GO CRAZY

-Ну давай. -Нет. -Почему? -Потому что иди нахуй. -Эй, не будь таким грубым. -Отъебись. -Ну давай, что ты ломаешься? -Сколько мне еще раз повторить – нет?! Исчезни немедленно, уебок! Бесишь. -А ты мне нравишься. Особенно когда глазища свои пучишь. -Су-у-у-у-ка. Вообще-то До Кенсу приличный мальчик и достойный сын своих родителей. Отличник, любимчик учителей и надежда всего университета, мамина радость и папина гордость. До Кенсу вежливый, воспитанный, уважает других людей и не осуждает их поступки, кормит бездомных котов после пар и жертвует личным временем во благо группы из двадцати девяти бездельников и раздолбаев. Но каким-то образом в вечер пятницы этого самого идеального До Кенсу заносит в гей-клуб и кидает в самую гущу потных извивающихся мужских тел. У «какого-то образа» есть имя – Ким Минсок, который тут ради Лухана, которого пригласил Сехун, которого ждал Тао, которого с собой везде таскал Крис. Сложная цепочка их взаимоотношений не поддается никакому логическому объяснению. Да и надо ли? -Я понял. За тобой поухаживать сначала надо, да? Цветочки, шоколадки, игрушки там, все дела? Кенсу обреченно стонет и ударяется лбом о столешницу барной стойки. Уйти не дают сильные и наглые ручищи, что сжимаются на его хрупком тельце железным капканом. Какой-то возбужденный и раскрепощенный алкоголем уебок пытается склеить Кенсу уже вот… минут пятнадцать. Да, они нихуя не знакомы, но Чонин – этот мерзкий скользкий не от масла тип – уже предлагает уединиться в туалете или на крайний случай – в своей однокомнатной квартирке, в которой кроме него проживает еще и сосед, редко ночующий вне дома. Ну, заебись, да? Кенсу нисколько не улыбается перспектива быть изнасилованным в ближайшей подворотне этим темным уебком. Он нагло улыбается, наклоняется близко-близко, дышит своим спиртом прямо в лицо и трогает везде, где только хочет и может в силу своих физических возможностей. Даже там, куда свои грабли сунуть при «знакомстве» не очень-то прилично. Вот совсем-совсем неприлично. Поблизости нет ни Минсока, ни Лухана, ни Сехуна, ни Тао и даже Криса. Друзья, блять, как же. -Чего молчишь? Согласен, я так понимаю? -Нихуя ты не понимаешь. Руки свои убери от меня, животное. -Ты меня только заводишь, детка. Расслабься, нам будет… -Не будет! Съебись, пока все кости целы, - угрожающе начинает Кенсу и дергается в сторону от вытянутых трубочкой губ. Мерзота-то какая! Кроме того, что с виду До Кенсу приличный мальчик, он жуткий брюзга, привереда и сучечка вне стен университета и родительского жесточайшего контроля. На данный момент – еще абсолютно уставший и голодный. Одно другому не мешает, можно беззастенчиво коротко и ясно выражать свои мысли и чувства на данный момент. – Иначе твой зубной состав скоро тронется, голубчик. -А ты с характером, - тянет безмозглое уебище, угрожающе наваливается на хрупкого маленького Кенсу – обреченного и почти смирившегося – и сопит в ухо своим проспиртованным дыханием. А еще от него несет дешевыми гадкими сигаретами и, кажется, потом. Кенсу тошнит. И немного… неправильно грызет любопытством и интересом. Но так, немножко, об этом знать Чонину – или как там его – не обязательно. -Может, выпьем хоть? За знакомство. -Казанова хуев. Ты даже имени моего не спросил. -А-а-а. И поэтому ты против, да? Как тебя зовут, детка? -Никогда и нигде, - Кенсу дергает плечом и жалобно смотрит на бармена, который не обращает на трогательный акт «соблазнения» никакого внимания, занимается своим делом и стреляет глазками какому-то полуголому и блестящему в свете разноцветных софитов мужику. – Исчезни. -Только если ты посмотришь на меня разочек. -И ты оставишь меня в покое? -Может быть. Кенсу с тяжелым вздохом переводит взор на своего мучителя, хмурится и готовится в любой момент заехать кулаком по довольной смуглой роже. Если уж совсем охуеет и полезет – не дай Бог! – целоваться. Или чего там он еще может себе напридумывать и в реальность попытаться воплотить… Кенсу готов поверить в Бога и Сатану, лишь бы этот педик забыл о его существовании на-всег-да и помылся. Душ ему определенно не помешает. -Какой-то ты… черный. Фу. И тут дохуя людей, приебывайся к другим. -А ты предпочитаешь миленьких пидорков с девчачьими повадками? -Я предпочитаю не тратить нервы на бессмысленные разговоры со всякими дебилами. Я о тебе, если что. -Тогда давай не будем говорить. Будем целоваться, - Чонин снова подставляет губы желанному миленькому чмоку, от представлений о котором срабатывает рвотный рефлекс, а Кенсу остается лишь смиренно опустить плечи и отвернуться – на щеке остается невидимый след все-таки навязанного недопоцелуя. А когда уж Чонин, осмелев, переходит к более активным действиям, Кенсу ощущает внезапный прилив сил и всепоглощающего гнева. В итоге их не получается разнять ни через две минуты, ни через десять. Владельцы клуба – люди, видимо, привыкшие и безразлично вызывают полицию, когда все предупреждения два чокнутых дебила игнорируют и увлеченно дерут друг другу патлы. *** Двадцать часов. Двадцать, блять, гребаных часов. В одной гребаной камере. С гребаным, блять, Чонином. На гребаном холоде и без гребаных удобств. Кенсу, скрестив руки на груди и подперев собой холодную стенку, рассматривает на беззаботной роже оставленный собственноручно симпатичный наливающийся сине-зеленым оттенком синяк. Крашеные волосы Чонина безобразно торчат в разные стороны и напоминают птичье гнездо. Сам же Чонин нисколько не печалится, ковыряет декоративную дырочку на джинсах и что-то напевает себе под нос, раздражая невнятным мурканьем не только Кенсу, но и сидящего неподалеку дежурного. -Да заткнись ты! – первым орет дежурный и избавляет Кенсу от необходимости вставать со своего пригретого местечка и пинать ублюдка по печени, чтоб замолк. Желательно – на веки вечные. -А ты наху… Понял, молчу, - Чонин поднимает руки вверх – мол, простите великодушно, сэр, я больше так не буду, честно-честно, когда твердая дубинка встречается с его безмозглой башкой. Кенсу мысленно злорадствует и хихикает, за что получает полный ненависти взгляд и тут же вжимается в стенку, желая раствориться в воздухе и исчезнуть из этого жестокого мира. А все из-за какого-то Чонина. Если родители узнают, где находится их обожаемый сынок – а они узнают обязательно – Кенсу будет вдвойне хуево. И это самый настоящий неизбежный пиздец. Еще один пиздец, сидящий на полу у решетки, дергает уголком губ типа в сексуальной усмешке и облизывает припухшие разбитые губы. Кровь на них усиливает вскипающее внутри Кенсу отвращение. Или… не принципиально, в общем-то. -Теперь нам никто не мешает развлекаться, - с каждым произнесенным словом Чонин подползает все ближе, собирает коленками светлых джинсов всю грязь с пола, садится между ног и блестит глазами из-под длинной черной челки. Змей-искуситель, блять, нашелся тут. Кенсу горделиво задирает голову к обшарпанному потолку – будто во дворец попал, а не тюремную камеру – и пихает Чонина в плечо ногой. Этот урод уже достаточно измазался в грязи, хуже по-любому не станет. Ему даже нравится в этой дряни возиться, как свинье, наверное. – Ну, скажешь имя? -Ты понимаешь значение слова «нет»? Я не хочу. Ты мне не нравишься. Я ни за что не прикоснусь к тебе. Никогда. Мы не будем трахаться. Н-е-б-у-д-е-м. -Да вы охуели совсем?! Но Чонин тактично пропускает вопли дежурного мимо ушей, кладет теплые ладони на согнутые костлявые коленки Кенсу и чуть сжимает пальцы, поглаживает коленную чашечку через штаны. У Кенсу нервно дергается глаз – ну что это за наказание?! -Руки убрал. Быстро. -Вот еще, - отфыркивается Чонин и в наглую ведет руками вверх по бедрам с внутренней стороны – отчего они непроизвольно сжимаются и затрудняют всякое движение вперед или обратно. Кенсу пытается отпихнуть от себя Чонина уже обеими ногами, упирается кедами в скрытые потрепанной черной кожанкой плечи и точно не планирует сдавать четко оформленные позиции. Оттаскивает голову Чонина за волосы и размышляет: выйдут ли они отсюда живыми и здоровыми через двадцать часов? Вряд ли. *** -Нам тут еще дохуя сидеть. Давай хотя бы поговорим, - ноет Чонин спустя пятнадцать минут. На полу валяется маленький клок выдранных из его башки волос – это было больно. Кенсу делает вид, что спит на непонятной скамейке-кушетке, хотя на этом твердом дерьме заснет разве что только бешеный Чонин. – Эй. -Отвали. -Я бы мог тебе сейчас в штаны залезть… -Не мог бы. -Это еще почему? -Потому что пиздец ты, - вздыхает Кенсу и придвигается к холодной стенке ближе – на войне для сохранности драгоценных половинок все средства хороши. Да и простуда – сущий пустяк, который только может случиться в жизни Кенсу ближайшие сутки. Ведь существуют проблемы куда опаснее и серьезнее, требующие незамедлительного решения, железной силы воли и полной концентрации на шустрых перемещениях временного сокамерника. Потому что темный уебок опять маячит рядом с лицом, светит своим фингалом и тянется ручищами к самому ценному и нежному. – Сейчас нажалуюсь. Тогда тебе точно череп той дубинкой разломают. -А ты попробуй, - ехидничает Чонин в самое ухо, закрывает рот определенно грязной – кошмар наяву – ладонью и хватается за ремень на джинсах. Ловко расстегивает его, вжикает ширинкой и, поморщившись из-за болезненного укуса, просовывает руку в самую глубь штанов, минуя скучную ткань черного белья. Всего лишь до трусов достает, а Кенсу кажется – что до самого нутра. Безжалостный урод. – М-м-м, тепленький. «Тепленький. Тепленький, блять, надо же!» – у Кенсу начинается истерика на нервной почве. Собственные слюни размазываются по прижимающейся к губам ладони, вокруг – сплошная грязь, и от бессилия в темных патлах сжимаются кулаки. Как бы Чонин лысым не остался… Кенсу брыкается – или думает, что брыкается – и хнычет в искусанную руку, как ребенок, сжимает и потирает друг о друга ноги. Это нисколько не помогает избавиться от охуевшей конечности под трусами. Чонин усердно поглаживает его член, щекочет подушечкой пальца нежную головку и смотрит так, будто это самое дорогое в его жалкой жизни, а потом вновь хватается за постепенно твердеющий ствол. Блять. Блять-блять-блять. Кенсу стыдно так, что краснеют, может, корни волос. От стен отскакивает задавленное влажной ладонью «отпуст-и-и-и-и-и». Кенсу не успевает завопить во всю мощь своих голосовых связок, когда Чонин меняет руки… и та, что только-только гладила его член, ложится на дрожащие губы. «Сука», – думает Кенсу и пыхтит, как паровоз, непроизвольно растекается по скамье, потому что грубые передергивания заводят до ноющей боли в паху и звездочек перед глазами. - «Какая же ты су-у-у-у-к…». -Да, вот так, - страстно шепчет Чонин и сжимает член в руке, растирает излишки выделившейся смазки по скользкой головке и тонкой чувствительной коже. Кенсу лежит с раздвинутыми ногами перед каким-то незнакомым уебком в тюремной камере, его стояк усердно натирают в кулаке, а где-то совсем рядом ходит дежурный – ну не пиздец ли?! – Давай, детка, постони для меня. Пот течет по вискам, собирается в складочках под коленками и подмышками, впитывается в ткань. Кенсу жарко и дерет горло, через пару быстрых движений дышать становится совсем нечем – будто мерзкий Чонин всасывает весь воздух своими губищами, но не забывает выкручивать запястье и сжимать ладонь вокруг твердого, как ебаный камень, стояка. Грязь не только оседает на коже и одежде, но и пробирается внутрь через плоть и кости. И, блять, Кенсу почему-то это очень нравится. Нравится кусать соленую кожу на ладони, нравится раздвигать ноги и толкаться бедрами вверх, чтобы продлить приятные ощущения после очередного движения руки вверх-вниз. Вверх-вниз. Так просто – а в организме происходят сложнейшие реакции, влекущие за собой необратимые последствия в виде испачканного гадкой спермой белья. -Что ты за уебище такое, боже? Чонин все-таки успевает урвать детский – по сравнению с тем, что они сейчас творили – поцелуйчик, когда Кенсу приходит в себя и восстанавливает сбившееся дыхание. Штаны он так и не застегивает. -Кенсу. И только попробуй сказать мое имя своими мерзкими губами. -Кенсу… -Уебок. *** Кенсу не планировал окунаться в это дерьмо с головой. Уж тем более – неоднократно. Бесстыдному уебку, видимо, было мало этой мерзкой «услуги» с рукой в трусах: он все еще жарко пыхтит в губы, гладит пальцами низ живота и под пупком, чуть царапает кожу и шлепает по ней тугой резинкой белья. Словесные перепалки выжали из Кенсу все соки – сопротивление тает, как тонкая корочка льда под ярким выглянувшим из-за тучки солнцем. Куча мерзких запахов щекочет нос, отвращение к самому себе и их местонахождению – терроризируют расслабившиеся мозги. -Ты вялый какой-то, - подмечает Чонин и задирает одежду на теле выше, чтобы вслед за лизнувшей кожу прохладой коснуться ее горячей ладонью. Кенсу хочет съязвить, но язык присыхает к небу – и все, пиздец, поминай, как звали. Потому что здравый смысл, которого и так очень мало в этом ебаном существовании, вместе с жалкими принципами по наклонной катятся в огромную задницу. Ее масштабы поражают и внушают ужас. – Обиделся что ли? -Какой ты внимательный, надо же, - Кенсу скидывает загребущую лапищу со своей груди и обтягивает толстовку. Чонин упрямо задирает вновь, для надежности больно кусает за нижнюю губу и оттягивает ее зубами – будто раздразненная собака, которой не хотят отдавать косточку. Кенсу точно не собирается отдавать этому уебку свои губы. Целоваться с ним, в смысле. Но влажный язык уже пропихивается между сжавшихся зубов, слюнявит все, что можно и нельзя, и Кенсу тянет блевать. Из-за того, что это, оказывается, не так уж плохо – целоваться со всякими уебками, выпившими кучу говна и выкурившими, блять, чуть ли не блок отвратительных сигарет. У Чонина во рту будто кошки... -Фу, господи, фу-у-у-у, - воет Кенсу на всю камеру и упирается в грудь наваливающегося сверху Чонина руками. Коленка встречается с его животом – Чонин шипит и сгибается пополам так, что рискует сломаться сразу в нескольких местах. У него и так мозги отбиты, а Кенсу еще добавляет – покушается на жизненно важные органы. Чонина должно быть жаль, нет? Впрочем, совесть затыкается так же быстро, как и подает признаки жизни, ибо Чонин окончательно и бесповоротно вжимается в Кенсу, притирается и давит массивным ремнем куда-то в бок. Положение спасает вернувшийся вдруг дежурный – он сначала молчит, смотрит внимательно, где два силуэта, предположительно, убивают друг друга… бледнеет, краснеет от злости и с громким звоном открывает решетку, разгоняя спевшуюся парочку дубинкой. -Валите нахуй, педики чертовы, иначе я вам пожизненное припишу. Тоже мне, голубки нашлись! «Господи, спасибо, что ты есть…», – думает изрядно помятый и измученный Кенсу, как только их выкидывают на свежий воздух, предварительно записав и отдав изъятые вещи. На улице темно, холодно и очень поздно. Как возвращаться домой после неожиданного приключения на задницу, Кенсу не знает, сует руки в карманы толстовки и ежится от пробирающего до костей ветра. Незнакомый район пугает своей мрачностью и тишиной. Чонин плетется за спиной, шаркает подошвой об асфальт и подозрительно молчит. Кенсу жутко, холодно и болит голова до такой степени, что норовят вылезти глаза. Сейчас бы к мамочке, в ее теплые объятия и позорно расплакаться – совсем как в детстве. Но мамочки нет рядом, вместо нее – живая тень позади, которая уже зажигает свои тошнотворные сигареты и вдруг толкает в сторону более оживленного переулка. -Туда. -А какого это хуя ты решаешь, куда мне идти? -Потому что мы едем ко мне. -Вот так я возьму и поеду, мечтай. -Поедешь. У меня твой бумажник. Кенсу останавливается посреди тротуара, хлопает себя по карманам и действительно не находит ничего, кроме разряженного телефона и ключей. Зачем он вообще шел в чертов гей-клуб сегодня?.. -Вот же сука ты, - грустно вздыхает Кенсу и не пробует отобрать у нагло улыбающегося Чонина свой бумажник. Хуй с ним. И так замечательно. -Придумай что-нибудь новое. К этому уебку даже ехать в метро приходится целую вечность. Кенсу прижимается пульсирующем виском к холодному поручню рядом и закрывает глаза на несколько секунд – а Чонин уже распускает свои руки, гладит коленку и бедро. Заключение на лет пять или семь уже не пугает должным образом. Кенсу представляет, как вспарывает этому животному брюхо огромным ножом, потрошит внутренности, наматывает кишки на этот самый поручень… и нервно хихикает. -Да ты в говно! – выдыхает Чонин рядом с губами пышным букетом омерзительных ароматов. У Кенсу нет сил и места отодвинуться от него. – Вставай. У Чонина в квартире действительно сосед – в детской пижаме, длинный, лопоухий, растрепанный, с опухшими глазами и заплывшей рожей. Психика Кенсу очевидно дает сбои: он кивает представившемуся Чанелю и семенит за Чонином, который уже скинул на пол кожанку и рядом с ней – ботинки. В одну ебаную кучу. Кенсу даже не стал разуваться – повсюду свинарник и такой же пиздец, как сам Чонин. Спать хочется. Кенсу клюет носом над чашкой какого-то дешевого пакетированного чая – мусора в котором больше, чем самого чая – и старательно не акцентирует внимание на неприятном ощущении, что прилипает к его коже из-за внимательного взгляда Чанеля. -Так вы встречаетесь? -Что? – Кенсу сонно хлопает глазами, морщится и пьет дерьмовый чай. Чанель сидит на подоконнике малюсенькой, просто катастрофически маленькой кухни, болтает ногами и широко зевает. Часы показывают четыре утра. Хорошо, что завтра воскресенье… иначе бы Кенсу совершил самоубийство прямо в этой однокомнатной халупе. -Ой, да ладно. Не стал бы Чонин домой тащить кого не попадя. -Да похуй мне, кого он там тащит и не тащит. Он мой бумажник спиздил и сказал, что я должен тут быть. Мне оно надо? Пф. -Если трахаться будете – потише, ладно? Я еще поспать хочу. -Мы не бу… -Можешь в душ сходить, - на плечо ложится ладонь – Кенсу вздрагивает от неожиданности и бьется коленкой об стол. Чай проливается на столешницу, но так этим моральным инвалидам и надо. Чонин голый – только с полотенцем на бедрах – и все еще мокрый. Его волосы не пушатся гнездом на макушке и напоминают острые иголки. Кенсу цепляется взглядом за одну единственную капельку, что соблазнительно катится по шее, ключице, груди и исчезает где-то на животе… -Я-я-я-я-сно, - гундит Чанель и забирает полупустую кружку с чаем. Кенсу плохо, но понимает он это не сразу. Лишь тогда, когда в ванной после душа его зажимает Чонин. В его почти черных глазах задорно пляшут черти, а Кенсу интересно – он, что, потребности во сне не испытывает? Вялые трепыхания в тесных объятиях не приносят никакой пользы, Чонин подталкивает Кенсу к раковине, безобразно нагибает и ведет ладонью по спине, нажимает на позвонки и останавливается на пояснице. Голая задница Кенсу вертится из стороны в сторону и так манит, так и манит… укусить, шлепнуть, вылизать. Они оба чистые, но Кенсу все еще не испытывает жгучего желания подставлять уебку свою очаровательную попку, пытается развернуться – за что получает болезненный укус в ягодицу. И все. На этом силы Кенсу иссякают полностью, он перестает шевелиться и дышать, пока ловкие пальчики любовно и с неким трепетом сжимают его задницу, массируют и гладят по круглым половинкам. А в зеркале – измученное лицо с печальными обреченными глазами. Кенсу опускает голову к раковине, сжимает ее в руках и дергается от прикосновения губ. Вот же… Чонин специально медленно целует его ягодицы, трет между постыдно раздвигающихся ног и сжимает постепенно реагирующий на тупые «ласки» член. Кенсу спал с парнями не так часто, чтобы относиться к животному перепиху в ванной с великодушным спокойствием. Как, блять, к данности. Чонина же это не волнует: он увлеченно покусывает и посасывает кожу, уже приближаясь к главной своей цели – сжимающимся сморщенным мышцам. -М-м, какой гладкий и чистый, - бормочет прямо в задницу Чонин и, насмотревшись, лижет языком между ягодиц от начала ложбинки до самого конца. Его подбородок задевает еще одну чувствительную и уже возбужденную часть тела. – Так бы и съел тебя. Кенсу вспыхивает, как спичка, ведет бедрами и сжимает зубы. Нет, конечно, он не рассчитывал на многое, когда собирался в гей-клуб и брал в руки бритву. Это, скорее, само собой получилось. Кто же знал, что на пути встретится какой-то сумасшедший извращенец, пожелающий вылизать и поцеловать Кенсу сразу везде-везде?! В прямом смысле везде: Чонин пихает свой язык в сжимающиеся мышцы, пытается кусать и посасывать их, утыкаясь носом меж раздвинутых ягодиц. Это так отвратительно пошло, что у Кенсу дрожат и подгибаются коленки, а пах сводит ноющим горячим возбуждением. А за дверью – Чанель в своей детской пижаме. И вообще, нормальные люди разве трахаются в четыре утра? Чонину законы не писаны, он беззастенчиво слюнявит горькую после геля для душа кожу, посасывает до покраснения и дразнит короткими прикосновениями к пульсирующему сфинктеру. Кенсу тяжело дышит через раз, кусает губы и чувствует, как затекает шея, но поднять голову – все равно, что умереть. Смотреть на себя, болезненно возбужденного из-за полизываний знающего толк в удовольствии Чонина в задницу… Ну уж нет. Нет-нет-нет. Что-то где-то стучит о холодный кафельный пол. Кенсу слишком неожиданно хорошо, чтобы оборачиваться к занятому делом Чонину. Скользкий палец гладит между ягодиц и давит на колечко мышц, легко проникает внутрь и тут же начинает двигаться. К нему добавляется все тот же юркий язычок, кончиком щекочущий растянутые небольшим овалом стенки. Кенсу вымученно стонет сквозь сжатые зубы, жмурит глаза и умирает. Блять, ну разве можно течь от этих жутких действий чокнутого уебка?! Кенсу ненормальный. Кенсу нужно провериться у врача, чем быстрее – тем лучше. И чем быстрее будет двигаться палец – тем тоже лучше. Кенсу плюет на все и тянется рукой к своему стоящему члену, сжимает в ладони – и ему та-а-а-к охуенно, а внутри всего лишь палец и язык вокруг. Тело плавится и вот-вот начнет уродливо стекать на пол. Тогда шуршит упаковка презерватива, опять стучит укатившаяся от смазки крышка, а до Кенсу доходит – они же сейчас трахаться будут… после «драки» в гей-клубе, спонтанной дрочки в тюремной камере и тонны сказанных друг другу неприятных слов. Таких уж и неприятных, раз Кенсу не хочет бить Чонину в ебло? Интерес бурлит в крови, разогревает и заставляет резко обернуться. Зря. Чонин красный, возбужденный и такой же гадко голый, у него в зубах пачка презерватива, а на руках – холодная растираемая смазка. Кенсу уже нечего терять: он сам открывает шуршащую упаковку, надевает резинку на твердый член и не может устоять от соблазна пару раз подвигать кулаком вверх-вниз. Чонин, в отличие от него, больше похож на парня хотя бы потому, что не сбривает волосы везде, где они есть, кроме головы. Кенсу стыдно за себя вдвойне. Чего, спрашивается, монашку из себя строил? Но, черт побери, когда тебя добивается горячий самец своими необычными способами – это классно, наверное. А Кенсу – текущая сучка с растянутой задницей и масляным взглядом через плечо. Губы у Чонина красные и припухшие, их бы укусить и поцеловать. Но у Чонина другие планы: он наклоняется вперед, целует худые плечи, оставляет засос на шее и трется своим толстым членом между ягодиц, давит одной скользкой головкой, опять издевается. Кенсу покорно оставляет задницу, готовый ко всем проискам судьбы, и вновь стонет на всю ванную, когда Чонин толкается внутрь в одно резкое движение. Приятные и неприятные ощущения в растянутых мышцах заводят. Куда сильнее – непонятно, но Кенсу чуть не срывает раковину, отдавшись во власть смешанных чувств. Его тельце подрагивает, как осиновый листок на ветру, и горит ярким пламенем в двух местах – между ног, где все ноет и требует немедленного удовлетворения, и под трепещущим за ребрами сердцем. Кенсу разрывает от противоречивых эмоций, но Чонин прижимается теплой грудью к прогнувшейся спине, кусает за загривок и тянет волосы в кулаке. -Я тебе не шлюха, - все еще успевает возмутиться Кенсу и сжимается. Ну, да, совсем не шлюха: просто случайно оказался в этой ванной с членом в заднице. Ничего особенного. В отражении зеркала темный и очаровательно заалевший Чонин усмехается, снова кусает и, придерживая под животом одной ладонью, с красноречивыми звуками начинает двигаться, жарко выдыхая на покрасневшее ухо: -Разумеется. Мы всего лишь сделаем друг другу приятно, детка. -А потом я сделаю тебе приятно своим кулак… о-о-м, - Кенсу забывает о существовании Чанеля. И о том, что еще полчаса назад спать хотел. Чонин натягивает его на свой член издевательски медленно, но глубоко, стискивает пальцами до появления отметин на коже и кусает свои безобразно соблазнительные губы. Они всего лишь кожа и кости. И нет ничего плохого в том, чтобы удовлетворить голодного скребущегося внутри зверя – Кенсу руководствуется этой мыслью, когда позволяет поставить себя раком на полу под раковиной. Пальцы соскальзывают с плитки, держаться совершенно не за что – и Кенсу постепенно уплывает куда-то в параллельную вселенную, ведомый получаемым животным удовольствием от ритмичных движений твердого и гладкого, как труба, члена в заднице. Гадкие звуки соприкосновения их уже потных тел эхом отскакивают от стен небольшой ванной. Кенсу представляет, как это выглядит со стороны, и бьется лбом о плитку. П-и-з-д-е-ц. *** -Ты какого тут делаешь? – Кенсу удивленно хлопает глазами, когда к нему за стол подсаживается довольный Чонин. Протягивает стаканчик с кофе и шоколадку, светится, как солнце, и плевать, что на роже синяк. Подумаешь, мелочи какие. – Что это за дерьмо? -Я тут подумал... - начинает Чонин и подпирает щеку кулаком, не сводя взгляда с хмурого лица. -Ты умеешь? Ого. -Что надо поухаживать за тобой. А то как-то некрасиво… получилось. -Как яйцами своими шлепаться об мою задницу – это нормально и хорошо, а теперь на романтику проперло вдруг?! – Кенсу похуй, что на них с интересом посматривают другие студенты. Чонин в стенах университета выглядит так же, как и за решеткой два дня назад – будто весь гребаный мир оббежал за рекордно короткие сроки. – Поздно ты, дружок. Из университета их не выгнали. Но лучше бы выгнали – тогда бы Кенсу не узнал, что учится с этим приставучим ублюдком на одном потоке. Он, как банный лист, прицепился к заднице, и тенью преследовал Кенсу с самого утра. От них уже шарахаются, на них смотрят с отвращением и презрением – разве что пальцами пока не показывают. Еще лучше, блять. По идее, из-за взгляда исподлобья от Чонина уже не должно ничего остаться. Но еще как остается: и этот гад растягивает губища в широкой улыбке, отламывает от плитки шоколада кусочек и пихает его в рот Кенсу. Романтикой так и несет, ага. И кофе. Кенсу долго смотрит на тычущийся в губы шоколад – он тает и оставляет следы – и совершенно точно собирается сваливать отсюда, пока их не начали снимать на камеры. Но Чонин действует быстрее: перегибается через стол и слизывает шоколад прямо с губ Кенсу, погладив большим пальцем уголок. Если бы можно было подраться… Кенсу бы точно сломал мерзавцу все кости, а потом закопал бездыханное тельце на стадионе. До весны еще долго. Но Чонин ведь сумасшедший и живет по своим нелепым законам. Он тащит букет цветов, от запаха которых слезятся глаза, прямо в университет – и гордо вручает его в руки охуевшего от происходящего Кенсу в коридоре на глазах завидующих девчонок и не менее охуевших парней. Не за всеми особями женского пола такие красавчики увиваются, а этот До Кенсу с жутким взглядом еще и упрямится – избивает Чонина несчастным букетом, безжалостно ломает тонкие стебли о сгорбленную спину, потрошит нежные бутоны. А когда начинается пара и все расходятся, сжимает мягкие шелковые лепестки в руке, сидя на полу среди цветочного беспорядка – как в ебаной клумбе. -Идиот. Ненавижу тебя. Чонина нет рядом и он не слышит. Кенсу вынимает наушник, когда его хлопают по плечу. Обеденный перерыв начинается с рожи Чонина, цепкой хватки на запястье и захлопнувшейся двери мужского туалета. -Что тебе? – Кенсу лениво наматывает наушники на плеер, прячет его в карман и скрещивает руки на груди. Чонин невозмутимо подходит ближе, вжимает собой в холодную стенку – ручка на двери дергается в этот момент – и тянется к губам. От него опять несет сигаретами и терпким одеколоном. Кенсу терпит, пока язык Чонина насилует рот, а через целую вечность – на деле всего минуту – вдруг начинает отвечать на поцелуй. Чтобы Чонин получил свое и отстал побыстрее, пустил пожрать и удовлетворить ревущего в желудке кита. Но Чонин собирается удовлетворять вовсе не обиженного кита, а ту часть тела, что болтается меж ног и используется весь день исключительно по одному лишь назначению. -Долбоеб, выпусти, я не… -Молчи. Кенсу поджимает губы, когда Чонин садится на корточки перед ним, задрав голову – это так сексуально… -Шоколадки тебе не нравятся, цветочки тоже. Может, тогда просто трахаться продолжим? Охуенное предложение. Кенсу прикладывается затылком о стену, сжимает в пальцах растрепанные патлы и делает глубокий вдох, чтоб не взорваться от раздражения и возбуждения сразу – его грешное тело все еще помнит, как хорошо было под Чонином, с его членом в заднице, распухшими губами на плечах и шее и руками на бедрах. -Я не телка, чтоб от цветочков тащиться! – Кенсу дергает волосы в кулаке и вжимает Чонина лицом в свой скрытый тканью узких джинсов пах. – И, блять, шоколадки-конфетки терпеть не могу! Ты делаешь все, что я не переношу. И тебя я тоже не переношу. -Да ладно? – Чонин расстегивает ремень, опускает замочек на ширинке, сдергивает с узких бедер штаны сразу с трусами и берет в руку обнажившееся «сокровище». Ведет губами по головке и чуть высовывает язык, пробуя на вкус. Тошнотворно. Жизнь Кенсу за несколько суток превратилась в непонятное и непредсказуемое говно, управлял которым своенравный и толстокожий Чонин, не задумывающийся, сколько раз за сегодня Кенсу успел сходить в туалет. -Да. Ногти царапают отросшие в паху волосы, Кенсу дергается, будто его прошибло током, нажимает на затылок – раз этот уебок хочет, почему бы и нет? А Чонин уже облизывает темнеющую головку, гладит по всей длине и массирует у основания, не обращая внимания на гадкий вкус во рту. Его горячее дыхание щекочет чувствительную кожу, Кенсу почти съезжает вниз по стенке. Это третий раз, когда Чонин лезет к нему в трусы, и все это происходит в сумасшедшем темпе и во всяких туалетах-ваннах-камерах. Миленько. Кенсу видит, как губы раскрываются – и член толкается внутрь жаркого влажного рта. Руки невольно подталкивают голову Чонина вперед – чтоб удавился и сдох – и скользят через спутанные пряди вниз к напрягшейся шее. Кенсу откровенно вздыхает, когда Чонин принимается сосать умело, будто занимается этим каждый день, и оглаживать яички, чтобы в следующий миг скользнуть между поджавшихся ягодиц. -Не смей, - хрипло шепчет Кенсу, но Чонин, разумеется, не слушается и нажимает сухим пальцем на мышцы, трет их до покраснения и раздражения. Его губы сжимаются вокруг твердого ствола – Кенсу видит очертания головки своего члена за щекой, когда Чонин подается вперед. Капелька пота стекает по виску, волосы липнут к коже. В туалете жарко, как в преисподней. Специфические звуки и вздохи звучат до тех пор, пока Чонин не отстраняется, чтобы завершить грязное дело уже не губами и ртом. Кенсу кончает ему в руку и сползает по стенке вниз, прижимая ладонями грудную клетку, где бьется и пытается вырваться наружу глупое сердечко. Дышать нечем, пол грязный, а ремень и штаны болтаются где-то на середине бедер. Увидел бы кто паиньку До Кенсу в таком виде… -Сегодня после пар мы идем на свидание. -Ты дохуя последовательный, - Кенсу отмахивается от протянутой ладони, застегивает джинсы и, поднявшись на негнущихся ногах, смывает с покрасневшего лица остатки приятной удовлетворенности ледяной водой. Чонин уже прополоскал рот и помыл руки. Кенсу прищуривается и поправляет ремень на джинсах – хороший, однако, у Чонина способ приветствовать и успокаивать людей. К своему собственному стыду, Кенсу за эти жалкие деньки успевает привыкнуть к взбалмошному сумасшедшему извращенцу. – А если я никуда не пойду? -Тогда я найду тебя и нагну в любом случае. А потом еще один букетик подарю. И мы опять на двадцать часов загремим и точно из университета вылетим. -Пиздец. -Именно. Идем уже. Кенсу идет и почти слышит, как звенят цепи на невидимых кандалах. Попал, блять. *** Принудительное «свидание» вышло таким же ущербным, как их первая незабываемая встреча. Чонин, вцепившись в тоненькое запястье своими грязными лапищами, потащил вялого Кенсу в кино на последний ряд. Дебильный фильм про демонов и прочую несуществующую ересь совсем не пугал – Кенсу задремал уже на середине и получил болезненный тычок острым локтем куда-то в ребра. Не совсем удачная затея провести время вдвоем вне стен университета и тюремной камеры – это и ежу понятно. Может потому, что Чонин большую часть времени лез целоваться, слюнявил губы и кусал за язык. А еще заинтересованно щупал напрягающееся содержимое под плотной ширинкой, дышал в ухо и раздражал сидящих рядом людей своими тисканьями и лишним шумом. С Чонином ничего по-человечески не получается – только как у обделенных мозгами и удачей ебланов. Кенсу предается мрачным воспоминаниям и шумно сосет из трубочки бабл ти, щурясь бьющему в лицо холодному ветру. На джинсах красуется жирное отвратительное пятно, которое Чонин поставил ему в одной из забегаловок – перевернул тарелку с токпокки и заржал, как конь, тыкая пальцем область паха и приговаривая что-то про «обделался». Ну не пидарас ли? Концовка «свидания» получается еще более… своеобразной. В маленькой халупе Чонина тишина и темнота, что явно говорит об отсутствии в четырех стенах лопоухого соседа-идиота. Кенсу вообще не понимает, зачем снимает с себя куртку, кеды и проходит в единственную комнату, которая встречает его ожидаемым срачем и погромом вселенских масштабов. Единственное, что забавляет – расстеленный диван, усыпанный лепестками каких-то цветочков, и нарисовавшаяся на столике тощая изогнутая свечка. Кенсу останавливается посреди этого «романтического» гнездышка, придирчиво оглядывает живую клумбу на диване и плюхается задницей прямо на нежные лепесточки, источающие приятный аромат. Хоть что-то здесь снижает степень всеобщего отвращения. -Я собираюсь трахнуть тебя медленно и нежно, - серьезно сообщает Чонин, когда они сидят на диване плечом к плечу после душа, и протягивает Кенсу стакан с коньяком «Courvoisier VSOP». Откуда у него такие прелести – Кенсу ломать голову не собирается и доверчиво вливает в себя терпкий коньяк, постепенно входя во вкус. Ну или градусный оборот. Утомленный организм быстро принимает алкоголь – Кенсу ведет после двух с половиной неполных стаканов, но не так, чтоб целовать рожей обивку дивана. Максимум, что позволяет себе Кенсу – устроить голову на плече Чонина и вытянуть ноги на стоящий впереди маленький столик. Ему легко и хорошо, настроение взмывает ввысь на огромных белых крыльях и хочется творить невообразимую хуйню. Вокруг приятно пахнет цветами, а от Чонина – гелем для душа. И сам он обнаруживается весьма привлекательным с выкрашенными в белый волосами, голой грудью с темными кружочками сосков, которые так и хочется раздразнить ногтями… Кенсу уже предвкушает «медленно и нежно», откидывается на спину, потягивается, как кошечка, и пихает увлекшегося коньяком Чонина пяткой в плечо, привлекая к себе внимание. -Мне скучно. -Сейчас все будет. И Чонин не врет. Кенсу почти захлебывается, когда Чонин вливает ему коньяк в рот прямо из горла бутылки и держит за волосы, не позволяя отстраниться и проглотить за раз. Холодные капельки стекают по подбородку и шее вниз, аромат коньяка и цветов смешиваются в один невообразимо прекрасный, острый, как шипы на стеблях алых роз. Он колет в самое сердце, впивается в кожу спины и рук, когда Чонин наклоняется и слизывает потекший коньяк с кожи Кенсу. Кофта летит на пол, за ней – футболка. И Кенсу ощущает прохладу лепестков под собой, ощущает жар навалившегося сверху Чонина, ощущает жгучее ноющее возбуждение между ног и то, как тело податливо расслабляется. Плоть и кровь превращаются в пластилин, из которого можно сотворить абсолютно все. Думать о том, что это Чонин лежит на нем, что это его язык скользит по напряженной шее, что это его пальцы пощипывают, сжимают бока и давят на поясницу, прогибая над диваном, совсем не хочется. Кенсу сейчас слишком охуенно благодаря алкоголю и горячим губам, что уже касаются ямочки ключиц, зубам, что кусают покрасневшую кожу, и языку, зализывающего следы болезненных укусов. Кенсу опять в ебаной клумбе из умерщвленных цветов, но он не ненавидит Чонина – льнет к его телу, скребет пальцами по прогибающейся спине, оставляет на ней красные полосы и ерзает по скрипучей обивке, сминая лепестки под собой. Они щекочут оголенные нервные окончания. Это действительно медленно и нежно. Кенсу больше не рвет белые патлы, лишь чуть-чуть сжимает их пальцами, когда Чонин принимается изощренно издеваться над его бедными твердыми сосочками, гордо смотрящими напряженными вершинками в выбеленный потолок. В штанах уже давно тесно, жарко и грязно – на ткани белья. Чонин сильный и теплый – невозможно удержаться и не прижаться к нему, обхватив двумя руками за шею, не потянуться за страстным глубоким поцелуем и не обездвижить своими ногами. Голодные чавкающие звуки, звон расстегиваемого ремня и вырвавшееся из чьих-то мокрых губ «блять» совсем не вписываются в сопливо-романтичную атмосферу потрепанных лепестков роз под кожей и горящей свечки за спиной. Кенсу никогда не думал, что такой идиот, как Чонин, сможет нежно до поджимающихся пальцев ног гладить и выцеловывать его трепещущее тело, не спеша засовывать в пульсирующую дырку свой возбужденный член. Это все реальность?.. -Пососи, - жаркий шепот касается губ. Кенсу слабо соображает, но шевелящиеся пальцы изо рта все-таки вытаскивает, чтоб ответить заплетающимся языком: -А больше ничего не сделать? -Можешь и еще что-нибудь… Кенсу садится на диване – с трудом правда – и долго смотрит на четко обозначившийся за тканью домашних шортов стояк. Хуже уже не будет, да? Рука несмело тянется к темной ткани, накрывает соблазнительный бугорок, пробно сжимает и поглаживает. Чонин упирается руками в спинку дивана и толкается бедрами вперед, его взгляд такой же шальной, как и у Кенсу, который наклоняется и целует в начало дорожки темных волос. Пальцы стягивают с бедер шорты, под которыми, разумеется, нет и намека на трусы, обхватывают стояк и ласкают чувствительную кожу. Кенсу почти не осознает собственные действия, когда с интересом высовывает язык и проводит по нему головкой члена. Не так уж это и противно после душа. Чонин сверху дергается, мычит и нажимает на затылок. Но Кенсу хитро улыбается и продолжает дразнить багровую шелковую головку кончиком языка, размазывает свои слюни по толстому стволу и тянет короткие волосы у основания. И это безобразие не кажется таким уж безобразием, Кенсу нравится касаться Чонина губами и руками в настолько интимном и чувственном местечке, где совершенно точно разливается нестерпимое желание присунуть первой подвернувшейся под руку дырке. Вот только Кенсу – не дырка для грязного перепиха, когда вздумается и стояк упрется в подбородок. Кенсу человек со своими чувствами и желаниями, которые странным образом – всему виной коньяк, конечно же – концентрируются вокруг твердого члена перед красным лицом и сильных рук, которые так классно сжимают бедра и натягивают, пока перед глазами не начинают плясать веселые разноцветные пятна, а голос окончательно не срывается на жалкое поскуливание… -Детка, давай, открой ротик, - Чонин пыхтит, как будто пробежался с двадцатого этажа туда-обратно, отводит волосы со лба и пробует толкнуться в горячий рот. Тщетно. Кенсу упрямится, как породистая сучка, которая на деле давно течет от собственных действий и прикосновений к волосатым мужским конечностям, гордо стоящему члену и тяжелым яйцам, сжимает губы и позволяет головке скользнуть по ним до уголка. После этого остается влажный след не только снаружи, но и внутри на давшем слабину терпении. О, да, Чонин хочет его. И он хочет Чонина – судя по тому, как сжимаются ноги, между которых горит сводящая с ума необходимость заполнить поджимающуюся задницу чем-то толстым и твердым. -Ложись, - командует Чонин, когда понимает, что с минетом ему точно не светит. Пока что. Сегодня. А потом… кто знает. Кенсу сжимает в руке мягкие лепестки и растирает их по быстро вздымающейся груди Чонина, пока тот усердно сражается с тканью узких джинсов. Можно было бы врезать ему по пустой башке стоящей на столике возле свечи бутылкой и сбежать… но Кенсу продолжает лежать под ним с уже раздвинутыми ногами, сам подставляется под прикосновения широких ладоней к внутренней стороне бедер и прижимает голову к своей груди – чтобы Чонин продолжал пытки с раздраженными сосками. От ядерной смеси ощущений трещат ребра, в нетерпении поджимаются ягодицы и дергаются вверх бедра. Чонин трется об него своим членом, ставит на бледной груди засосы и спускается языком все ниже, чтобы, как тогда, вылизать задницу Кенсу и ловко просунуть внутрь средний скользкий палец. -М-м-м, - достается ушам Чонина, когда он издевательски неторопливо насилует пальцем узкую задницу и кусает кожу совсем рядом с основанием члена. Подбородок покалывают отросшие волоски, но Чонину плевать – Кенсу такой хорошенький, что он мог бы вылизать не только сжимающееся колечко мышц, но и все извивающееся худое тело с головы до ног. – Чонин… Это первый раз, когда Кенсу зовет его по имени. И от этого срывает тормоза сразу обоим. Чонин переходит ко второму пункту «нежно и медленно», а именно – надевает презерватив подрагивающими пальцами, ворует еще одно «м-м-м» своими жадными губами и толкается внутрь, придерживая Кенсу за бедра. Но они быстро меняют позу, и Чонину остается лишь вжиматься в спинку дивана и, широко расставив ноги, хвататься за упругие ягодицы, так охуенно принимающие в себя его член. Кенсу двигается на коленках вверх и вниз, упирается выпрямленными руками в плечи, покусывает нижнюю губу и виляет бедрами. Это сумасшествие… хотеть кого-то настолько, что забывается все случившееся раньше. Диван с лепестками роз, свечка, коньяк и срач вокруг – это смешно, но Кенсу отчего-то не весело. Наоборот, с каждым движением зверь внутри требует все больше, сильнее, глубже… чтоб по глотку. Портить эту иллюзию «нежности» знакомыми животными порывами нет сил, Кенсу продолжает дарить им удовольствие на двоих, что лишь усиливает ноющую тяжесть в паху, и ритмично сжиматься вокруг скользящего внутри члена. Свечка потухает, когда Чонин опрокидывает Кенсу на диван, лепестки разлетаются в стороны. И это похоже на ебаную мангу для малолетних девиц. Кенсу кажется, что они падают вовсе не на диван, а в глубокую пропасть, из которой уже не выбраться. Да и не хочется, собственно. Кенсу не успевает попрощаться с собой прежним, как кончает в руку Чонина. Внутри все ноет и требует вернуть горячую наполненность. Но Чонин тянется за бутылкой, делает большой глоток – кадык на шее соблазнительно дергается – и облизывает влажные губы. Кенсу ведет ладонью по животу вниз, сжимает основание своего члена и понимает, что это только начало. Начало пиздеца с именем Чонин, у которого язык на вкус «Courvoisier VSOP».