Мяу Кисс Ми

— Черт, так и знал, что этим всё закончится, — мрачно говорит Дайчи. Он говорит это, стоя на пороге частного общежития, в котором задёшево можно снять комнату. Он говорит это, разглядывая полутёмный коридор, подгнившую лестницу в мансарду и холодную ванную с пятнами плесени на потолке. Он говорит это, толкая хлипкую дверь в комнату, и недовольно кривится, не найдя рабочего замка. Он говорит это Куроо по несколько раз на дню. А когда тот приходит без приглашения и ложится на его футоне — того чаще. Повторяя это в который раз, Дайчи сам не уверен, что именно имеет в виду. — Не нагоняй тоску, — говорит Куроо. — Всё только начинается. — Потому-то, — вздыхает Дайчи, — мне оно уже не нравится. Зачем ты снова пришел? Стоя в дверях и опираясь плечом на рассохшийся косяк, Куроо иронично ухмыляется. Дайчи на него не смотрит, — опускает ниже лампу, что-то отмечает в конспектах. — Хотел поздороваться. — Мы здоровались с утра. — Зашел пожелать доброго вечера. — Правильнее сказать, ночи. Куроо закатывает глаза. — Я принес еды, — сам студент, он знает студенческие слабости. Карандаш в руках Дайчи замирает. — Я заходил в раменную. — Когда это было? — за несколько месяцев, что они снимают крохотные комнатушки по соседству, Куроо выучил расписание Дайчи лучше, чем своё. — Держу пари, что с обеда ты ничего не ел, а сейчас, как верно заметил, уже ночь. Дайчи вздыхает, разворачивается и смотрит в глаза Куроо. — Это мясо, — торжествующе говорит тот и поднимает пакет. — Ну что, пригласишь в гости? В моей комнате ужасная духота. — И ужасный бардак, — соглашается Дайчи. — Тебе говорили, что ты зануда? Как только команда терпела... — Встречный вопрос. Тебе говорили, что ты — самовлюбленный эгоист? — Да, — Куроо разводит руками и проходит в комнату. — Только формулировка была другая. Как же это... Ах, да! Прирожденный лидер! Они смеются. Дайчи убирает конспекты, удобнее передвигает стол и лампу, освобождая место. — Ты демон, — говорит он. — Убедись, что соседи не слышали о том, что у тебя в пакете, и заходи быстрее. — Гореть нам в аду, — машет одной рукой Куроо. Во второй — пузатая керамическая миска с крышкой. — А в хорошей компании и ад раем покажется. Дайчи хлопает в ладоши. — Я вижу бутылку. — Не бутылку, а аперитив! Аперитивом оказывается литровая бутылка саке. — Черт, так и знал, что этим всё закончится, — улыбается Дайчи и достает пиалы. — О, нет! — тянет Куроо. — Этим всё только начинается! Кто же ест мясо без хорошей выпивки? С ним трудно не согласится. Вдвойне трудней, когда рот оказывается занят сочной говядиной: тонкие кусочки, поджаренные в масле со специями, — даже чуть теплыми они кажутся благословением небесным. Куроо разливает саке, подкладывает Дайчи маринованные грибы и хрустящий дайкон. Это похоже на то, что можно назвать домашним ужином. — Не понимаю, — говорит Дайчи. — У тебя родители в Токио. Мог бы жить с ними. — У меня родители — карьеристы, — поправляет Куроо, тыкая в Дайчи палочками. — Отец бывает дома по большим праздникам. А мать... ну, она заходит чуть чаще, конечно, но... Если я — самовлюбленный эгоист, то для неё определения ещё не придумали. — То есть, ты отказался от свободной квартиры, чтобы жить в этой развалюхе. — То есть, я даже волейболом в средней школе занялся, чтобы пореже появляться в пустом доме. Куроо разливает саке. Дайчи вопросительно смотрит на него. — Но они же могли помочь тебе устроиться? — О, — Куроо в восхищении поднимает брови. — Мои родители не только карьеристы. Ещё они уверены, что каждый должен добиваться всего сам. Видел бы ты их гордость, когда я приносил табели успеваемости. И когда я стал капитаном школьной команды по волейболу. И когда узнали, что я поступил в университет... Они не приложили к этому ни малейших усилий, я сам справился. Поэтому они и были рады. А когда я сказал, что собираюсь съехать, им это особенно понравилось. "Отлично!" — сказала мама. И отец поддержал: "Я горжусь тобой, сын!" — женский и мужской голоса в исполнении Куроо звучат карикатурно. Обиды или злости не чувствуется, но и особо счастливым он не выглядит. Куроо выглядит обыденно. Дайчи откладывает палочки и греет пиалу в ладони. — Не понимаю. — Если хочешь жить самостоятельно, — Куроо тоже берёт пиалу и салютует ею, — обеспечь себя всем необходимым сам. — Выпивая, он пожимает плечами. — Семейное кредо. Ну, это правда лучше, чем быть золотым мальчиком, которому всё достается по родительскому щелчку. Тяжело и иногда бывает... — Душно, — подсказывает Дайчи. — Да, кондиционер бы не помешал, — Куроо откидывается назад. — Ну... Или это отличный повод напроситься к тебе. — Не мечтай. Зимой ты жаловался на сквозняки, — напоминает Дайчи. — А сейчас, чем ближе к лету, тем больше тебя достает духота. Тебе проще переехать в эту комнату. — К тебе. — Да, в эту комнату. — В твою комнату… отлично звучит! Захмелев, Куроо вытягивает ноги и упирается Дайчи в бедро. Ступня скользит от колену по бедру вверх. Дайчи замирает, сосредоточенно смотрит на саке, потом опрокидывает в себя содержимое пиалы одним махом и отводит глаза. С преувеличенной осторожностью ставит пиалу на стол — словно любуется. — Ну, всё. Хватит. — Ещё рано. — Нет, не рано. Убери ногу. — О. Извини... Я не хотел. Ну, тогда я пойду? — Иди. Дальше порога Куроо не уходит. Стоит, повиснув на двери, и смотрит, как Дайчи убирает со стола посуду и мусор. Не так уж он и пьян, каким хочет казаться. — Что твоя зазноба? — спрашивает он. — Пишет? — Пишет. — Европа, — Куроо поднимает глаза к потолку. — Спокойной ночи, — отвечает Дайчи. — Ни за что бы не подумал. — Скокойной... — повторяет Дайчи. Куроо пятерней зачесывает волосы назад, но непослушная чёлка всё равно вылезает, падает на лоб. — Звучит как проклятье, — фыркает он из-за двери. — Лучше бы чего эротичного пожелал... Первые экзамены приходятся на самую жару. От неё некуда деться. Воздух влажный, тяжелый и удушающий. Раздирающий гортань едва ли не в кровь. Днем невозможно выйти на улицу. Ночью в доме так душно, что хочется лезть на стены. Лёд тает в мгновение ока, а из обоих кранов в ванной тонкой струйкой течет кипяток. Сон не приносит отдыха — слишком мутный и неспокойный. Кажется, что их маленькое общежитие сгорает в лихорадке. Иногда по вечерам они сталкиваются и сомнамбулами идут на задний двор в надежде уловить редкую прохладу вечерних теней. Их пятеро. Дайчи и Куроо снимают по комнате в мансарде. Ещё трое студентов живут на первом этаже — они из художественной академии, два парня и девушка, — у них две смежных комнаты, одна из которых служит спальней, а другая — студией. Когда у Куроо скверное настроение, он предлагает Дайчи спор: трахаются ли соседи втроём или всё-таки по отдельности. Но, откровенно говоря, понять сложно даже то, трахаются ли они вообще — сквозь тонкие перегородки по ночам не долетает ни звука. Жара выплавляет из головы всё, что учит Дайчи. Он злится, перечитывает конспекты и учебник, раз за разом дословно повторяя каждое слово. Дайчи закрывает окна, покупает самые дешевые жалюзи и прикручивает их шурупами, наплевав на то, что скажет смотритель, если вдруг решит прийти проверить квартирантов. Так хотя бы комната меньше нагревается за день. Ближе к вечеру Дайчи слышит на лестнице тяжелые шаги. Он выглядывает в коридор и сталкивается нос к носу с Куроо. Куроо, мокрый от макушки до пят, в одних спортивных шортах тащит метровую коробку. — Вентилятор, — говорит Куроо пересохшими губами, словно явился с недельной попойки. — Отличная модель, гарантирую. — А у меня самая теневая комната в доме, — отзывается Дайчи. — Один — один. Куроо пинает ногой дверь в свою комнату и безэмоционально рассматривает залитое ярким закатным светом помещение. В прямоугольнике окна плывет и колышется марево. Из комнаты тянет жаром, подсыхающей травой и зловонием отбросов из помойки под окном. Куроо молчит. Открывает рот, складывает губы трубочкой и раздумывает. На висках, шее и плечах видны крупные капли пота, засунутая в карман шорт футболка мокра насквозь. И волосы у него мокрые тоже — лишь непокорный гребень чёлки пытается топорщиться вопреки всему. — Меняю свою тень на твой воздух, — говорит Дайчи. — Пока жара или экзамены не пройдут. — По рукам, — Куроо удобнее перехватывает вентилятор, тащит в комнату, и они вместе распаковывают коробку. Куроо забирает футон и учебники из своей комнаты. Дайчи спускается вниз, наливает в ведро воды, ссыпает в него весь лёд, что есть в морозильной камере, и ставит перед включенным вентилятором. Становится немного лучше. — Чувствую себя запеченным гусем с яблоками, — жалуется Куроо, лениво тянет слова и шелестит страницами. — Только без яблок. Дайчи хмыкает, больше сосредотачиваясь на том, чтобы не задремать, чем на учебниках. Борьба оказывается неравной, и выйти из неё победителем невозможно. Плечо обжигает прикосновением — липким, диссонирующим, отзывающимся во всем теле истомой. Остро пахнет потом. — Уйди, — говорит Куроо с нескрываемым раздражением. — Отодвинься подальше и не грей мой воздух. Словно я тут без тебя мёрзну. — Извини. — Ни за что. Дайчи, как сидит на пятках, падает назад и остается лежать. — Не могу больше, — упираясь затылком и лопатками в татами, он потягивается до хруста в позвоночнике и обмякает. — Ничего в голове не задерживается. Наверное, сегодня вздремну, а завтра… будь что будет. — Угу, — отзывается Куроо напряженно. — Ты когда сдаёшь? — Скоро. — На этой неделе? — Да. — Или на следующей? — Да… — Ладно, не буду отвлекать. Дайчи встает, раскатывает свой футон и ложится, проваливаясь в сон практически мгновенно. Его дыхание разбивает тишину комнаты как тиканье часов или капель незакрытого крана. Он спит спокойно, не ворочается и не вздрагивает. Вентилятор работает бесшумно. Куроо листает страницы, откладывает учебник, что-то записывает и снова углубляется в чтение. Он успевает исписать с десяток листов к тому времени, когда Дайчи просыпается. За окном поднимаются сумерки. Соседи возятся с мольбертами, переставляя их с места на место. — Хочешь мороженого? — толком не продрав со сна глаза, предлагает Дайчи. Он лежит на боку, подложив локоть под щёку. Голый по пояс, заспанный и слегка помятый. — М… — неопределенно отзывается Куроо, что-то сосредоточено разыскивая в нескольких книгах сразу. — И, знаешь, давай сходим в баню? Куроо вопросительно вскидывает голову. — Ты воняешь, — говорит Дайчи. — Я отказываюсь спать с тобой в одной комнате. — Ты тоже не благоухаешь. Дайчи смеется. В бане слишком жарко, а бассейн с холодной водой практически одной температуры, что и с горячей. Но там лучше, чем в их домашней ванной. Время к закрытию, и посетителей особо нет, если не считать двух старичков, неторопливо и чинно натирающих друг другу спины. Хозяин не церемонится — берет дешево, но грозит выгнать голышом, если припозднившиеся гости не поторопятся. Традиционные летние юката не липнут к коже, в них заметно легче, чем в синтетической одежде. Возвращаться домой через парк дольше, но приятнее — от пруда тянет прохладой. В тёмных аллеях гуляет ветер, на удивление ласковый и свежий. — Говорят, дурная примета, — Куроо перегибается через бетонный бордюр пруда и склоняется к воде, — мыться перед экзаменом. — Не думаю, что преподаватель будет рад блестящему ответу от заезжего бомжа. Чёрная вода искривляет без того щербатый месяц. Под фонарем роятся бражники, и их тени мечутся по гравийной дорожке. — Давай задержимся? — предлагает Куроо. — Ты выспался днём, а тут легче дышится, чем в четырёх стенах. Дайчи молча кивает и встает рядом. — Как дела у нашего любимого сеттера? — “Нашего”? — Не притворяйся. Он ещё не нашел себе крепкого европейца для утешения? — Не знаю… — Конечно. Зачем тебе знать. — Заткнись, а? — Прости, — в голосе Куроо нет ни капли раскаяния. — Он хотя бы пишет? — Пишет. — Ты отвратительно врёшь. — Нет, не вру. — Твой голос говорит об обратном, — Куроо пожимает плечами, взмахивает руками, и рукава юкаты распахиваются крыльями. — Или тебе просто мало этого. Дайчи поворачивается к нему и смотрит в упор, практически не моргая. С тем же успехом Куроо может сейчас запрыгнуть на бордюр и пробежаться, но он просто продолжает говорить в своей ироничной манере. — Вы могли бы общаться по скайпу. — Пожалуй. — Может быть, даже дрочить друг для друга. — Ну всё, хватит. —Ладно. Прости. Не заводись так. Я просто рассуждаю вслух. Дайчи хмурится — это видно даже в темноте. Он зол и расстроен. И ещё в его лице есть что-то от сожаления, что этот разговор всё-таки происходит. — Почему мы вообще говорим об этом? — Потому что мне не всё равно, — Куроо поворачивается и очень искренне и естественно улыбается. Только он так умеет: словно выиграл все деньги мира и ещё вечную жизнь в качестве бонуса. — Ты влюблен? — Ну, не уверен, — признается Куроо. — Всё, что я знаю — ты не выходишь у меня из головы. Может быть, мне бы хватило одного раза, чтобы понять, что это не моё, но ведь от тебя и такой мелочи не дождаться. — Почему ты всё портишь? — бессильно вздыхает Дайчи и отворачивается. — О, — Куроо трясет головой, словно отмахивается от докучливого насекомого. — Прошу тебя, только не делай вид, что ничего не знаешь. Это самое мерзкое, что можно придумать. Некоторое время они продолжают стоять, слушая одинокую цикаду, опьяненную летней жарой, и удары бабочек о пластиковый плафон фонаря. Вокруг по кустам, траве и дорожке скачут тени, густые и не очень, маленькие и большие. Ветер шелестит в кронах цветущих каштанов. Руки Дайчи, лежащие на бордюре, кажутся сильно побелевшими, но, должно быть, дело в освещении. Куроо мурлыкает под нос и треплет пальцами пояс. Потом они медленно бредут домой. В духоте комнаты молчание становится невыносимым. — Черт, так и знал, что этим всё закончится, — говорит Дайчи тихо, когда они ложатся и выключают свет. Куроо, чей футон разложен в метре от Дайчи, против обыкновения не возражает. Его дыхание ровно. Дайчи смотрит, как светлеют полоски неба между жалюзи и не может заснуть. Когда он уходит на экзамен, Куроо всё ещё спит. Последующие дни они почти не разговаривают, а в день сдачи последнего экзамена в Токио приходит похолодание. Дайчи надирается в компании одногруппников, а вернувшись домой не застаёт Куроо. Футон и вентилятор возвращаются на свои места в соседней комнате. Дайчи заваливается спать, чувствуя смутную тревогу. — Подъём, — отвратительно жизнерадостным голосом командует Куроо утром и вытаскивает подушку у Дайчи из-под головы. — Доставай свои самые обтягивающие спортивные шорты, кидай в сумку и погнали. — Силы тьмы тебя покарают, светлое создание… — бурчит Дайчи и натягивает одеяло на голову. Голова идёт вразнос — кружится, пухнет и раскалывается. — Сгинь… Куроо каверзно хмыкает. — Без одеяла мне открывается отличный вид на твои кривые ноги, крепкий зад и завидный стояк. Уверен, что хочешь, чтобы я ушел? — Проваливай, — говорит Дайчи. — Давай, Савамура, — Куроо смеется. — Через сорок минут за нами заедут. — Кто заедет? — Дайчи трёт глаза и садится. — Куда ты меня тащишь? — К морю, — бросает Куроо и выходит. Слышно, как скрипят ступени, когда он спускается. Через сорок минут у дома останавливается видавший виды трёхдверный “паркетник”. Дайчи выходит к нему и тут же получает серию чувствительных ударов по спине. — Привет, Савамура, — как ребёнок радуется Бокуто. — Лезь назад — там полно места. Куроо говорит, ты совсем заучился? — Да, — многозначительно ухмыляется Куроо. — Заучился и истосковался по школьным денькам. Дайчи бросает на него пронзительный взгляд, но Куроо не реагирует — его вниманием уже завладел Бокуто. — Оу, — только и говорит Дайчи. Они едут на побережье. Куроо на переднем сидении рядом с Бокуто, кажется, не умолкает ни на минуту. У них какая-то своя система поддержания диалога, и Дайчи совершенно за ней не успевает уследить. Иногда он начинает подозревать, что в этом вообще нет смысла. — Отличная ведь идея, правда? — самодовольно спрашивает Бокуто. — Я бы хотел собрать полный состав прежних команд, съездить на барбекю, провести несколько дружеских матчей со старыми соперниками... — ...облапить менеджеров, которых ещё не успел облапить, — подсказывает Куроо невинно. Бокуто смеется заливистым басом. — Утопия, — вздыхает Дайчи. — Нельзя быть таким тоскливым! — советует Бокуто. — Девочки на такое не ведутся. — Очень тяжелый случай, доктор, — с умным видом вторит ему Куроо. — Я же говорю: совсем заучился. Дайчи хмыкает. — Ну, на месте и посмотрим, — пожимает плечами Бокуто, — удастся ли сыграть в нормальный волейбол или только пляжный. — То есть? — У нас есть волейбольная сетка, мяч и мы, — оборачивается Куроо к Дайчи. — А Бокуто накануне кинул клич по знакомым — из тех, кто уже выпустился, конечно. Школьники ещё на экзаменах. Когда они приезжают в назначенное место — один из дальних пляжей Йокогамы — их уже ждут. Некоторых присутствующих Дайчи хорошо помнит по играм, некоторых не встречал вовсе, и это вызывает неловкость, потому что его имя и команда здесь хорошо известны. Он улыбается, кланяется и по-инерции иногда ищет взглядом Куроо. Небо затянуто грязно-серыми облаками. Ветра нет, и для игры это лучшее время. Бокуто курсирует между волейбольной сеткой и барбекю, флиртует с бывшим менеджером своей бывшей команды и подливает ей саке. Потом они с Куроо бегают по пляжу, пытаясь затолкать друг друга в воду. Остальные смотрят и делают ставки, словно это обычное дело. Команда Дайчи и Бокуто выигрывает сет у команды Куроо, после чего прерывается на еду и выпивку, поэтому второй сет проигрывает с треском. Впрочем, это неважно, потому что весело. Бокуто берет своего бывшего менеджера на руки, относит её к океану и там долго стоит по пояс в воде. Куроо то и дело поглядывает в их сторону. Потом Бокуто опускает девушку в воду и хохочет, осыпаемый бранью. Кто-то поддерживает веселье и идет купаться. Дайчи усаживается на песке и вглядывается в тёмные волны. У Куроо звонит телефон и тот надолго отходит. Прощаться не хочется никому, и они до самого вечера остаются на пляже — купаются, играют и едят. — Обожаю студенческую жизнь, — говорит Куроо, стоя на границе приливной черты в воде по щиколотку. В сумерках они всё же расходятся, и Куроо заверяет Бокуто, что они с Дайчи достаточно взрослые и самостоятельные, чтобы добраться до дома без помощи. Сам Бокуто уезжает с девушкой-бывшим-менеджером. — Как её зовут? — спрашивает Дайчи. — Я не запомнил, — улыбается Куроо. К счастью, они успевают на последний поезд и дремлют всю дорогу. Оба чувствуют себя приятно уставшими. Когда поезд приходит на их станцию, время уже около полуночи. Воздух густой и свежий, а фонари плохо рассеивают темноту по обочинам дороги. Куроо предлагает немного срезать, и они идут через старую детскую площадку. — Ну, — говорит Дайчи. — и почему я? Почему не Бокуто или Кенма? Куроо задумчиво оборачивается к нему и пожимает плечами. — А ты хочешь трахнуть всех своих друзей? — интересуется он. — Я не… — вспыхивает Дайчи. — Знаю, — кивает Куроо и его ядовитая усмешка становится мягче. — Это был пример ещё одного некорректного вопроса. Он опускает сумку на скамейку и идет к гимнастическому комплексу — турник, невысокие брёвнышки, слабо натянутая сеть, запутанный лабиринт деревянных балок. Дайчи тоже оставляет сумку и направляется следом. — Отчасти ты прав, — Куроо хватается за деревянную перекладину и смешно поджимает ноги, чтобы не доставали до земли. — Пару лет назад мы с Кенмой пытались… — он отпускает перекладину и трёт запястье. — Кенма просто не создан для отношений. Любых. Сам Кенма говорит, что ещё не дорос до чего-то подобного… Мы просто друзья детства, и в большей мере меня это устраивает. А ему — всё равно. Дайчи кивает. Куроо отворачивается и снова виснет на перекладине. Свет фонаря резко очерчивает рельеф напряженных рук, плеч и спины под натянутой тканью футболки. — А Бокуто… — задумчиво продолжает он, — Бокуто хороший парень. Отличный! Он любит девочек, и девочки любят его. Одна беда: они любят друг друга по-разному. Мой друг Бокуто хотел бы найти свою единственную и подарить ей весь мир. Но ни одной “единственной” этот мир не нужен, потому что они рассчитывают лишь на кратковременную интрижку в перерыве между двумя серьёзными отношениями. Дайчи прислоняется плечом к крайнему столбу комплекса и наблюдает за Куроо, который без труда карабкается по лабиринту. Куроо смотрит куда-то вверх. — Бокуто не знает о моих сексуальных пристрастиях. Думаю, ему это ни к чему. — А что с той… — Дайчи неопределенно кивает куда-то за плечо. — С которой он сегодня уехал? — Они друзья, — выдыхает Куро и спрыгивает на песок. Дыхание у него почти не сбилось. — Хотя, это такая тонкая грань… Вот мы с тобой тоже друзья, верно? — он оборачивается через плечо, дожидается кивка и улыбается шире. — И вы с Сугаварой когда-то были друзьями. — Ну да, — соглашается Дайчи, выдерживая пристальный взгляд некоторое время, а потом всё-таки опускает голову. Куроо фыркает и поводит плечами. — Прости. Знаешь, тебе правда бы не помешало немного... встряхнуться. Мне кажется, Суга-кун дал тебе карт-бланш — разрешение на маленькую интрижку. Не будет ничего дурного, если я помогу тебе справится с этим... — Я не хочу, — отрезает Дайчи. Он поднимает глаза и смотрит на Куроо исподлобья. — Мне этого не надо. — Судя по тому, что я регулярно успеваю заметить по утрам, — поднимает брови и чуть склоняет голову Куроо, — я бы этого не сказал. — Ты слишком внимательно смотришь, — начинает выходить из себя Дайчи. — А если тебе всё равно, с кем… — Нет, мне не всё равно! — резко осаживает его Куроо. — Не понимаю, как такой близорукий пень как ты умудрился завести серьёзные отношения. — Мы вовремя поймали момент, — говорит Дайчи со всей серьёзностью, — чтобы начать. Я тогда ещё не был деревом. Куроо смотрит на него несколько долгих мгновений и начинает смеяться. Дайчи виновато улыбается и разводит руками. — Как бонсай, да? — отсмеявшись, спрашивает Куроо. — Фантастика… Они стоят в шаге друг от друга. Дайчи всё ещё расслабленно опирается спиной о деревянный столбик, а Куроо преувеличено прям, поэтому смотрит немного свысока. И ничего особенного вокруг: пустая детская площадка, желтый свет фонарей, уродливые тени-монстры тянутся от каждого маленького камешка, каждой смятой банки из-под кофе. — Вот поэтому мне не всё равно, — с улыбкой, означающей у него высшую степень серьёзности, говорит Куроо. — Иногда думаю: хотя бы поцелуй… Вдруг? Он медленно поднимает руку и подносит её к лицу Дайчи, пальцы скользят в миллиметрах от кожи. Куроо склоняет голову и смотрит на губы Дайчи, подушечкой указательного пальца невесомо касается их и замирает. Его руки не дрожат, а взгляд очень внимателен. Дайчи рефлекторно сглатывает и облизывает губы, отчего улыбка Куроо становится немного восторженной. — Я попробую, — спрашивает Куроо, сильнее прижимая палец, — вот так, аккуратно? Ты, конечно, можешь меня ударить… Дайчи не отвечает и не шевелится, молча наблюдает. Ждёт, что дальше. Только взгляд тяжелеет. Куроо наклоняется совсем близко, так что Дайчи чувстует его дыхание. Они смотрят друг на друга в упор. Похоже на игру в гляделки. Куроо проигрывает и моргает. А затем закрывает глаза и чуть приподнимает подбородок. Его рука опускается. Он мимолетно глади Дайчи по шее. Проводит языком по губам, — уверенно, но осторожно, словно боится спугнуть. Словно из последних сил сдерживает себя, и всё же отпускает ненадолго: ловит зубами нижнюю губу, тянет и снова лижет, вымаливая прощения. И дышит тяжело и сбивчиво, словно после марафонского бега. И хихикает нервно, отступая потом на шаг. — А теперь, — его голос дает трещину, звучит надсадно, — скажи… скажи это своё “я знал”. Дайчи отрицательно качает головой. Движение получается ломаным. — Тогда я скажу, — Куроо возвращает себе самообладание и засовывает руки в карманы. — Так и знал, что этим всё закончится… Да. Верно. Сегодня это моя реплика. — Нет, — говорит Дайчи. — Ничего — слышишь? — ничего даже не начиналось. Мы пойдем спать. Ляжем — каждый в своей комнате… И больше ничего не случится до утра. А утром я уеду проведать семью. До начала занятий мы не увидимся… — Хорошо, — Куроо снова улыбается. — Хорошо, я понял. Вообще-то, это похоже на бегство. — Я боюсь… Дайчи отстраняется от столба, неловко шагает спиной назад. Идет к скамейке за сумкой. Куроо рассматривает его спину и разворот плеч, словно впервые видит. — Боюсь, это оно и есть. — Дайчи забрасывает сумку на плечо и оборачивается на Куроо. — И… пожалуйста, не надо так на меня смотреть. Я просто пытаюсь быть осторожным. — У тебя хреново получается. Дайчи кивает и уходит, зябко передернув плечами, словно в летнюю ночь его настигла новогодняя стужа. Куроо остается на площадке до утра, но оно наступает слишком быстро. Дом в пять утра тих и насторожен. В углах таятся тени, а шуршание и скрип кажутся оглушительными. Куроо добирается до комнаты и вздыхает почти с облегчением, но тут дверь напротив открывается. У Дайчи тёмные круги под глазами, он так и не переоделся после возвращения. — Я хочу поговорить, — говорит Дайчи. — А я — спать. — Нам нужно поговорить. Куроо выставляет открытые ладони перед собой, потом приглашающе кивает в свою комнату, проходит внутрь и усаживается на пол, подогнув под себя ноги. — Я хочу поговорить, — повторяет Дайчи и останавливается на пороге, словно нечисть, которая ждет приглашения. — А я не хочу, — говорит Куроо. — Не хочу говорить. Даже думать не хочу. — У меня в голове не укладывается… — Я хочу целовать тебя. — Ты хороший человек. И хороший друг. Я не понимаю… — Только целовать. Но по-настоящему. Чтобы ты отвечал. — И тебе бы этого хватило? — На первой время, — Куроо пожимает плечами. — Это лучше, чем вот так… — Я запутался, — говорит Дайчи. — Хочешь, я съеду. Сразу станет легче. Я не смогу постоянно быть рядом и докучать тебе. Не буду провоцировать, скабрезно шутить и распускать руки. Скорее всего, мы даже видиться перестанем. Хочешь? — Не надо. Лучше останься, мне хорошо с тобой. — Ты эгоист, — Куроо улыбается, вольготно устроившись на полу, и смотрит снизу вверх. А кажется, сверху вниз. — Такой эгоист, Савамура... Я очень хочу, чтобы ты отвечал на мои поцелуи хотя бы иногда. Сядь уже куда-нибудь, мне больно на тебя смотреть — шея затекает. И дверь прикрой. Вот так. О чем ты хотел поговорить? — Я не хочу убегать от этого, — Дайчи сидит на пятках в лучших традициях, положив ладони на колени. Пальцы его совсем не дрожат. Это такое лживое спокойствие, от которого накатывает тошнота. — Я хочу разобраться. — Это просто, — говорит Куроо. — Ты можешь изменить, а можешь остаться верен. Ещё можешь пойти и снять кого-нибудь — за деньги или пару коктейлей. Некоторые считают последний вариант самым лучшим. Но мне кажется, твой любимый Суга-кун его не одобрил бы. Мне кажется, он бы предпочел лжи взвешенную измену. Он из тех, кто считает необходимым отвечать за свои поступки. — Ты его не знаешь. — Это верно. Но он производит впечатление… Серый утренний свет переливается лилово-розовым и желтым. Слышно, как едет мусорный грузовик на соседней улице. Куроо подпирает ладонью подбородок, смотрит и молчит. Дайчи молчит тоже. — Иди сюда, — зовет Куроо и подходит сам, садится напротив, почти соприкоснувшись коленями, и гладит Дайчи по щеке. Наклоняется, мимолетно целует в уголок губ, тянет к уху и спрашивает: — Можно, я тебя поцелую? — Ты уже это сделал. Зачем спрашивать? — Нет, — улыбается Куроо. — Я не об этом. Можно, я поцелую тебя вот так… — он берёт Дайчи за подбородок и поворачивает к себе, смотрит внимательно, гладит скулы и щёки кончиками пальцев. Накрывает его губы своими, скользит по ним языком, заставляет приоткрыть рот. Дайчи не может шелохнуться, словно загипнотизированный этой лаской. Он как древний истукан, как каменное изваяние. Куроо невозможно сопротивляться. Языки неуверенно и неловко сплетаются. — Вот так, — выдыхает Куроо. — Можно? — Что? — непонимающе спрашивает Дайчи. Он следит только за движениями губами, поэтому смысл слов от него ускользает. Тонкие губы Куроо всегда растянуты в улыбке с тысячей оттенков, но сейчас Дайчи не может прочитать их. Он видит только их влажный блеск. Куроо приподнимается, обхватывает лицо Дайчи ладонями и заставляет поднять голову. Целует, глубоко проникая языком. Дайчи перехватывает его за талию и обнимает одной рукой по инерции, потому что так удобнее. Куроо едва заметно дрожит в его руках и мучительно вздыхает. Его непокорная чёлка щекочет лоб. Они прижимаются друг другу. Дайчи гладит плечи, внутреннюю часть предплечий и на сгибе локтя, ловит пальцы Куроо в ладони и целует их. Куроо опускается, оставляя на шее Дайчи следы — они обязательно нальются синевой через пару часов. Его рука оказывается под одеждой, пальцы обводят пресс, линии рёбер и маленькие соски. Куроо выворачивается из объятий, несильно толкает Дайчи назад, задирает его футболку и прижимается губами к горячей коже. Дайчи выдыхает сквозь закушенную губу и гладит подставленную шею, путается пальцами в жестких волосах. Пальцы Куроо рисуют узоры на его боках. Они снова жадно целуются, языками вычерчивая линии губ, кусаются и замирают на мгновения, чтобы тут же продолжить. Руки Куроо опускаются всё ниже, к дорожке тёмных волос, начинающихся от пупка и уходящих под резинку спортивных шорт. Дайчи прижимает Куроо к себе за талию и почти скулит . Куроо принимает это за согласие, тянет шорты вместе с трусами вниз, обхватывает быстро наливающийся член пальцам. Ему неудобно держать руку, ладонь движется вверх, легко сжимается на головке. Дайчи откидывает голову назад и сильно закусывает нижнюю губу, боясь проронить хоть звук. Куроо игриво ловит губами его подбородок — ему весело. — Ты говорил… — задыхаясь, шепчет Дайчи одними губами. — Ты говорил только про поцелуи. — Я не уточнял, куда, — отзывается Куроо в самое ухо. — Расслабься. Я не собираюсь тебя трахать… Хотя бы сегодня. Дайчи заставляет его замолчать, прижимает к себе, толкается бёдрами и старается не думать, к чему именно относится последняя фраза. Куроо снова выворачивается, на мгновение отстраняется и убирает руку, стягивает свои шорты и тут же вжимается в Дайчи бёдрами, зажимая телами два члена. Дайчи судорожно выдыхает, бросает мутный взгляд вниз и неуверенно хватает Куроо за плечо. — Расслабься, — повторяет Куроо. — Это ведь несерьёзно, помнишь? Нам обоим нужно сейчас совсем немного, а ты сдался гораздо раньше… — Когда позволил себя поцеловать? — Нет, когда позволил жить в соседней комнате и не врезал замка. Дайчи стонет. Непонятно, дело ли в словах Куроо или в его ладони, сжимающей два члена вместе. Он гладит Куроо по пояснице. Куроо двигает рукой и двигает бёдрами. Полулежа на полу у самой двери, сплетаясь ногами, они не замечают неудобства и не думают о том, что могут потревожить соседей. Оба понимают, что долго не выдержат, и потому ощущения вдвойне острей. Дайчи ведёт руку по пояснице, ласкает по привычке упругие ягодицы, разводит их и гладит между. Когда его палец проникает внутрь, Куроо вскидывается и выгибается с болезненным удовольствием на лице, стонет сквозь стиснутые зубы. Его трясёт, и движения смазываются. Дайчи чувствует, как Куроо сжимается внутри, ещё немного проталкивает пальцы и кончает с глухим рыком. Лохматый больше обычного, раскрасневшийся и не улыбающийся Куроо выглядит невероятно, неправильно и очень сексуально. Дайчи накрывает его член свободной рукой и понимает, что уже достаточно. Куроо не издает ни звука, вздрагивает плечами и обмирает. Потом берёт руку Дайчи и начинает слизывать перемешавшуюся сперму. — Не надо, — лениво просит Дайчи. — Заткнись, — так же лениво отзывается Куроо. — Ты, чертов врун... — Прости. — Ну уж нет. — Я не хотел. — Хотел. И до сих пор хочешь. — Нет. Да... Не знаю. Куроо? — Не переживай. Мы же договорились только о поцелуях. — Остатки спермы на животе Куроо стирает своей футболкой. К нему возвращаются деловитость и невозмутимость. Он снова растягивает губы в ухмылке. — Мы договорились о поцелуях, и большего я тебе не позволю. — Спасибо, — говорит Дайчи. — Ненавижу тебя, Савамура, — говорит Куроо и рвано целует, оставляя на языке терпко-солоноватый привкус. Поднимается, бросает футболку на скатанный футон в углу и поправляет шорты. — Собирайся и езжай домой. Ты хотел поговорить, но плохо подготовился. Так что отложим. — Надеюсь, мы не потревожили соседей, — уже в дверях замечает Дайчи. — Они не против геев, — отзывается Куроо, роясь в коробке с одеждой. — Я узнавал.