Кошмар

Продолжение POV Сиэля Я старательно облизывал по кругу особо выделяющиеся кровавые пятна. Нельзя своими рвотными спазмами, которые могут внезапно вылезти, испортить такую шикарную картину. Но так хотелось, и я, можно сказать, страдал от недостатка крови в крови, как бы прискорбно и парадоксально это ни звучало. А может мне просто не хватало адреналина, который должен пробудить в мозгу вкус крови. Хотя, казалось бы, что уже мог бы умереть от переизбытка адреналина, но ведь не стоит путать адреналин с возбуждением, которое в данный момент в принципе циркулировало по венам, но… Происходило что-то странное, из-за чего я не был на грани. Да, я был слишком возбужден, но мне казалось, что что-то препятствует этому возбуждению, которое откровенно рвется наружу. Ведь если б все было в таком состоянии, как кажется моему мозгу, я бы не смог так долго мучить… себя, в первую очередь. А я могу. Значит, что-то сдерживает меня. Уже через несколько секунд я понял, что. Это все та же насущная кровь и её чудесные свойства. Помню, когда-то Себастьян непонятно зачем решил сделать для меня несколько уроков анатомии и просветил насчет определенных свойств человеческого организма в целом и отдельных его выделений в частности. Но теперь я ничего не помнил, абсолютно, а, наверное, мне бы это помогло, ведь её запах… Ум, какой запах! Он меня завораживает, хотя одновременно не нравится. Искрящийся и переливающийся, как рубин, на дне чистейшего потрясающе-прозрачного озера, принимающий в себя тонущие в воде солнечные лучи. Восхитительный. Мне хотелось стонать, прикрывая глаза от наслаждения. А запах крови Себастьяна, как мне казалось, все же несколько отличался от обычных людей. В нем сквозили властная ветхость и прозрачная пыльность, заволакивающие сознание и соблазнительно щекочущие ноздри. Интересно, насколько же стар Себастьян, если даже его кровь может об этом рассказать? Хотя, почему даже? Кроме крови об этом ничто сказать и не может, ведь внешне больше двадцати пяти ты ему не дашь. Этот запах разливал воду адреналина на огонь возбуждения, и в результате во мне клубились пары безумия, заставлявшие действовать тело само по себе, совершенно непроизвольно совершая сумасшедшие поступки, которые я никогда бы не повторил, будь в нормальном состоянии. И сейчас, следуя внутреннему инстинкту, кричащему, что мне надо мстить, я пополз языком по позвоночнику демона. Я не мог понять, мстить за что? Неужели за простое огрызание? Да, соблюдая все формальности, я как бы должен наказать дворецкого, но сейчас я мстил ему не за это. Скорее за то, что его все больше и больше захватывает возбуждение, а мне это не дано по причинам, выясненным ранее. За это неравноправие я ему мстил, понимая, что, собственно говоря, Михаэлис тут ни в чем не виноват. Сжав покрепче зубы, я прижался губами к коже демона, вгрызаясь зубчиками ключа прямо в свежую рану. Однако, как точно все рассчитано, если бы ключ вошел совсем чуть-чуть, потому что рана по своим габаритам не позволяла бы углубиться, это не доставило бы наслаждения, которое сейчас испытал я. Наверное, я садист, или нет? Садист – это человек, который сознательно любит причинять боль окружающим. Но я испытываю наслаждение не от боли Себастьяна. Я даже не уверен, чувствует он боль или нет. Но когда серебряные зубчики прошлись где-то прямо под кожей демона, аромат крови стал сильнее, а жидкость начала сочиться быстрее. Мне так нравились мелкие действия, происходившие в этой области спины Михаэлиса. То, что я делаю, казалось бы, с непринужденной грубостью, на самом деле было ювелирной работой. Будто бы ты стараешься толстыми огрубевшими пальцами втянуть нитку в малюсенькое ушко тонкой иглы, которую, собственно, даже не чувствуешь в руках. Я не знаю, почему сей процесс вызывал у меня именно такие ассоциации, но из-за этого лишь ещё больше хотелось осторожничать, боясь сделать что-то не так. Начав продвигаться вниз, буравя порезы, сквозь шум в ушах, отчетливо расслышал стон. Сначала даже подумал, что мне показалось, ибо находился я на шаткой грани между сознанием и, собственно, бессознательством. Но, пробороздив до конца особо глубокую и длинную рану, я понял, что не ошибся. Себастьян действительно стонал, оставалось непонятным только то, стоны это боли или все же наслаждения. А, может, это стоны наслаждения болью? Углубиться в дебри бреда, посещавшего мою голову, мне не позволил сам Себастьян. Он внезапно выгнулся, несильно ударив позвонками мне по зубам. На мгновение растерявшись, я чуть не выронил ключ, но вовремя опомнился и, желая несколько наказать дворецкого, пусть он об этом даже не узнает, со всей силы вонзил ключ в следующую ранку, находящуюся уже ниже пояса. Снова ударился зубами, когда проклятый демон выгнулся. Меня коробило от того, что он получает удовольствие, а я, я тоже получаю удовольствие. Но если он испытывает наслаждение ежесекундно, о чем свидетельствует реакция его организма, то у меня наслаждение его болью со временем притупляется. Домучив до конца последний вырез, резко поднялся на ноги, выдирая серебро из раны, развернулся, направившись к окну. Окровавленный почти со всех сторон ключ я уже держал в руке, несильно сжимая чистый участок пальцами. Распахнул окно, провозившись с несложным механизмом несколько секунд. Распахнул так, что сорвал штору с карниза и, облокотившись на подоконник локтями, поднес серебристый предмет к лицу. На него невозможно было смотреть, теперь солнечные лучи откровенно били в глаза, отражаясь от гладкой поверхности. Я щурился, но продолжал смотреть, как переливается алая демоническая кровь, как замирают на зубчиках белесые блики, пока не заметил чего-то странного, застрявшего между ними. Приблизив ключ максимально близко к глазам, отчего мне стало казаться, что ещё через секунду они выгорят, попытался рассмотреть этот объект. Поняв, наконец, что имею честь лицезреть, отшатнулся, выронив ключ из рук. Тихо звякнув по металлическому подоконнику, предмет полетел вниз, а я не мог на него посмотреть. Конечно, никто не сомневался, что между зубчиками могут застрять кусочки плоти, но одно дело, когда ты просто об этом знаешь, не зацикливаясь, и совершенно другое, когда старательно пытаешься рассмотреть, а лишь затем понимаешь, на что смотришь. Было неприятно. Я стоял перед окном, теперь выпрямившись и опираясь на раму ладонями. Казалось, забыв совсем о замученном демоне, находившимся вместе со мной в комнате, вдыхал свежий аромат весны. Тонкий, но от этого не менее приятный запах отрезвлял, если можно так выразиться. Я наблюдал, как склоняется к земле ярко-зеленая трава и создавалось ощущение, что она будто усмиряет адреналин, разбушевавшийся в моем организме. Все казалось таким тихим, спокойным и умиротворенным, несмотря на налетающие иногда порывы ветра, что хотелось стоять так вечность. Но уже через минуту из меня окончательно выветрился весь адреналин, пополам с безумием и садизмом, оставив главенствующую роль возбуждению. Что не могло не радовать. Мне было тяжело в паху, а скрутившаяся спираль в животе тянула вниз, это было здорово. Этого я и хотел, но не думал, что какой-то несчастный вид за окном поможет достигнуть подобного состояния. Сейчас, когда я уже собрался полностью ощутить многогранное удовольствие от нахождения внутри чужого организма, мне было очень важно, чтобы возбуждение занимало все тело и сознание. Чтобы потом оно могло выплеснуться в Себастьяна. Как двусмысленно звучит эта фраза! Но я имел в виду совершенно иное, а, впрочем, ладно.