Кошмар

Продолжение POV Сиэля Почувствовал что-то прохладное, едва заметно коснувшееся кончиков пальцев. Тут же рефлекторно одернул руку. Лишь потом понял, что это был всего лишь язык Себастьяна. Как игра. Но не та, которую мы ведем с ним уже несколько дней. Серьезная, взрослая, жестокая, с неким глубоким подтекстом, который несведущий человек сразу не заметит, а совершенно другая. Исполненная некой детской непосредственности, хотя мне ли говорить о «детской»? Сам-то ведь ребенок, несмотря на то, что ничего не делаю, дабы это выползло наружу. А точнее говоря, всячески запечатываю малейшую щель, через которую мог бы просочиться детский нрав… А есть ли во мне этот детский нрав? Что отличает взрослого и хладнокровного человека от ребенка? Умение искренне смеяться, не замечая всех бед, происходящих вокруг. Радость от каждой мелочи, которая казалась смыслом жизни. Уверенность в существовании сказок, которые мать рассказывала, сидя возле твоей кровати. Ребенок – это то существо, которое мыслит абсолютно безгранично, не одергивая себя пониманием того, что этого не существует; которое может мечтать, не умеет лгать и в принципе не понимает, что есть ложь. Есть ли во мне хоть что-то из перечисленного? Нет. Это однозначный ответ, над которым даже не стоит задумываться. Возможно, я теперь даже не пытаюсь спрятать свой «детский» нрав, ибо его попросту не существует. Это все в прошлом, но мой мозг, не особо задумываясь на эту тему, продолжает считать, что я ребенок. Действительно, я давно не скрываюсь. Просто холодная, совсем не детская отчужденность от этого мира и есть моя настоящая сущность. А как хочется говорить все, о чем думаешь, чего хочешь. Ведь будь я простым ребенком, это было бы дозволено… Ведь ребенку дозволено все! Ты не представляешь, Себастьян, как мне хочется сказать те слова, которые станут моим проигрышем. Те слова, которые на данный момент отражают весь спектр моих желаний и мечтаний. Я больше ничего не хочу. Кажется, что мне действительно ничего не надо. Но как хочется, чтобы это был не приказ, а просто слова невинного ребенка, осуществить которые хочется все по той же причине. Или по другой. Например, из-за любви. Если бы Себастьян любил меня, он бы сделал все ради моей скромной персоны? Или все громкие фразы, которые штампуют в книгах о вечной любви, всего лишь фразы? -Как вы ко мне относитесь? – прорезался сквозь темноту, в которой я тонул, голос Михаэлиса. Я открыл глаза, желая видеть, с каким видом он спрашивает нечто подобное. Он был так безразличен. Мне тоже интересно. Мне интересно, как относишься ко мне ты, Себастьян! Но ведь я не спрашиваю! А почему? Ведь я должен быть холодным и неприступным, да? Опять мы вернулись к истокам размышлений. Выходит, я все же прячу свою истинную личину. Но если я спрошу что-то подобное, будет ли это выглядеть как открытие других черт моего характера? Что побуждает Себастьяна задавать такие вопросы? Возможно, найдя хотя бы приблизительные ответы на сей вопрос, я смогу понять, что могу выдать сам. Но мне было неприятно в любом случае… осознавать, что я так долго думаю, мучаюсь, не понимая, как лучше найти подход к столь тонкой материи… А он просто беззаботно спрашивает, будто ничего не происходит. Меня это даже оскорбляет. Вдруг захотелось залепить пощечину слуге, как бы за оскорбление. Но, если я так сделаю, то, естественно, пояснять своего поведения не буду, а Михаэлис так и останется в неведении, не понимая, в чем же он провинился. -Ты считаешь, что сие действо может изменить мое отношение к тебе? Ты жалок, Себастьян! Слова вырвались мимо воли. А, судя по тому, как изменился в лице демон, подействовали на него похлеще пощечины. А мне внезапно понравилось! Понравилось унижать другого, кто сильнее меня, но ничего, абсолютно ничего не сможет сделать. Почти не скрывая ликования в голосе, я припечатал: -Именно поэтому ты слуга! Я чувствовал радость и моральное удовлетворение за причиненную боль. Но в то же время где-то в душе, хотя мне казалось, что этой самой души у такого как я быть не может, закралась горечь. Стало больно, стыдно и зародилось чувство брезгливости. Душу изъедал внутри огромный червь, порожденный моим организмом, а она, страдая и обливаясь кровью, желала лишь вырваться из кошмарного тела, которым повелевает ещё более отвратительный разум. Глаза начало неприятно жечь. Я не понимал, что происходит, но чувствовал неизбежность чего-то плохого, что сейчас может произойти. -Вон, - захрипел я, стараясь поскорее отвернуться. Неприятная соленая влага, казавшаяся густой, будто закрывала глаза. Неужели это слезы? Это просто ужасно, если Себастьян увидит их! Скорее уходи! Быстрее! Я уже ничего не видел, желал лишь, чтобы это поскорее прекратилось. Невольно закрывая рукой ослепшие глаза, отползал ближе к столу. -Вам помочь? – услышал я воистину дурацкий вопрос, на который даже отвечать не хотелось. Мне было очень плохо и очень больно. Я не мог себя заставить ответить что-нибудь, что быстрее прогнало бы дворецкого из комнаты. В горле першило от испытываемой горечи. Казалось что это не я, а кто-то другой, кто сидит в моем теле борется за власть над ним. Тихий скрип – дверь закрыта. Поднимаясь на ослабевшие ноги, вытирал ладонями глаза, но это не помогало. Густая вязкая жидкость наполняла глазницы вновь и вновь, распространяя странный запах. Тело будто бы совсем ослабло и не могло понять, что ему делать и что, собственно говоря, происходит. Я чувствовал, что этот запах совсем знакомый, но не мог понять, чем он меня так привлекает. Нос будто был заложен, из-за чего аромат пробивался совсем медленно. Внезапно я осознал запах. Пропустив его, наверное, не только через органы обоняния. Запах, несколько минут назад заставлявший действовать меня абсолютно безумно. Запах, подчинявший мой разум. От ужаса я рухнул на стол, ударившись лбом о дубовую поверхность. Руки тряслись, но продолжали пытаться судорожно вытирать кровь, уже заливающую лицо. Я не понимал, что происходит, чем это вызвано, но это было дьявольски неприятно. Однако все плохое когда-нибудь заканчивается, и кровотечение из глаз не стало исключением. Я неустанно продолжал тереть глаза, постепенно вытирая алые сгустки. Зрение вновь вернулось ко мне, тогда я, внутренне по-настоящему радуясь, пошел к зеркалу. Лицо полностью залито кровью, нет ни одного чистого участка. Корни волос также вымазаны уже подсохшей субстанцией. Все-таки это счастье – видеть. Человек настолько низменное существо, что не может оценить всех привилегий, дарованных ему природой. Не воспринимает длинные ноги, благодаря которым может сравнительно быстро передвигаться, вместо коротких лапок ящерицы. Не ценит рук, без которых лишь единицы могут выжить, и то, самые стойкие. А ведь мы могли бы быть безрукой черепахой! Ни во что не ставит такие чувствительные глаза, малейшее повреждение которых приведет к слепоте. Вы представляете, что такое, открывать утром глаза и оставаться в темноте? Пройти по комнате с закрытыми глазами сможет любой болван, ведь он уже изучил расположение предметов, а если бы оказался в совершенно новой обстановке? Хотя если смотреть с несколько иной стороны… Например, когда человек стоит на вершине скалы, он видит, какая под ним высота и непроизвольно испытывает чувство страха. Слепой человек не сможет ощутить на себе всю многогранность липкого ужаса, который непременно заточит остальные органы чувств в оковы. Но также, если зрячий человек, поборов страх, может прыгнуть с этой скалы, он не боится просто шагать по улице, даже бежать. Какие же моральные усилия придется приложить слепому, чтобы совершить один шаг, даже предварительно ощупав всю местность перед собой. Страшно, не правда ли? Я осторожно прикоснулся к лицу, дабы убедиться в правдивости открывающейся картинки. Взял подвернувшийся под руку кусок ткани, вытер лицо. Стало будто бы полегче, по крайней мере, кожу теперь не сковывала корка, мешающая нормально соображать и дышать. Я немного расстегнул ворот рубашки, оттянув несколько вперед, вытер кровь, залившуюся внутрь. Дальше не полез, решив, что потом сделаю все подобные дела. Точнее прикажу Себастьяну… помочь мне. Хотя неприятное чувство все равно осталось. Я приблизился к столу, все ещё держа в руке ткань, вытер лужу крови… моей крови, как это ни прискорбно. Но она не вытерлась, а лишь размазалась по столешнице, приобретя ещё более непрезентабельный вид. Решил, что мне все равно и просто плюхнулся в родное кресло. Подтянул к себе какой-то листок, чудом уцелевший после всего, что произошло в этом самом кабинете. Посмотрел на «приехавший» на листке конверт, взял его, намереваясь просто разорвать белесую бумагу, на которую таки попали кровавые брызги. Но что-то меня остановило, и я отложил письмо, так и не вскрыв. А вот облюбованный листик так просто отпускать был не намерен, взяв в руку карандаш, стал что-то выводить. Никогда не рисовал, честно признаться. Как-то меня не тянет к данному виду искусства, музыка, пожалуй, предпочтительнее. Но нельзя не признаться, что бывают моменты, когда вижу картину и остро желаю запечатлеть её на бумаге. Беру лист. Карандаш. Начинаю рисовать. В результате разочаровываюсь в своих художественных способностях и больше не прикасаюсь к рисованию довольно-таки длительное время.