. Хотел бы я увидеть этот сад весной, когда здесь всё расцветёт. Раньше здесь были только деревья, да затянутый ряской прудик, видать кто-то очень хорошо постарался, приведя внутренний двор в такой вид. Я чувствовал босыми ногами ещё слегка прохладные доски террасы, вслушивался в звуки этого безмятежного утра. Хироо вообще очень спокойный и респектабельный район, а уж в такую рань, да ещё во внутреннем дворе практически пустого дома не было слышно вообще ничего лишнего. Я прошёлся вдоль дома, пока не увидел стоящие рядом с настилом сандалии, и не удержался от того, чтобы спуститься в сад и посмотреть на текущую воду. Она всегда действовала на меня успокаивающе, и было бы неплохо позаимствовать у природы немного уравновешенности. Мелкий гравий, которым были усыпаны дорожки, громко щёлкнул под деревянной подошвой и из кустов вынырнул парень, занимавшийся здешним хозяйством. Его руки были в земле, и он неловко пытался вытереть их о замызганный фартук. — Так это ты устроил эту красоту? — улыбнулся я. — Отлично вышло! — Ну что вы, до меня другие старались… – смутился он, а потом встрепенулся: — Мне приготовить завтрак? Я кивнул, и он тут же убежал в дом, а я всё-таки добрался до воды, и смотрел на неё, пока не подошёл Хаято, обеспокоенный моим отсутствием. Он встал рядом, вертя в пальцах тяжёлую металлическую зажигалку, но не закуривая, скорее просто от нервов. Хаято никогда не был спокоен, он всегда пребывал в движении, даже если всего лишь слегка притоптывал ногой, или вертел что-то в руках – ручку, собственные кольца, или, как сейчас, зажигалку. Он был словно вечный двигатель, порывистый, нетерпеливый, и успокаивался только во сне, да и то не всегда. Он напоминал мне языки пламени, пляшущие свой танец, пока не потухнут, ведь остановиться – значит умереть. Хаято – тот огонь, что согревал меня. Я смотрел то на текущую воду, то на пальцы Хаято, и мне пришла в голову забавная аналогия – если он тот огонь, что меня греет, то все эти пятнадцать лет без него я был вмурован в глыбу льда. Не чувствуя, не думая, не принимая решений. Не живя. Я накрыл его пальцы своими и улыбнулся: — Ну что, отдохнули, теперь можно делами заняться? Вчера вечером я отдал Ямамото ключи от своей квартиры, и ночью, пока мы отправляли Ноду кормить рыб, один из его ребят привёз все мои вещи. Конечно, костюмы Иэмицу мне подошли и были гораздо дороже и солиднее, но мне было не очень приятно надевать вчера один из них. Тем более, сейчас, чтобы забрать тела из полицейского морга, разумнее было одеться скромнее. Мне опять не удалось сесть за руль, на этот раз меня катал Хаято. Своей машины у него не было – слишком накладным стало её содержание, да ещё и при его манере езды, так что мы взяли ту, что казалась попроще из здешнего гаража. Ёсида уже ждал нас на месте и с трудом скрывал нервозность. Уж кому-кому, а ему точно не помешало бы провести немного времени в саду главного дома, нервы подлечить. Но стоило нам войти в здание, как он тут же взял себя в руки и успокоился. Полезное свойство характера. Дальнейшее было нудно, муторно и неприятно. Самым хреновым, пожалуй, был допрос, никогда не любил иметь дело с сацу, а уж если они из отдела по борьбе с бандитизмом, то и подавно. Да, я ухитрился ни разу не сесть, и никаких доказательств моей причастности к нелегальной деятельности клана у них не было, кроме того, что Иэмицу оставил мне все акции. Любому было ясно, что это неспроста, но доказать они ничего не могли, и я снова и снова повторял, что мне ничего не известно, а напоследок посоветовал им искать тех, кто устроил взрыв, а не допрашивать дальних родственников, которые погибших видели живьём больше десяти лет назад. Потом нужно было поехать в офис и подписать целую кипу документов, хорошо хоть Хибари и Ёсида, которого освободили от повторного допроса, успели всё подготовить. Время уходило неумолимо, я даже не мог поверить, что уже пятница, ведь казалось, что я только что узнал про этот чёртов взрыв. Слишком много дел, но я не мог себе позволить отложить что-то на потом. Когда я наконец-то добрался обратно до Хироо, меня трясло от желания вернуться и разнести вдребезги то полицейское отделение, чтобы хоть как-то выместить раздражение. Должно быть, только любование природой утром и помогло мне продержаться, но ведь прошло только полдня. В главном доме сейчас было сложно найти покой – все носились, как угорелые, заканчивая приготовления к поминкам, и появляться там раньше, чем это станет действительно необходимо, я бы не хотел, особенно в столь взвинченном состоянии. Тем более что у меня было ещё одно дело. — Ты знаешь где-нибудь поблизости церковь? — спросил я у Хаято. Мы сидели в машине недалеко от дома, и он пока ещё не понимал, почему я попросил его остановиться. — Католическую? — зачем-то уточнил он, потом пожал плечами. — Ну есть, правда я знаю только парочку. Кафедральный собор слишком уж авангардный, но здесь, в Адзабу[42], есть нормальная церковь. Ехать? На счёт собора Пресвятой Девы Марии[43] я был с ним полностью согласен, я побывал там лишь однажды, вскоре после переезда в Токио, и желания повторить визит не возникло. Но церковь Адзабу была совсем другой, очень простое убранство, выбеленные стены, солнечный свет падал сквозь цветные витражные окна, расцвечивая всё яркими красками. Хаято, вошедший в храм вместе со мной, сначала внимательно осмотрел практически пустое помещение, удостоверился, что за скамьями не притаился злобный враг, и прикрыл глаза, чуть заметно шевеля губами. Он, выросший в Италии, был гораздо религиознее меня, хотя об этом мало кто знал. Нет, он не ходил в церковь каждое воскресенье, но если появлялось время, он находил возможность помолиться. Теперь я начал понимать, что это значит – испытывать потребность посетить храм, но всё оказалось не так просто. О чём мне просить Бога, когда я знаю, что в моём сердце тьма; к чему молитвы, когда я уже нарушил все заповеди; о каком спасении души можно говорить, если я знаю, что не заслуживаю его? Наверное, дело в Иэмицу, которого сегодня будут отпевать по буддийскому обряду, когда он католик, так же как Орегано и Турмерик, Базиль и Лал Мирч. Слишком много католиков для одного клана якудзы, и чего только деда в Японию тогда понесло? Я пошёл по проходу между скамьями, остановился, пытаясь понять, зачем я вообще здесь, и тогда ко мне подошёл священник. — Ты пришёл исповедаться, сын мой? — Я не знаю, зачем пришёл, — честно сказал я. — Никогда не исповедовался. Собирался, но не мог. Хотя, сейчас может получиться. Я чувствовал себя глупо, сидя в исповедальне, за частой деревянной решёткой не было видно лица священника, а он не видел моего, но какой в этом смысл, когда мы оба знаем, кто сидит напротив? Я попытался вспомнить, что надо делать, но из меня вышел плохой католик. — Mea culpa[44], — сказал я, и снова замолчал, думая с чего начать, а потом вздохнул и продолжил: — Это бессмысленно, святой отец, для исповеди и отпущения грехов нужно раскаяние, но во мне его нет. Я сожалею о том, что обстоятельства сложились так, что мне приходилось делать некоторые вещи, но не раскаиваюсь ни в одном из своих поступков. Я чувствую вину, но я не раскаиваюсь. — Тогда просто расскажи о том, что тебя мучает, сын мой. Осознание своей вины – первый шаг к раскаянию и освобождению. — Даже если этот шаг верен, моя дорога всё равно уведёт меня во тьму, из которой я вышел. Я не стремился потакать злу, и я больше не могу перечить судьбе, я вернулся на тот путь, которым шёл с самого детства, чтобы понять, что никуда не сворачивал, я просто отошёл на обочину и стоял там, а годы шли мимо меня. Я немного помолчал и продолжил: — Вообще-то я пришёл молиться об упокоении души моего отца, его убили в понедельник. Святой отец, может быть, вы слышали про взрыв в Синдзюку? Ну да, нужно было бы очень постараться, чтобы не узнать. Сегодня вечером придёт буддийский священник, и будет читать сутры для поминовения погибших, но все они были католики. Их нужно было хоронить по католическому обряду, но устраивать это было бы слишком долго и хлопотно, а в завещаниях они об этом не писали, так что… — Ты считаешь, что в этом твоя вина? — Не знаю, — пожал плечами я. — Я мог бы сказать об этом, напомнить всем, но… Мой отец был якудза, и я сам якудза, вчера я убил человека, а потом любовался звёздами, и на душе у меня было легко, как никогда. Не лучше ли будет нам всем отправиться на следующее перерождение, чем попасть в ад? Это вопрос веры, а я не знаю, верил ли он хоть во что-нибудь. Вот я верю, что трава зелёная, вода мокрая и есть люди, которые меня не предадут. Это проще, но иногда хочется верить, что наши поступки взвесят и оценят по совести, а не по факту. Вот только что с того, что я верю, будто поступал «по совести», когда калечил и убивал? «Не суди, да не судим будешь», ведь так? А я брал это на себя, и возьму ещё не раз. И пусть меня за это осудят, но свою жизнь я проживу так, чтобы мне было стыдно за как можно меньшее количество поступков. — Так в чём же тогда твоя вина? — О, вину я могу перечислять долго, вот только, сколько бы я ни думал, какие бы варианты не представлял, моя вина в том, что я не смог ничего изменить. Должно быть, так было нужно, так было решено и это судьба, но моей вины это не умаляет. Я виноват перед друзьями, в том, что оставил их, но если бы я потупил иначе, сейчас они были бы мертвы. Они простили меня, а я себя? Нет. Я виноват в смерти своей невесты, её можно было спасти, но как я должен был поступить? Я не видел, да и сейчас не вижу другого выхода. Я виноват в том, что не смог этого предвидеть и не смог её спасти. Я виноват в смерти своей матери, в том, что оставил её, думая лишь о своих проблемах, не смог уберечь её… Это та вина, что я осознаю. Тут должен был быть гораздо больший список, всех тех, кого я убил, и кто был убит по моему приказу, кого я искалечил, и кто как-то иначе пострадал от моих действий. Но это совсем другая вина, та, про которую в суде говорят «виновен», а я не считаю, что был в этом не прав. В общем, плохая вышла исповедь, но, кажется, мне действительно полегчало. Священник в некоторой задумчивости покачал головой. — Сын мой, это не исповедь, она не действительна без искреннего сокрушения о грехах и намерения более не грешить. Так что я не могу ни наложить епитимию, ни отпустить твои грехи, — он сокрушённо вздохнул и добавил: — Никогда прежде не слышал исповедей якудза, может быть, вы все такие? — Возможно, — чуть улыбнулся я. — Для якудза же есть «братство Варравы» [45]. Но я не уверен, что смогу слушать проповеди того, кто с ног до головы покрыт ирэдзуми. Да, он смог увидеть свет и раскаяться. Мне пришлось уйти из клана на целых пятнадцать лет, но все эти годы вместо света я видел лишь серую мглу, а теперь, когда я вернулся, я чувствую себя живым.***
Я стоял рядом с похоронным алтарём, устланным белой тканью. На нём были фотографии погибших в траурных лентах, стояли похоронные таблички, чаши с рисом, в который были воткнуты красные палочки, и белые хризантемы, горели свечи и благовония. Гости по очереди подходили к алтарю с благовониями, молились. Было почти тихо, и после монотонной бубнёжки священника, я радовался этому. От запахов ароматических палочек у меня снова начала болеть голова, а может быть, дело было в бессонной ночи или сотрясении. Вернувшись из церкви, я выпил таблетки, но этого оказалось недостаточно. Очередь казалась бесконечной, кто-то приходил, оставлял конверт с деньгами и благовония, и тут же уходил, кто-то оставался бродить по двору, дожидаясь чего-то или кого-то, я не видел этого, но легко мог себе представить, как люди собираются группами, тихо переговариваются. Думать об этом было проще, чем смотреть на бледную, как скатерть на алтаре, Лаванду, стоявшую с другой стороны, на её чёрное траурное платье и стоявшие в глазах, но не пролившиеся слёзы. Ей было гораздо тяжелее, чем мне, но она хорошо держалась. Когда последний человек наконец-то вышел, Лаванда буквально рухнула на пол – устала стоять столько времени, я бы тоже не отказался присесть, но когда повернулся, голова закружилась, и мне пришлось опереться одной рукой об алтарь, а другой я закрыл лицо. Боль в затылке пульсировала в такт пульсу, в том же ритме под закрытыми веками вспыхивали красные пятна. Когда я смог снова открыть глаза, то первым, что я увидел, была фотография Иэмицу. Я был рад, что на ней он был серьёзным, без вечной дурацкой улыбки до ушей, с которой появлялся у мамы дома, но мне всё равно захотелось смахнуть её с алтаря. Рядом суетился Хаято, обеспокоенный моим состоянием, я забрал у него стакан с водой, выпил сразу парочку таблеток и попытался убедить его, что просто немного устал. Ямамото унёс Лаванду, вяло доказывавшую, что она может идти сама, в зале уже начали прибирать, и я, стягивая на ходу чёрный траурный галстук, отправился на кухню. Неделя выдалась настолько богатой на события, что хватило бы и на пару лет, а ведь пока ещё ничего не закончилось. Похороны завтра днём, и это не так страшно, но ведь вечером опять припрётся вся эта толпа! И нужно соответствовать своему статусу, а не маяться с мигренью. На кухне сидела Хана, пила крепкий чёрный чай и что-то подсчитывала, громко стуча пальцами по кнопкам калькулятора. Подняла на меня взгляд и чуть улыбнулась: — Подношения полностью окупили и поминки, и завтрашние похороны, даже с учётом срочной печати приглашений. — Примерно так оно и задумывалось, — пробормотал я, устало опускаясь на стул. — Нужно не забыть разослать всем ответные подарки. Чашечка с ароматным кофе, моментально появившаяся передо мной, несколько скрасила мою участь, но этого было недостаточно. Мне нужно было отдохнуть, избавиться от накопившегося за день раздражения и как следует выспаться, так что, выпив кофе одним глотком, я отправился в купальню, надеясь, что никому другому она сейчас не понадобится. Горячая вода помогла мне немного расслабиться, и я лежал в ванне, прикрыв глаза. Вспоминал почему-то церковь и старого священника, свечи перед алтарём, трепещущие языки пламени. Огонь всегда был частью моей жизни, я любил смотреть на пламя, на фейерверки, на бенгальские огни в руках Хару, на тонкие пальцы Хаято, когда он откидывал крышку зажигалки, прикуривая сигарету. Самые важные вещи в моей жизни тоже были связанны с огнём – самое жестокое из совершённых мной убийств и мои собственные ожоги, вместе с решением покинуть клан. Да и взрыв, решивший мою дальнейшую судьбу, в некотором роде тоже огонь. И Хаято, сам по себе огонь, взрыв и фейерверк. — На моём пути нет другого света, кроме отблесков разрушительных пожарищ, — пробормотал я, и отогнал от себя лишние мысли. Гораздо важнее сейчас не придаваться бессмысленной философии, а решать, что дальше делать. Смерти должны быть отомщены, но, несмотря на то, что нам выложил Нода, настоящих доказательств того, что бомбу подложили Нисигути-ренго, у меня не было. Наоборот, я чувствовал какую-то неправильность в складывающейся картине. Так же, как я умел отличать, врёт человек, или искренен, я чувствовал фальшь в собственных выводах. Начать нужно с офиса этажом ниже, проследить цепочку подставных контор и лиц, и выйти на того, кто снял это помещение. Потом, сама взрывчатка, изготовлена или украдена? Это тоже ниточка, которая может привести к виновнику взрыва. Вода постепенно остывала, а план действий в моей голове складывался всё более чётко. Исполнители меня мало интересовали, а вот кто на самом деле за всем этим стоял? Слишком уж радикальные меры для во многом ещё очень старомодной Японии. Это в Италии мафиози взрывали целый мост ради одной машины, а тут старались и за хадзики[23] лишний раз не хвататься. Я открыл глаза, и резко сел, расплёскивая воду. Огнестрельное! Когда ко мне пришёл Ямамото, то сказал, что ещё на той неделе подстрелили старшего Хибари, кто-то пытался прирезать его отца, а ещё Мори хоронили накануне. Ладно с последним, может это его собственные дела, зачем кому-то нападать на отца Ямамото не ясно, но если захотеть, то можно найти причину. Но Хибари? Да ещё и в формулировке «подстрелили»? Я наскоро обтёрся полотенцем, накинул юкату и отправился искать телефон, поскольку сам Хибари уже давно уехал. Правда, вместо мобильника я нашёл Хаято, который отправил меня спать, убедив, что уже слишком поздно для звонков. А утром нашлось множество мелких дел, которые нужно было срочно выполнить, утомительная организационная суета. Я не раз слышал, что пока люди заняты организацией похорон и соблюдением ритуалов, у них остаётся меньше времени, чтобы горевать. Когда я занимался мамиными похоронами, так и было, но сейчас это только тормозило меня. Хорошо хоть не выяснилось, что сегодня неблагоприятный день для похорон. Нет, лично меня не смутило бы, если бы похороны повлекли за собой новую смерть, их и так предстояло немало, но не хотелось бы, чтобы это была смерть кого-то из близких. Вместо того чтобы искать виновных, я снова и снова воскуривал ладан, бормотал сутры – ведь я был сыном одного из погибших и, как это называлось, «главным скорбящим». Я складывал вместе ладони с чётками и мысленно усмехался, вот и ещё раз мною нарушена первая заповедь: «Да не будет у тебя других богов, кроме Меня». Гробы стояли уже закрытые крышками, поскольку привести тела в пригодное для созерцания состояние не представлялось возможным. Когда я с двух ударов камня забил первый гвоздь, то не мог не порадоваться – так значит, меня ожидает большая удача? Мы не стали приглашать на похороны много людей, поэтому гробы из «отеля для мёртвых» в катафалк несли по очереди. Хорошо, хоть была возможность кремировать их одновременно, иначе пришлось бы ждать больше семи часов, а я просто не мог себе позволить потерять столько времени. Когда все кости были переложены в урны, а сами они убраны в специальные ящички, я почувствовал облегчение от того, что на ближайшие сорок девять дней эта морока закончилась. Конечно, нужно будет поминать их каждые семь дней, но масштаб этих обрядов был не сопоставим со вчерашним. С Хибари мне удалось переговорить только перед общим собранием, и он подтвердил, что не знает никаких видимых причин для нападения на его отца. Он начал выяснять, в чём там могло быть дело, но потом разнесло офис на Синдзюку и ему стало не до того. А ведь глупо было упускать из виду столь неоднозначные факты. Времени на долгие разговоры у нас пока не было, так что снова пришлось всё отложить. Момент, когда я действительно стану главой Каи-гуми приближался, и нужно было закончить последние приготовления. Я нервничал, как никогда в жизни, даже решение уйти из клана далось мне легче, чем решение вернуться и возглавить его. Я долгое время прожил с уверенностью, что однажды займу место своего отца, и эта перспектива меня нисколько не пугала. Каким же наивным идиотом я тогда был! Сейчас же, ожидая начала церемонии, я наконец-то понял, насколько большую ответственность я взваливаю себе на плечи. Это было красиво и торжественно, хоть и казалось излишне старомодно, но так было заведено, и так будет снова. Старик Сакамото – как самый старший в клане – восседал на возвышении на красной подушке, перед ним стояли две белые глиняные бутыли, поднос с кучкой соли и ещё один – с огромной рыбиной и позолоченная церемониальная сакадзуки[46]. Он был так сосредоточен на правильности исполнения ритуала, будто от этого завесила судьба Вселенной. Он поднял сакадзуки и большим круговым движением отвёл руку вправо. Ему подали белый лист бумаги, он взял его и вытер им пиалу. Затем он взял одну из бутылок, вынул из горлышка белую бумажную пробку, произнёс короткую молитву и налил немного саке. Вернул бутыль и пробку на место и проделал тот же ритуал с другой бутылью. Затем он взял длинные палочки для еды, опустил их в кучку соли, а затем в сакадзуки. Резким движением он вонзил палочки рыбе в хвост, в центр тела и в голову, после чего тоже опусти их в позолоченную пиалу с саке. Было немного непривычно снова надеть строгое и формальное чёрное кимоно, я даже не мог вспомнить, когда одевался так в последний раз, но здесь, в этом традиционном доме, в большой комнате для банкетов и церемоний, другая одежда была бы неуместна. И на чёрной ткани хаори вышитые белым пять гербов с ракушкой были видны необычайно чётко. Дождавшись нужного момента, я встал, сначала прошёл и поклонился алтарю, а затем поднялся на возвышение, и сел, повернувшись к залу. Это мой путь – гокудо[47], это дорога, которая выбрала меня, хоть я и пытался ей сопротивляться, хоть я прожил пятнадцать лет как катаги, я не смог с неё сойти. Я видел в зале множество людей, и своих близких, и тех, кого не мог вспомнить по именам, и тех, кого сегодня видел впервые в жизни. И когда я взял сакадзуки, мои руки, руки, которые знали, как избивать и убивать, дрожали. — Вкусив из этой чаши, ты, Каи Цунаёши, сын почившего босса Каи Иэмицу, во исполнении его воли, вступаешь в чин оябуна Каи-гуми! — торжественно произнёс Сакамото, и я сделал три с половиной глотка. А после, я пил с каждым залог верности – семьдесят на тридцать, и главы всех подразделений склоняли передо мной головы. В длинной веренице приносящих клятву последним напротив меня сел Ёсида, смертельно бледный, и столь же смертельно упрямый. Он делал сейчас главный выбор в своей жизни, и делал его в пользу пути беспредела, он был нужен клану, он осознавал это, и для него этого было достаточно. Быть частью чего-то несравнимо более могущественного, чем любая легальная компания, и приносить пользу – не такой уж плохой смысл жизни. Отныне он стал якудза, по-настоящему, а не формально, сингин нашего клана. И, пока юридическая поддержка лежит на нём, я мог быть спокоен. Церемония меня утомила, а от количества выпивки, которую пришлось поглощать на голодный желудок, я изрядно опьянел и почувствовал желание устроиться где-нибудь в уголочке и улечься поспать, но я не мог себе позволить покинуть празднование в мою честь. Официальная часть уже закончилась, и теперь это была просто шумная пьянка. Ямамото набрал Рёхею и включил громкую связь, чтобы ему не было одиноко в больнице, и теперь над празднично накрытым столом периодически раздавались его экстремальные вопли. У Ханы покраснели щёки, она что-то громко кому-то доказывала, время от времени выхватывая у Ямамото телефон и говоря с мужем. Сам Ямамото весело смеялся, пытался чокаться с собственным мобильником, потому что на том конце Рёхей тоже что-то выпивал, и со всеми окружающими. Хибари нашёл себе место немного в стороне и пытался делать вид, что он не с нами, но Мукуро, регулярно подливающий ему, явно не был намерен оставить его в покое. Ну, по крайней мере, они не пытались друг друга прикончить, а это уже хорошо. Хаято сидел рядом со мной и буквально сиял от счастья – у него сегодня сбылась мечта всего детства: я стал оябуном, а он – моей правой рукой. А я просто хотел, чтобы всё это закончилось. Оказывается, я успел отвыкнуть от подобных сборищ – напиться в баре и уснуть прямо за стойкой, вот что я делал в последние годы, теперь же об этом не стоило и вспоминать. Но вскоре я в очередной раз убедился, что с Хаято мне чертовски повезло – он ухитрился принести мне обезболивающее, так, что этого никто не заметил, а потом ещё и мухлевал, наливая мне воду, вместо саке. Даже не представляю, как бы я без него жил.***
Последние гости, те, кто оставался на ночь, разъехались ближе к полудню. Небо снова затягивали тучи, обещая скорый дождь, и я решил, что стоит хотя бы немного осмотреть дом, а то я откладывал это уже несколько дней подряд. Я бродил по коридорам, вспоминая детство и рассказы дяди Сакамото про моего деда, тогда здесь жило гораздо больше людей, и мне казалось, что это ужасно здорово, жить в таком доме вместе с крутыми якудза. Сейчас дом был тих и пуст, это казалось совершенно неправильным, ведь главный дом – сердце клана, и все самые важные люди должны жить именно в нём. Сегодня Ямамото должен был перебраться сюда вместе с Лавандой и своей семьёй. Хаято уже отпросился съездить за вещами и аннулировать аренду своей квартиры. Да и Хана приволокла сюда половину своего гардероба. Только Хибари ничего не ответил мне на предложение переехать, но этого я и не ждал. В комнате Иэмицу был относительный порядок, вещи были чистыми и висели в шкафу, нигде ничего не валялось, и только на столе царил погром, будто компенсация за окружающую его чистоту. Должно быть, он запретил кому бы то ни было трогать его бумаги. Ничего по-настоящему важного здесь не было, но, покопавшись в его столе, я захотел вернуться на Синдзюку и побывать в других кабинетах. В четверг я только заглянул в бухгалтерию, а потом сидел в кабинете Иэмицу, а ведь и у остальных погибших можно найти полезные для работы документы. Просто так из дома меня, конечно, не выпустили – один из присланных Ямамото охранников сел за руль, пробормотав, что тот обещал отрубить ему всё лишнее, если со мной что-нибудь случится. Да уж, прошедшие годы никого из нас не сделали мягче. Пока мы ехали, начался дождь, и он держал надо мной зонт, пока мы не вошли в здание. Это было непривычно, ведь раньше так делал только Хаято. Я вообще чувствовал себя на редкость нелепо и глупо, входя в офис в костюме Иэмицу, хотя меня и уверяли, что именно этот он ещё не носил, да ещё и с его же золотым значком на груди. Преемственность поколений, это конечно здорово, но я уже заказал себе несколько новых костюмов. В воскресенье здесь была только охрана, ничего общего с тем столпотворением три дня назад, да и в пятницу тут было не протолкнуться. Сейчас же я мог быть совершенно спокоен и мне никто не должен был помешать. Хаято и Ямамото заняты переездом, так что искать меня тоже станут не скоро. Надо было предупредить кого-нибудь, что я сюда поехал, но тогда они побросали бы свои дела и кинулись меня сопровождать, а мне не хотелось их дёргать лишний раз. Я начал с кабинета Базиля, перебирал бумаги, даже предпринял пару попыток подобрать пароль к компьютеру, но потом махнул рукой и решил просто вывинтить хард и забрать с собой. Потом мне на глаза попался его ежедневник, я даже немного удивился, что его не забрали сацу – точно такой же, но принадлежавший Иэмицу мне отказались возвращать «до выяснения всех обстоятельств». Должно быть, решили, что Базиль был не так важен, хотя кто их знает, может их смутило содержание. Гладкие белые страницы были исписаны чётким, практически печатным почерком: «Пт. Забрать бельё из прачечной» или «Ср. не забыть оплатить электричество» и всё в таком духе. Самым важным тут могло быть «Пн. Совещание. Подготовить отчёт по поставщикам», а так… я отлистал ещё несколько страниц и удивился – там, где должны были начаться записи за следующую неделю, так же аккуратно было выписано: «Цунаёши-доно, благодарю Вас и Вашу матушку за радушный приём. Токийский вокзал» и какие-то цифры. Почему в полиции меня об этом не спрашивали? Не досмотрели ежедневник до конца или просто не придали значения? Базиль редко делал что-то просто так, он всегда всё очень хорошо обдумывал и планировал. Он никогда не обращался ко мне так, хотя действительно, когда только приехал в Японию, то разговаривал с совершенно кошмарным акцентом и добавлял ко всем фамилиям именно этот суффикс. Так что тогда я был у него «Савада-доно», что меня несколько смешило, и я уговорил его называть меня просто Цуна. Просто не вышло, но Цуна-сан всё же было лучше, чем предыдущий вариант. Скорее всего, он хотел так привлечь внимание, не называя фамилии. Да, Цунаёши имя редкое, от того что жутко старомодное, не лучше, чем Иэмицу, но всё же. Цифры могут быть номером камеры хранения, раз уж вокзал, но пароля к ней Базиль указывать не стал. Он явно знал, на чьё имя Иэмицу составил завещание, иначе бы не стал оставлять для меня сообщение таким образом. Расчёт был именно на то, что я начну принимать дела, разбирать бумаги и увижу эту запись. Что бы там ни ждало меня, в этой камере хранения, стоило бы разобраться с этим сейчас. Вдобавок, мне почему-то ужасно не хотелось, чтобы об этой находке знал ещё кто-нибудь, даже Хаято. Я взял нож для бумаги и аккуратно вырезал эту страницу – всё равно с обратной стороны ничего не было написано, даже не забыл вытащить вторую половину листа. Какая удача, что Базиль пользовался не датированным ежедневником, и после этих нехитрых манипуляций узнать о том, что там был ещё один лист, можно было только посчитав их.***
На вокзале было шумно и людно, и мой новоявленный телохранитель так нервничал, что аж пыхтел от напряжения. Слишком много людей, спешащих куда-то по своим делам, в такой толпе действительно могло случиться всё, что угодно. Пароля у меня не было, но подсказка была весьма красноречива. Когда я, забрав папку, сказал, что мы возвращаемся на Хироо, мой сопровождающий вздохнул с облегчением. Когда же мы вернулись, и я понял, что ни Хаято, ни Ямамото пока не закончили со своими делами, облегчение испытал уже я. Конечно, они потом всё узнают, может быть, даже устроят по этому поводу скандал, а может быть и признают за мной право делать то, что считаю нужным. Главное, чтобы Хаято не решил, что я не сказал ему, что куда-то ездил, от того, что не доверяю. Я сидел за отцовским столом, убрав все его бумаги подальше. Страницы из ежедневника Базиля я выбросил ещё на вокзале, и концов теперь не найти. Код к камере хранения – дата смерти моей матери, долго гадать не пришлось, и, закрывая дверцу, я его сбросил. И вот, я перебирал бумаги и думал, до какого же отчаяния нужно было дойти, чтобы не пожалеть и собственную сестру? Базиль любил Орегано, она была гораздо старше его, можно сказать, что Орегано заменила ему мать, но, видимо, свой план он посчитал важнее родственных уз. У каждого из нас своя дорога, и его окончилась шагом в пропасть, в которую он столкнул и остальных. Я взял керамическую тарелку, зажигалку и принялся жечь доказательства одно за другим. Никто не узнает, что это Базиль нажал на красную кнопку, устроив самый грандиозный салют за последние лет тридцать. Пусть все думают, что это Нисигути-ренго, они вполне достаточно натворили и без этого, так что без разницы… О да, они сами заварили знатную кашу, устроив эти идиотские покушения. «Начать с дальнего края», вот как было записано, заблаговременно устранить всех, кто мог бы представлять угрозу. Отец Ямамото, ушедший из клана после смерти жены, но всё ещё сильный мечник, не оборвавший старые связи, а потом и его сын. Хибари… нет, именно Хибари Кёя, который мог бы использовать активы своей компании, его просто ухитрились перепутать с отцом. Меня планировали убрать только после того, как разберутся с Хаято, что было довольно разумно. И только потом – Иэмицу. Смерть Мори, как оказалось, к этому не имела никакого отношения, но я всё равно собирался навести справки. Задумано было неплохо, вот только исполнение подкачало конкретно. Подосланный к Ямамото Цуёши убийца сам расстался с жизнью, и в Хибари решили стрелять, для надёжности. Но, мало того, что перепутали, так всё равно убить не смогли. А Базиль решил, что пора заканчивать с этим балаганом, раз уж Нисигути начали активные действия, то самое время для его спектакля. Но как можно было сидеть там, на совещании, смотреть на свою сестру, зная, что под ногами тикает бомба? Наверное, я никогда не смогу этого понять. Зато могу понять его боль от осознания, что дорогой ему клан рушится на глазах, и чтобы предотвратить это, нужна свежая кровь. Как средневековые врачи, не зная другого лечения, выпускали «дурную кровь», вскрывая вены, так и он решил, что язву надо вырезать с корнем. Иэмицу не пришёл на мамины похороны, не потому, что ему было всё равно, а потому, что ему было стыдно. Почему он не отреагировал на то, что ему угрожали? Думал, что те отморозки не решатся убить женщину? Да о чём он, чтоб его в аду любили западные демоны, думал? И что в итоге? Впал в депрессию и запустил дела настолько, что один из ближайших помощников решил, что лучший выход – убить всех! Иэмицу… Я не любил его, и иногда, даже не уважал, но он воспитал меня членом якудзы, и я хотел отомстить за его смерть, но теперь меня лишили даже этого. Моя дорога ведёт меня дальше, обратно на Сицилию, родину нашей семьи, туда, где при смерти валяется Занзас, чьи внутренности изъедены метастазами. Туда, где «Семья Вонгола», а не «Каи-гуми», где лимоны и виноградники, где, согласно его завещанию, похоронен мой дед. С того самого момента, как Занзас позвонил мне, я знал, что мне больше не будет покоя, всё было ясно, когда он сказал про свои похороны, и про то, что мне придётся принимать «бумажки», я просто не хотел об этом думать. Но я знал, что пройдёт совсем немного времени, прежде чем я скажу: — Хибари Кёя, я назначаю тебя главой всего этого японского безобразия. Конец. ____________________ [1] Иигура – квартал ночных баров и увеселительных заведений на задворках Роппонги. [2] Катаги – (яп. 堅気, букв. честный, добропорядочный) – «лохи», те, кто не якудза. [3] сацу – сокращение от «кейсацу» – полиция, аналог наших слов, типа «мент», «ментура». [4] кайтё (яп. 会長) – «старший начальник», глава группировки. Используется, если название клана заканчивается -кай («организация»). [5] конпейто (яп. 金平糖, コンペイトー) – один из видов японских конфет, выглядят так(http://i.imgur.com/QBqer3I.jpg) [6] камбу – «начальство», якудза высокого ранга. [7] Kisoji – сеть японских ресторанов. Спокойная обстановка, оформление в традиционном японском стиле, есть кабинеты. Цены из расчёта от 5.000 йен на человека. [8] Комагомэ – один из кварталов района Тосиме в Токио. [9] даймон(яп. 内紋, «знак семьи») – эмблема, герб клана. Имеет примерно тот же смысл, что и камон (яп. 家紋, «знак дома»), но не для семьи в общепринятом значении, а для клана. [10] оябун (яп. 親分) – «шеф», начальник всех и над всеми. Дословно можно перевести, как «лицо, заменяющее родителей». [11] со-хомбутё – глава штаб-квартиры. [12] сайко-комон – старший советник. [13] кайкэй – бухгалтер на сленге. [14] сингин – юридический консультант на сленге. [15] вакагасира (яп. 若頭) – «старший лейтенант» управляет несколькими кланами в регионе. [16] сятейгасира (яп.舎弟頭) – «младший лейтенант» управляет подразделением, региональным кланом. [17] каймен – изменённое в жаргоне якудза слово «менкай» – допрос, дача свидетельских показаний. [18] саляримен (яп. サラリーマン, от англ. salaried man – «служащий на окладе») – японский термин, используемый по отношению к работникам, занимающимся нефизическим трудом. [19] ман (яп.万) – десять тысяч, в данном случае самая крупная банкнота. 10 000 йен это примерно 100 долларов. [20] Готанда – жилой район в центре Токио. [21] гаракута (яп. がらくた) – хлам, старьё; рынок гаракута – место, где продаются старые, подержанные и антикварные вещи. [22] ирэдзуми (яп. 入れ墨 или 入墨) – дословно – «вводить чернила», традиционная татуировка, сделанная в стиле изображений укиё-э и покрывающая большую площадь. В настоящее время такие татуировки ассоциируются исключительно с якудза. [23] хадзики (яп. 弾き) – сленговое название огнестрельного оружия, чаще всего пистолета. [24] хориши (яп. 彫り師 или 彫物師) – мастер, набивающий ирэдзуми. Зачастую, с клиентом обговаривается только то, где будет татуировка, а вот что именно – набивать решает мастер. [25] гокуцума (яп. 極妻) – жена главы клана, которая, если её супруг умер или не может исполнять свои обязанности, может заменять его какое-то время. (а дословно это что-то вроде «жена беспредельщика») [26] макивара (яп. 巻藁, «скатанная солома») – тренажёр для отработки ударов, представляющий собой связку из соломы, прикреплённую к упругой доске, вкопанной в землю. [27] окама – дословно «трансвестит», является японским жаргонным словом для обозначения любого лица нетрадиционной ориентации. [28] кяйсяку (яп. 介錯) или кайсякунин (яп. 介錯人) – помощник при совершении обряда сэппуку. Кайсяку должен был в определённый момент отрубить голову совершающего самоубийство, чтобы предотвратить предсмертную агонию. [29] про VIP-стайл босодзоку можно почитать здесь(http://teokataastrofa.diary.ru/p198006626.htm). [30] оками – полицейские на жаргоне, гораздо грубее, чем «сацу». [31] сётю (яп. 焼酎, букв. «жжёное вино») – японский спиртной напиток, более крепкий, чем саке. Обычно его крепость составляет 25 градусов. [32] оядзи (яп. 親父) – отец. Довольно распространено как в прямом смысле, и в качестве обращения к главе клана. [33] оякохаи – церемония распития саке. Если пить из одной сакадзуки «пять на пять», то есть равное количество, это побратимство; «семьдесят на тридцать» пьют в качестве «залога верности», подтверждая отношения оябун-кобун. [34] на японских поминках гости вручают семье усопшего некоторую сумму денег в специальном конверте с двуцветным траурным бантом. [35] дзюн-касэи-ин – те члены клана, что ещё на испытательном сроке, по сути, рядовые. [36] энгава – открытая галерея, огибающая с двух или трёх сторон японский дом, прикрытая скатом крыши. [37] микоси (яп. 神輿, букв. божественный паланкин) – переносные священные хранилища в синтоизме, в которых перемещаются ками, обитающие в хранящихся в микоси священных предметах – синтай (как правило, это мечи, зеркала, драгоценности). [38] мацури (яп. 祭り, «праздник») – эквивалент праздника или фестиваля в современной Японии, устраиваются синтоистскими храмами. [39] якудза (яп. ヤクザ, やくざ) – «я» в переводе с японского «восемь», «ку» – «девять», «дза» – видоизменённое «сан», т.е. «три», в сумме – двадцать, проигрышная комбинация карт. Иными словами – проигравший, лузер, несостоявшийся. Тот, от которого отреклось общество, кто неравноправен в глазах окружающих и кому нет места в обычном мире. [40] борёкудан (яп. 暴力団) – преступные группировки. Полиция и СМИ используют это название с целью рассеять романтическую ауру слова «якудза». [41] сиси-одоси (яп. ししおどし, 鹿威し) – буквально «отпугиватель оленей», устройство, используемое в японских садах. Обычно изготавливаемое из бамбука, оно состоит из вертикальных стоек и прикреплённого к ним пустотелого коромысла, в которое через находящуюся сверху трубку или жёлоб поступает вода. При наполнении коромысла, вес воды заставляет его опрокинуться, при этом вода выливается, а коромысло издаёт резкий звук, ударяясь о твёрдую поверхность снизу. Опорожнённое коромысло возвращается в исходное положение, снова наполняясь водой. [42] Имеется в виду церковь Адзабу, она же церковь Святейшего Сердца Иисуса. Район Хироо относится к округу Адзабу, поэтому «здесь». [43] собор Пресвятой Девы Марии – кафедральный собор архиепархии Токио. Церковь была спроектирована известным японским архитектором Кэндзо Тангэ и выглядит она так(http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/22/20030702_2_July_2003_Tokyo_Cathedorale_3_Tange_Kenzou_Sekiguchi_Tokyo_Japan.jpg/1280px-20030702_2_July_2003_Tokyo_Cathedorale_3_Tange_Kenzou_Sekiguchi_Tokyo_Japan.jpg). [44] Mea culpa (лат.) – «моя вина» – формула покаяния и исповеди в католичестве. [45] «Братство Варравы» – миссионерская организация «Бар Аба» была основана Судзуки Хироюки, в прошлом якудза. Многие члены этой организации имеют тёмное прошлое и были якудза. Сегодня миссионерская организация «братство Варравы» насчитывает более сотни членов, некоторые из которых действующие якудза. [46] сакадзуки (яп. 杯) – церемониальная чаша, по виду больше напоминающая блюдце, для распития саке. [47] гокудо (яп. 極道) – «путь беспредела», в некотором роде синоним слову якудза, но употребляется в основном членами группировок.