31 декабря 2006 года. Кавасаки, Япония.
Ощущение праздника царит буквально во всем: начиная от первого пушистого снега, который мягкими хлопьями ниспадал на мерзлую землю, заканчивая пестрящими яркими нарядами людьми, торопящимися скупить все, что неудачно лежало на полках магазинчиков. Небольшая резиденция, огражденная длинным каменным забором, находилась немного в стороне от кипящих жизнью улиц. Она смотрела на проходящих мимо нее своими холодными окнами, со скучающим видом провожая готовящихся к празднику людей. Этот дом веселье обходит стороной, обтекает его по невидимому куполу, боясь зацепить его, заразиться тоской и унынием. Широкие двери распахнулись, впуская внутрь порывы холодного зимнего воздуха. Сквозь элегантный проход, украшенные затейливой резьбой, вырвался комок свежести – девочка лет 16, которая наспех закручивала вокруг своей лебединой шеи красный вязаный шарф и, громко смеясь, уворачивалась от цепких пальцев гувернантки. Ее не по-зимнему легкая куртка развевалась на ветру, открывая вид на часто вздымающуюся от незапланированной физкультуры грудь. Убедившись, что ее больше не преследуют, девчушка глубоко вздохнула и подставила лицо мокрым хлопьям, которые таяли на ее разгоряченных щеках сразу же, как только опускались на белоснежную кожу. Пушистые ресницы сразу же приобрели белоснежное одеяние, а довольное лицо обзавелось парочкой очаровательных ямочек. Застегнув куртку, она сделала пару шагов назад, заваливаясь в мягкий сугроб. Что может быть прекраснее Нового Года? Она не отзывалась на отчаянные крики гувернантки, которая пыталась вразумить неразумное дитя, а как только за ней направлялся кто-то из прислуги, сразу же начинала обкидывать его наскоро слепленными снежками. Быть ребенком жизненно необходимо. Даже если тебе 16 лет. Даже если детства до этого не было. Когда ее оставили в покое и дали возможность насладиться мнимой свободой, она загадочно посмотрела на небо. Темно-серые всклокоченные облака, словно недовольные дворовые коты, медленно ползли по небу, переплывая из одной незатейливой формы в другую. Неимоверно хотелось праздника. Чтобы отец приехал, чтобы привез подарки, чтобы спросил об ее успехах. Пусть даже поругает за разбитую венецианскую вазу, но только хоть бы сегодня он был бы тут. С силой зажмурив небесные глаза, девушка собрала пригоршню снега и быстро растерла щеки. Пусть ее желание исполнится. Голые ладони начали замерзать. Как бы сильно она не терла их друг об друга, холод все равно брал свое. С печальным видом поднявшись на ноги, она провела рукой по длинным пшеничным волосам, сгребая с них остатки подтаявшего снега. Сейчас, посреди этого белоснежного двора, она больше всего походила на девственную весну, пришедшую на смену ледяной зиме. Но разве это ее волновало? Где-то за забором раздался звук подъезжающей машины, а сразу после автоматические ворота начали подниматься, цепляя снег, заваливший поезд. На въездной аллее показался широкий черный фольцваген, сверкающий идеальной чистотой. Горло сдавила прочная удавка, дышать стало катастрофически трудно. На лице расползлась идиотская улыбка от того, что ее желание было услышано. С водительского места вышел высокий мужчина, каштановые волосы которого уже тронула небольшая седина, а новый костюм отлично подчеркивал стройную фигуру. Окинув двор пристальным взглядом, он зацепился за ярко-красный шарф, спасающий шею девушки от мороза. Губы его тронула снисходительная улыбка. – Синичка, что ты забыла в такую погоду на улице? – Плавной походкой он подошел к девушке и мягко подтянул ее шарф повыше, закрывая ее покрасневшие от холода уши. А потом мягко прикоснулся губами к ее лбу, отпечатывая всю свою любовь к беззащитному ребенку. – Ты же знаешь, что выбегать одной, без сопровождения гувернантки, не подобает юной леди. Девушка насупилась, но все равно выглядела крайне довольной: – Но пап! Снег ведь выпал. А мне так хотелось погулять… – Она виновато опустила глаза, рассматривая отпечатки его черного лакового ботинка на снегу. Тихо хмыкнув, отец потрепал ее по влажным волосам и слегка подтолкнул в спину. – Ты замерзла. Думаю, уже пора возвращаться. – Он направился к широким дверям, осторожно придерживая дочь за плечо, туда, где хозяина уже дожидался услужливый дворецкий в строгом черном костюме, склонивший голову в почтительном поклоне. – Надесико-сан, прикажете принести кофе и полученные конверты в ваш кабинет? – Нет, Константин, сегодня никакой работы. – Мужчина лучезарно улыбнулся дворецкому и отдал ему плащ. – В конце концов, я не железный и сегодня хочу отпраздновать Новый Год со своей семьей, – дождавшись сдержанного поклона, посмотрел на свою дочь мужчина. Она хитро косила на него глазами и кусала краешек губы, чтобы сдержать улыбку. – Мичи, иди в свою комнату и жди начала вечернего ужина. – Подхватив свою сумку поудобней, отец размеренным и спокойным шагом отправился в свой кабинет. Гулко выдохнув и наконец-то позволив себе широко заулыбаться, Мичи отправилась к себе, дабы подготовиться к встрече праздника.***
Время тянулось вяло и неохотно, словно густой засахаренный мед, лениво стекающий с ложки. На кухне хлопотала прислуга, отваривая, жаря, запекая первоклассные продукты. Резиденция будто наполнилась невиданной ранее жизнью – то и дело Мичи слышала за дверью быстрые шаги и негромкие голоса: такое здесь бывало не так часто. Ожидание было утомительно. Хотелось вылезти из своей комнаты, проехаться по перилам, помешать какой-нибудь нерадивой горничной, которая зазевается и не заметит подкрадывающуюся проблему. Она хотела шума, криков, настоящего праздника! Чтобы дом дышал и праздновал вместе с ней. Постепенно вся беготня стихла, из-за дверей не доносилось ни единого шороха. За стеклом все также кружились белоснежные хлопья, так напоминающие мягкий пух. Хотелось зарыться в него лицом, ощутить аромат, попробовать кусочек зимы. Они стояла перед широким окном, открывающим для своей хозяйки вид на заснеженный сад и замерзший пруд. Маленькая синичка, непонятно что забывшая в этой месте, клевала что-то, стоя своими маленькими лапками на тонкой ледяной корке. Она была похожа на яркое, солнечно-желтое пятно в этой бледной морозной сказке. Возможно, отец поэтому и прозвал ее Синичкой: такая же маленькая, яркая, неутомимая. На толстом стекле остался отпечаток от теплой ладони, который практически мгновенно затянулся от напирающего снаружи мороза. Она заправила непослушную прядь, выбившуюся из общей прически и упавшую ей на глаза. Сквозь вид из-за стекла просматривал ее силуэт. Словно какой-то расплывающийся мираж, мечта, небытие. Глубокий вдох, и пухлые губы изгибаются в легкой улыбке. Бледно-голубое платье мягко струится вдоль стройных ног, лишь слегка прикрывая колени. И правда – словно весна пришла забрать свое. Но только снег все также продолжает кружиться, обволакивая пространство своим белоснежным одеялом. Босые ноги заскользили по паркету: слегка пританцовывая на прохладном полу, она добралась до двери и распахнула ее настежь. В комнату сразу же ворвались разные ароматы, которые дурманили сознание и кружили голову в безумном вальсе. Идеально отмытые коридоры блестели в свете настенных ламп. И тишина. Нерушимая, безупречная, гробовая. Почему же она ничего не слышит? Накрутив тонкую ленту, вплетенную в волосы, на палец, она медленно шла вдоль длинного коридора, заставленного странными предметами искусства – ее мать когда-то давно скупала практически все лоты на аукционах. Что поделать? У всех свои слабости. Были тут и жуткого вида картины. Мягкие ковры прятали крадущиеся шаги девушки в своем длинном белоснежном ворсе. Она ничем не выдавала себя, она умела прокрадываться мимо прислуги, чтобы тайком пройтись по улице или сбежать с очередных курсов. Она любила ту мнимую свободу, которой у нее никогда не было. Шаг за шагом, метр за метром, поворот за поворотом – она шла, сопровождаемая шелестом собственного платья и царапаньем ледяного снега по стеклам. Шаг. Еще один. Всего один, отделяющий ее от безумия. На винтовой лестнице ее сердце пропустило удар. Гувернантка, которая сегодня так рьяно пыталась загнать ее в дом, сидела на самой нижней ступеньке, привалившись к перилам. Словно она о чем-то задумалась, будто спала. Немного сгорбив обычно идеально прямую спину и раскинув в разные стороны ноги, она как будто примерзла к месту. Женщина смотрела на девушку закатившимися и безумными глазами. Ей свернули шею, как это делает фермер, мгновенно умерщвляя кур. Ее убили быстро, тихо, безмолвно. Скорее всего, она даже не успела пикнуть перед смертью. Комок застрял в горле, не выпуская наружу громкий истерический крик. Волосы встали дыбом от этого безликого существа, что сейчас смотрело на нее своими пустыми глазницами. В голове роилась тысяча мыслей и ни одной здравой: все пошло прахом: и ее жизнерадостность, и спокойствие, и отрешенность. Захотелось забиться в самый дальний угол дома и плакать до тех пор, пока отец не прижмет к себе и не скажет: «Синичка, это сон. Все хорошо, видишь? Я рядом». Но почему же так тихо? Неимоверными усилиями глотая собственную истерику, она проскочила мимо мертвого тела гувернантки и, попятившись спиной, ввалилась в обеденный зал. Задернутые шторы развевались на холодном ветре, прорывающемся сквозь открытое окно. Подоконник и пол уже изрядно замело снегом, изрисовавшим все белесыми мокрыми полосами. Словно сама зима ворвалась в ее дом, разнося на осколки само его существо, лишая жизни тех, кто в нем находился, растекаясь ярко-алой лужей отчаяния. Мичи видела бледную руку, выглядывающую из-под стола, но не решалась сделать и шага к ней. Слишком нереально, чересчур пугающе. Она никогда не относила себя к бесстрашным и безбашенным девушкам. Просто сбежать, спрятаться, закрыть глаза и не видеть этой мертвенной бледности. Босые ноги громко шлепали по паркетным натертым до блеска полам. Бледно-голубое платье нещадно путалось в коленях, словно стараясь не дать девушке добраться в единственный безопасный уголок. Дышать катастрофически нечем, легкие сжались, казалось, до размера горошины, отзываясь тупой болью в области груди. Сердце судорожно стучало, подгоняемое ледяным ужасом. Мгновение. Она взлетает вверх по лестнице в несколько прыжков, перескакивая сразу три, а то и четыре ступеньки. Секунда. Она несется по коридору, отчаянно зовя отца каким-то слабым, почти неслышным голосом, который доносится до нее словно из-под тяжелой пуховой подушки. Шаг. И она падает, поскользнувшись в лужи крови старого дворецкого, сидящего за поворотом с печально опущенной на грудь головой. Охваченная ужасом и странным помутнением девушка пристально смотрит на мужчину, совершенно не замечая, что белоснежная кожа ее уже покрылась темно-бордовыми, почти черными разводами. – Константин… – Она смотрела на него и не могула понять, почему он сидит тут, когда такое происходит внизу. – КОНСТАНТИН! – накрыла ее волна истерики. Ужас охватил девушку, вбивая в голову осознание необходимости посмотреть на пол и убедиться, что дворецкий уже не откликнется на ее просьбы. Комната отца. Совсем рядом, буквально через пару метров. Если она дойдет туда, она будет в безопасности. Медленно, заторможено она поднялась с пола и посмотрела на свои руки. Перепачканные густой жидкостью они вызвали в ней волну тошноты и отвращения. Уткнувшись лбом в прохладную поверхность стены, она сдержала в себе завтрак, судорожно вытирая руки о подол платья. Истерика накатывала на нее волнами – то неимоверно сильными, не дающими вдохнуть полной грудью и жгущими глаза каленым железом, то слабыми, словно легкий морской прибой, но доводящими до полуобморочного состояния. Нужная дверь. Всего пара шажков. Жалкие сантиметры до литой посеребрённой ручки, что так призывно сверкает в свете коридорной лампы. Так близко и так далеко. За красным деревом спрятано что-то, что спасет ее. Гробовая тишина, разрушаемая судорожными всхлипами, будоражила. Только бы ее вытащили из этого кошмара. Пара мгновений показалась вечностью. Кожу обжог холод серебра, на какое-то мгновение вытаскивая из помутнения. Легкий поворот ручки и тихий скрип. Отцу всегда нравилось, как скрипит старая дверь в его кабинете – как он говорил, это добавляет смака в его работу. За проемом ее ждала темнота, разрываемая слабым белесым светом падающего снега. Тихо тикали настенные часы. Отец сидел в кресле, повернутом к окну. Его черный пиджак темным пятном лежал на диване из белой кожи, примагничивая взгляд девушки. Мужчина молча смотрел на падающий снег. Словно его не заботило то, что происходило в доме, будто он не знал. Хотелось растормошить его, прижаться, спрятаться за широкой спиной. – Отец… – Голос слишком слабый, практически шепчущий, дрожащий. Она медленно шагнула к нему, протягивая руку. На глаза навернулись слезы, так долго сдерживаемые самыми невероятными усилиями воли. Ноги подкашиваются, отказываясь делать лишний шаг. Ужас приморозил ее к месту, не давая двигаться свободно. Словно птица загнанная в золотую клетку, она неуверенно мялась на небольшом пятачке пространства, пытаясь найти путь к спасению. Почему он молчит? Почему он не смотрит на нее? Просто заставив себя оторвать ногу от пола, она еще немного приблизилась к столу отца, а потом еще. Вот отполированное дерево уже холодит ее кожу в местах, где она соприкасается с поверхностью. А отец все не слышит ее. Он все также смотрит на падающий снег, отвернувшись к окну. Только непривычно светлая макушка видна из-за спинки кресла. Возможно, он успел поседеть сильнее, чем ей казалось. А может быть это игра света и тени. Но ей было все равно – она забыла об осторожности. – Отец! – Собрав последние силы, она быстро проскочила мимо стола и встала напротив. А потом почувствовала, как пол уходит из-под ног. В высоком кресле, обтянутом дорогой черной кожей, в котором она с легкостью могла свернуться клубочком долгими зимними вечерам и пить горячий чай с молоком и медом, слушая, как успокаивающе стучит клавиатура ноутбука отца, сидел далеко не тот, кого она ожидала там увидеть. Крепко сбитый мужчина, с прямыми и немного растрепанными седыми волосами, поигрывающий небольшим медальоном на цепочке. Маленький круг с треугольников внутри бегал между его пальцев наподобие серебряной монетки, гипнотизируя точностью и плавностью движений тонких длинных пальцев. Его малиновые глаза показались ей практически фиалковыми в свете, пробивающемся сквозь толстое стекло в комнату. Он задумчиво рассматривал ее, поигрывая своей побрякушкой, притягивая, а на губах его распускалась горделивая ухмылка. Словно сама зима ворвалась в дом и теперь восседала в кресле ее отца. Холодный, сильный, пугающий… Она смотрела на него и не могла оторвать взгляда от руки, которой он зачесал волосы назад, создавая безукоризненную прическу. Наверное, он был не так уж и намного старше нее самой. Может быть, лет пять или шесть, кто знает? В последнее время многие стремятся выглядеть старше своих лет. – Надо же, а я уж было подумал, что твой папаша додумался спрятать тебя куда подальше. Но, видать, мозгов ему не хватило даже на то, чтобы спасти тебя. – Его голос нельзя было назвать мелодичным или бархатным. Напротив, резкий, немного грубый, но не противный. Наверное, таким голосом и должен говорить мужчина, обладающий подобной внешностью. Только вот смысл его фразы доходил как сквозь толщу ледяной воды, пробиваясь толчками, буквами, звуками. Она не сразу поняла, что он сказал, она не заметила, как он встал со своего места и сделал длинный шаг к ней. Его протянутая к ее шее рука стала поводом убийственной дрожи в коленях. Словно сквозь нее пропускали короткие электрические разряды, заставляющие ее волосы вставать дыбом, а зубы стучать друг о друга как при ледяном ветре. Медленный шаг назад, и ее бедро упирается в небольшой подоконник, на котором стоит полуживая бегония, слишком плохо переживающая холод. Во рту словно раскинулась настоящая пустыня, не дающая прорваться ни единому слову, выпуская лишь жалкие хрипы. Отчаяние наполнило весь ее взгляд. – Где мой отец? – Бледная рука, протянутая к ее горлу, дрогнула и остановилась. На губах расплылась мерзкая ухмылка, открывающая вид на белоснежный ряд зубов. Он задумчиво потер подбородок и слегка повернул голову в сторону окна. Он был так спокоен, словно он обдумывал, что именно хочет сегодня на ужин. – Надесико Кичиро? О, я думаю, тебе будет интересно узнать, как все это было. – Мужчина убрал руку от ее шеи и издевательским жестом предложил ей присесть в кресло. После нескольких секунд, так и не дождавшись от девушки и малейшего движения в сторону мягкого предмета мебели, он сам развалился в нем и достал из кармана пачку сигарет. – Дама не желает закурить? Нет? Что ж, я мог бы сказать, что здоровее будешь, да только это уже вряд ли тебе поможет. – Достав одну, он откинул крышку дорогой золотистой зажигалки, с таким же знаком, как и на амулете, выгравированным на металлическом боку и, недолго думая, зажег краешек сигареты. Глубоко затянувшись, он с наслаждением выпустил в сторону девушки пару колечек дыма и закинул ногу в тяжелом черном ботинке, испачканном грязными разводами, на ногу. Первый пепел он стряхнул прямо на отполированный пол кабинета. – Я люблю заходить через парадную дверь. Чтобы все знали, что смерть уже постучалась к ним. – Он задумчиво окинул взглядом девушку и слегка облизнул уголок губы. Это выглядело так пошло, что у Мичи вновь подкосились колени. Все в ее голове кричало, что нужно бежать, смываться так далеко, как она только сможет. Но она стояла, словно сплавленная с полом, не в силах сдвинуться и на миллиметр, как будто она была загипнотизирована ядовитой змеей, которая подползла на расстояние быстрого и болезненного укуса. – К вам мне пришлось залезть через окно в столовой, потому что, зайдя я иначе, все не прошло бы столь тихо и незаметно. Там я наткнулся лишь на нескольких поварят, которые спорили о какой-то хуйне. Прислуга такая шумная и раздражающая. Я с превеликим удовольствием свернул им шеи. О, этот прекрасный хруст, когда кости ломаются одна о другую! – маньяческий блеск в его глазах сводил с ума. Он пожирал все ее сознание, заставляя остатки рассудка корчиться в неописуемой агонии. Пальцы подрагивали, неистово сжимая мягкую кожу на подлокотниках. – А потом я оказался в холе. Знаешь, у вас достаточно безвкусный дом. Слишком вычурно. Я бы вышвырнул практически все, что вы, богачи, называет искусством. Ибо нехуй выпендриваться и думать, что раз вы наворовали бабла у других, то вы разбираетесь в какой-то там мазне! – он гневно стукнул кулаком по коленке и вновь затянулся. Словно сигареты его успокаивали, обуздывали и не давали сорваться раньше положенного срока. – Потом я встретил какую-то женщину. Это была горничная? Или гувернантка? Хотя по хуям, теперь уже не важно, кем она была. Она увидела меня раньше, чем я того хотел, и попыталась что-то прокричать, но тут, как говорится, кто успел, тот и съел. Я просто свернул шею и ей. К сожалению, она даже не была сексуальной или что-то вроде того. Я бы мог с ней позабавиться. Но, увы, работа превыше всего. – Глаза его продолжали бегать по телу девушки, задерживаясь то на талии, то на неприкрытых коротким платьем ногах. Словно он поедал ее живьем, смакуя каждый кусочек, наслаждаясь изысканным ароматом свежей крови. – А потом я прирезал старого дворецкого. Каюсь, я взял из кухни сей чудесный нож, – кивнул он ей за спину, где в подоконник было с силой воткнуто наточенное лезвие кухонного тесака. Оно было вбито в него с такой силой, что вошло в дерево практически на треть. Она могла бы попытаться достать его и спасти свою жизнь, но где взять силы, чтобы просто дотянуться до металлической рукоятки. Куда уж ей до того, чтобы вытащить его из своеобразных ножен. – Твой отец остался на десерт! Он сидел прямо тут, в этом самом кресле и вертел в руках это. – Блондин бросил девушке маленькую бархатную коробочку, которую достал из кармана. Каким-то поразительным усилием она заставила себя протянуть руки и схватить замшевый кубик негнущимися пальцами. Внутри оказалось довольно красивое тонкое кольцо из белого золота, украшенное парой прозрачных, словно слеза, бриллиантов. На маленькой этикетке значилось ее имя. Ее новогодний подарок. Она сжимала коробочку до доли в пальцах и старалась проглотить нахлынувшие слезы. Где-то внутри, глубоко в душе, она уже знала, чем закончится этот рассказ, но старательно гнала от себя эти мысли. Надежа умирает последней. А ждать и верить она всегда умела. Парень с каким-то странным наслаждением наблюдал за лицом девушки. За тем, как подрагивают ее пушистые ресницы и как вздымается ее молодая грудь. В нем росла волна желания, которую он не хотел сдерживать – не видел в этом нужды. – С ним пришлось повозиться подольше. Он оказался довольно крепким для такого возраста и даже смог ударить меня вот сюда. – Парень кивнул на свое правое плечо, которое, впрочем, не так уж сильно пострадало. – А потом я просто зарезал его, как и того старика в коридоре. Так же, как и свернул шеи остальным слугам. И знаешь что? Я совсем не жалею, что я сделал это. – Ухмылка, которая с каждым словом проступала на его глазах все отчетливее, стала невыносимой. Словно маска гримасничающего демона, какую она надевала на фестивале давно, лет десять назад. Ей стало дурно от охватившего ее ужаса. Теперь не было никаких сомнений – она следующая. А как она умрет, предстоит выбрать ему – бледнокожему сумасшедшему извращенцу. За окном шел снег. Он плавно кружился, сталкиваясь налету с маленькими белыми кристаллами, слипаясь, соединяясь в манящие тандемы, закручиваясь в поразительные спирали, отплясывая первоклассный вальс в небе. И одиноко таял, касаясь черно-красного пятна крови, охватывающего все большее пространство под окнами красивого дома. Здесь никогда больше не наступит Новый год. Мичи сама не заметила, как слезы сорвались с ее ресниц. Она только и могла беззвучно плакать, смотря на остатки своей прошлой, оказывается, такой счастливой жизни. Ну и что, что ее заставляли учиться по 12 и более часов в сутки. Ей было все равно на то, что ее отчитывали за любую оплошность. Она готова всю жизнь ждать отца, сидя здесь совершенно одна, лишь бы он дышал, только бы его сердце продолжало биться. Только бы он снова звал ее Синичкой… Так глупо, но так необходимо. Докуренная до самого фильтра сигарета потушена о лакированную поверхность стола и выброшена в сторону. Сильная рука сжала ее запястье, притягивая беспомощное тело к себе. О лицо разбился бело-серый дым, пушистыми клубами заскользивший по гладкой коже, обжигая ее, забиваясь в нос и горло, пытаясь заставить закашляться. Он жадно вдохнул ее аромат, зарываясь носом в золотистые волосы. Такая слабая, такая беззащитная и вся его. В бедро впился твердый кусок дерева – край отцовского стола, в который она была со всей силой вжата. Широкая мужская грудь закрывала весь обзор, заставляя отчаянно утыкаться лицом в рубашку того, кто разодрал, подобно тигру, горло ее жизни. Мелкие белые пуговицы слабо поблескивали в свете уличного фонаря, пробивающегося сквозь подмороженные стекла и затуманивали сознание похлеще непроглядного тумана. Но она видела все так отчетливо, как никогда прежде: длинную мятую складку под воротом рубашки, пульсирующую вену, тянущуюся под бледной кожей и совсем маленькое, еле заметное пятнышко крови. А потом паук добрался до своей жертвы, безропотно дрожащей на самом краю его тонкой прозрачной паутины. Цепкие пальцы впились в золотистые волосы, оттягивая их назад, заставляя глаза девушки наполниться слезами. И он впился в ее губы, словно путешественник, нашедший оазис в пустыне, с жадностью бросающийся к спасающей воде. Грубо кусая, врываясь языком, он бесстыдно крал ее первый поцелуй, который она спокойно хранила в закоулке своей души, сберегая для того, кого выберет для нее затейница судьба. Она забыла как дышать и ничего не чувствовала, кроме слегка колючей от щетины щеки, царапающей ее нежную кожу. Мерзко, отвратительно, развратно. Она мечтала скрыться, растаять, раствориться в воздухе, лишь бы его руки удивленно зачерпнули пустоту, лишь бы глаза его ошарашенно расширились. Но она никогда не была волшебницей. И единственное, что ей оставалось – это стоять и прижиматься к столь омерзительному человеку. Если бы он вспомнил про диван, возможно, все было бы легче. Совсем немножечко лучше, на самую малость, если конечно ее ситуацию возможно сделать светлее. Но он выбрал ледяную поверхность дерева, не укрытую даже стопками документов, которые отец обычно раскладывал во время работы. Одно мгновение, и ее руки туго стянуты за спиной ее же лентой, которая больно врезалась в кожу. Попытка оттолкнуть насильника ногами не увенчалась успехом – он умело закинул их себе на пояс, уверенно уместившись между ее бедер. С каждой секундой ужас подступал все сильнее, заставляя слезы стекать по вискам и теряться в бархатистых волосах. Свободной рукой блондин стянул с себя и так ослабленный галстук и с каким-то маньячным блеском в глазах провел носом по его темно-серой ткани – снизить бы этот цвет на пару тонов, и он бы идеально подошел к его идиотской зализанной прическе. То, что сейчас с ней собирались сделать, не было для нее секретом. Она была затворницей в каком-то роде, но от нее никогда не скрывали особенности отношений мужчины и женщины. Все-таки, она была уже взрослой. Внутри все скручивалось от осознания того, что она совершенно бессильна рядом с этим человеком. Как бы она не вертелась, как бы не старалась, ей скорее сломают обе ноги, пригвоздят к этому самому столу намертво, но не выпустят. Такие мужчины не отступаются от своей цели. Она знала не понаслышке. Отец был именно таким. Нет, не в этом мерзком извращенном плане. Он добивался цели всеми способами, какие только мог себе позволить. Острые лопатки больно стукнулись о твердое дерево, вызывая тупую ноющую боль, словно зависшую на ее коже на несколько секунд, заставляя нервно елозить по гладкой поверхности. Мужчина, до этого довольно так кровожадно рассматривающий ее беззащитную шею, которую он мог свернуть одной рукой прямо сейчас, чтобы избавить ее от мучений, вдруг замер. Или это время на мгновение остановилось, давая ей возможность полностью насладиться сложившейся ситуацией. А потом он порвал ее платье, которое совсем недавно нежными волнами спускалось до ее колен, прикрывая молочно-белую кожу. А после этого начался настоящий ад. Его горячий язык скользил вдоль ее шеи, цепляя самым кончиком мочку уха и надрывно выдыхая горячий воздух в висок. Его пальцы трогали ее в таких местах, где она сама боялась к себе прикасаться. А самым страшным было то, что ее организм реагировал на это сладостной истомой: колени словно свела судорога, нападающая на зазевавшихся в холодной воде пловцов, грудь, с которой парой минут ранее стянули остатки одежды, часто вздымалась от прерывистого дыхания, соски, трущиеся о его рубашку, затвердели, а ноги похабно расставлялись шире, открывая насильнику все самое сокровенное. Она ловила себя на ужасной мысли, что ей нравится то, что с ней вытворяют. Возможно, это все ее мятежный дух, который давно хотел попробовать что-то новое, что-то необузданное и кипящее, словно воды гейзера, которые бьют из-под земли широкими струями, а может быть это была лишь безысходность, накрывшая ее с головой, не оставляющая и капли свободного пространства. У нее не было выбора, так может быть она должна постараться получить от этой ситуации хотя бы толику удовольствия? Пусть даже такого ужасного, мерзкого и тягучего, как просроченный на пару лет горький сироп от кашля. Его рука сорвала с нее оставшееся белье, и, в то время как сам он был бесконечно занят облизыванием ее груди, сопровождая свои действия мимолетными укусами, от которых на ее белой коже оставались красные полумесяцы его зубов, большой палец надавил на клитор. Сильно, сразу же начиная хаотично двигаться, вызывая у блондинки сумасшедшую дрожь во всем теле. А губы, до этого плотно сжатые в попытке сдержать внутреннее напряжение, вырвался блаженный стон. Чудовищно хотелось большего. Такого блаженства, какого у нее никогда не было. А в следующий миг все разом прекратилось. И такие сумасшедшие движения внизу, и страстные поцелуи на груди. В тот самый момент, когда она только начала получать удовольствие от этой ситуации, тогда, когда падающий снег за окном перестал так сильно смущать обнаженную девушку. Голубые глаза недовольно уставились на мужчину, который с развратной ухмылкой смотрел на нее, буквально снимая кожу, добираясь до костей, сминая все собой. – Хочешь продолжения, заставь меня. – Его фиалковые глаза всего на какое-то мгновение метнулись вниз, а после вновь вернулись к созерцанию связанной девушки в его руках. – А я вижу, что ты хочешь этого. – Сильная рука сдернула девушку, которой казалось, что ее тело сейчас состоит сплошного нервного клубка, который то и дело покалывают тысячи иголок, кричащих о неудовлетворенности, со стола, к которому та уже успела привыкнуть и усадила ее в недвусмысленную позу напротив своего паха. Только дура не смогла бы понять, что от нее требуется. Мичи глупой никогда не была, но осознание всего сбилось в ее голове в непроходимые дебри, от которых ей хотелось убежать как можно дальше, спрятаться где-то у себя в комнате, желательно в шкафу или под кроватью, где ее будет очень трудно найти этим цепким и холодным пальцам. От погружения в себя ее отвлекло нечто странное, уткнувшееся ей в щеку. Блондин уже успел снять штаны и теперь самодовольно держал ее за волосы, буквально запихивая в рот член. Очередная попытка выбраться или хотя бы отвернуться вновь не увенчалась никаким успехом: его пальцы слишком крепко были вплетены в ее волосы, причиняя жгучую боль при малейшем движении. Мичи зажмурилась. Видеть все это не было сил, хотелось сжать челюсти с такой силой, чтобы каждый зуб отозвался отрезвляющей болью. Неужели он не видит, сколько мучений причиняет ей? Неужели в этом человеке нет и капли сочувствия? Но выхода у нее не было. Разве что она могла снять с себя скальп и истечь кровью в этом дьявольском месте, бывшем некогда родным уголком во всем доме. Однако одна лишь мысль об этом вызвала волну тошноты, которая обычно нападет после падения или сильного ушиба. Она не относилась к тем людям, у которых адреналин перекрывает все чувства. Она боялась боли. Горячая головка была слегка солоновата – это делало общую картину еще более отвратительной. Верхние зубы то и дело цепляли тонкую кожу, от чего каждый раз пальцы в ее волосах сжимались только сильнее. – Сука, языком работай! – Он уже не говорил, а раздраженно шипел сквозь стиснутые зубы. Видимо, все, что она делала, доставляло ему дискомфорт. Теперь ее голову крепко держали обе его руки, которые с силой направляли ее, буквально насаживая ее рот на член, так мерзко упирающийся в самое горло и вызывая рвотные позывы. От боли и стыда из ее глаз давно уже текли слезы, которые делали ситуацию только хуже: при виде них мужчина только распалялся. Этот ад длился словно целую вечность. Он не останавливался до тех пор, пока девушка не перестала чувствовать свое горло от его грубых толчков. Кислород в этой комнате словно закончился – так трудно ей было заставить себя с силой снова и снова втягивать носом воздух. Настенные часы громко тикали в такт их движениям. Но в какой-то момент мужчина остановился и отпустил девушку, которая тут же начала отчаянно кашлять, пытаясь избавиться от омерзительного привкуса на дальней части языка. Знаете, такое послевкусие, которое замирает на одном месте и от которого нельзя избавиться, даже запив чем-то горячим и сладким. Вкус лишь на мгновение исчезает, чтобы потом вернуться с новой, более отвратительной силой. Она словно сходила с ума. Ей казалось, что тени, отбрасываемые светом уличного фонаря прямо на пол около ее ног, закручиваются вокруг нее, тянутся, стараются задушить. А ужас так и продолжал подкатывать к горлу волнами, снося все остатки здравого смысла. И вот снова она лежала на столе. Прохлада лакированного дерева холодила щеку и обнаженную грудь, которой она была вынуждена упереться об отцовскую столешницу. Блондин провел языком вдоль ее позвоночника, что-то блаженно постанывая, а потом резко до самого конца вошел в нее. Чудовищная боль, которая в одно краткое мгновение вспыхнула, словно во всем теле, постепенно ручьями стеклась в одну точку где-то в животе, которая загоралась красным огнем каждый раз, как его пах стукался об ее задницу. Темп был рваный, мужчина словно сдерживал какие-то странные порывы, заставлявшие его вдалбливаться в молодое тело со всей силы, но вовремя вспоминал, что торопиться ему, собственно, некуда. Мичи как-то отрешенно рассматривала заснеженный узор на окне, стараясь отвлечься от ноющей боли внизу и от таких похабных стонов, вырывающихся из ее горла. Она не могла сказать, было ли ей хорошо или чудовищно мерзко. Она находилась в каком-то серединном состоянии, в котором для нее самым жутким было то, что руки ноют от острых краев ленты и что ей холодно, а не то, что ее так эротически трахают на отцовском столе, за которым она совсем недавно доделывала свое задание по классической литературе. Хотелось, чтобы этот позор как можно скорее закончился. Новогодняя ночь – это время, когда происходит исполнение любых желаний. Даже самых безумных. Но, как оказалось, это всего лишь наглая ложь. Мужчина еще долго терзал ее тело, издавая странный рычащий звук сквозь плотно стиснутые в хищном оскале зубы. Его не затруднило пару раз поменять позы, чтобы доставить себе максимум удовольствия и унизить стонущую под собой девушку. А после того, как он почувствовал, что выдохся, обкончал ее лицо белой вязкой жидкостью и заставил обсасывать член до тех пор, пока на нем не осталось и капли. Его похабный взгляд еще долго блуждал по ней, словно рассматривая странную замысловатую картинку в книжке, пытаясь запомнить и понять все ее детали. И что-то в его лице неимоверно пугало. Он наклонялся ниже, еще ниже, до тех пор, пока его лицо не было напротив ее заплаканных глаз. Как кобра, подбирающаяся на расстояние укуса. – Мое имя – Хидан Мацураси. Запомни его хорошенько. Когда-нибудь я приду, чтобы убить тебя. Но не сегодня. Ты доставила мне неплохое удовольствие, за что я подарю тебе еще немного времени. Пару часов, дней, месяцев или лет, кто знает. Возможно, я приду завтра, а может, и нет. Живи в ужасе. Бойся меня. Я – сама смерть. – Его слова закончились громким припадочным смехом, который буквально вывел девушку из ледяного оцепенения. Человек не может так смеяться. Только демоны, но никак не люди. А после того, как смех утих, его поглотила зима, принявшая мужчину с распростертыми объятиями через открытое окно, сквозь которое он выскользнул, не забыв набросить на плечи свою черную куртку, все это время незаметным пятном валявшуюся на полу. На улице кружился снег. Легкий, невесомый, словно пух, вылетающий из разорванной подушки. Он крутился в разных направлениях, очаровывая своей магией и красотой и таял, оседая в лужу крови, растекшуюся, казалось бы, по всему двору. Девушка тряслась от холода и медленно брела в сторону двери, которая вывела бы ее из столь отвратительной комнаты. <b>Декабрь 2014 год.
Блондинка задумчиво рассматривала покрытое серыми облаками небо. Вероятно, зима в Японию придет в самом начале декабря, но возможно, что на землю так и не опустится первый снег. Я продолжал буравить взглядом ее шею, словно стараясь одной силой мысли разодрать к чертям собачьим ее горло и свернуть позвонки. Хотелось, чтобы этот день, о котором я пророчил 8 лет назад, наступил именно сегодня. Но пока что я был в проигрышном состоянии. Только пока. Голубоглазая стерва наконец-то удосужила меня своим взглядом, в котором я не видел ни снисходительности, ни сопереживания. Естественно, я бы скорее удивился, если бы они там были. Увы, так устроен мир – он слишком злопамятен, чтобы выкинуть из головы события, случившиеся так давно. Она пристально буравила меня глазами, задумчиво кусая губу, словно пытаясь решить какую-то сложную логическую задачу в голове. Очень надеюсь, что она думает, как меня по-быстрому наказать и отправить восвояси. Тогда мы точно будем квиты. – Давай сыграем в игру, а, Мацураси? Только ты и я и больше никто из целого мира. Русская рулетка, как тебе, а? Только не с одним патроном, а с пятью. Одна емкость в магазине будет пустой. Вытянешь короткую спичку – стреляешь себе в лоб первым. Вытянешь длинную – это сделаю я. И так до тех пор, пока один из нас не вышибет себе мозги. Это может продолжаться всю ночь, а может закончиться с первого выстрела. Смотря, как сильно удача любит нас обоих. – На ее лице зависла кровожадная улыбка, которая никак не увязывалась в моей голове с ее образом. Словно одержимая демоном, она склонялась ко мне все ближе и ближе, пока не смогла разместить прямо напротив моего носа кулак, куда была втиснуто 2 совершенно одинаковые спички. По ним нельзя сказать, какая из них сломана. А может быть они надломлены обе, об этом знает только она. – Ах да, забыла сказать. Выбора-то у тебя нет. - Она тихо засмеялась, словно сейчас очень остроумно пошутила, а потом строго посмотрела на охранника. – Развяжи ему руки. Но смотри, чтобы не дергался, иначе вылетишь с работы сегодня же. – Она проследила за мужчиной, который стоял позади меня, и дождалась, пока мои руки не окажутся свободными. А после вновь выжидающе мотнула перед моим носом крепко стиснутым кулаком. – Ну же! Выбирай! Хватит тянуть резину, ты все равно не сможешь сбежать отсюда. Увы, она права. Слишком много охраны на одного меня. Я, конечно, люблю рисковать, но здесь была бОльшая вероятность выжить, крутанув барабан револьвера, чем попытавшись прорваться с поломанными ребрами и возможным сотрясением через группу хорошо натренированных выбритых парней. Поэтому мне ничего не осталось, кроме как протянуть руку. Левая или правая? За какой из спичек прячется моя жизнь? Что вытянуть, чтобы остаться в этом мире еще ненадолго? Я не знаю, блять, я серьезно не знаю! Мне не страшно, по венам словно бьет волна азарта. Закрываю глаза, от них все равно нет толку. Я не умею видеть сквозь предметы, я не знаю, что она прячет от меня там, в своей ладони. Поэтому вытягиваю правую. Просто так, можете считать, что я сделал это, потому что сам правша. И, о Боги! Она оказалась целой! Ровная спичка с шершавыми деревянными боками красовалась в моих огрубевших пальцах, которые я стиснул с такой силой, словно сам намеревался сломать ее. Я поднял свой победный взгляд на девушку, которая всеми силами пыталась скрыть свое разочарование. Она прекрасно понимала, что теперь ее шанс выжить меньше двадцати процентов. И это особенно сладко, ведь она проиграла в свою же игру. В протянутую ладонь лег небольшой револьвер Форжас Таурус 66 модели 357 калибра. Старый, с немного потрескавшимся металлическим барабаном. Одну за одной она медленно, словно оттягивая секунда вложила пять патронов, оставив одну ячейку пустой. Что ж, это твой шанс на спасение, малышка. Твой мизерный шанс на то, что ты уйдешь из этого переулка на своих ногах. А потом она крутанула барабан, который медленно прокручивался, пряча за собой 5 смертельных ячеек. Медленно, с противным поскрипывающим звуком он остановился, и руки ее начали немного трястись. Глупая девка, ты сама вогнала себя в могилу. Непослушной рукой она поднесла к своему виску ствол, который ходил ходуном, не давая возможности точно прицелиться, поэтому ей пришлось упереть его прямо в свой хорошенький лобик. Глаза ее метались то вниз ко мне, то к своей охране, которая мялась на месте, не догоняя, что именно от них требуется. Она ступила. Если бы она обговорила с ними свой план а вероятнее всего именно это она опустила за ненадобностью в уверенности в свою удачу, то они могли бы сейчас сделать со мной все, что только их душам пожелается. Но ее гордыня взяла верх, и теперь она стоит передо мной, человеком, которого больше всего во всей своей недолгой жизни ненавидит, и пытается унять дрожь, чтобы сделать свой первый и последний выстрел. Голубые глаза закрылись. Палец медленно нажал на курок. Раздался громкий щелчок. И ничего больше. Не выстрела, ни крика, ни звука падающего тела. Я пораженно смотрел на нее. Может быть, она меня обманула? Может там холостые патроны или неисправный механизм, а все это нужно только чтобы припугнуть или свести меня с ума? Хотя какая разница? Факт остается фактом: она осталась жива. А значит, теперь моя очередь крутить барабан. Шершавый металл непослушно ложится в руку, а негнущиеся пальцы пытаются раскрутить барабан. Нужно всего лишь правильно подобрать силу, чтобы и мне тоже досталась пустая ячейка. Всего лишь. Но только что-то мне подсказывает, что таких совпадений дважды не бывает. За углом громко каркает ворона. Где-то далеко проезжая часть гудит проезжающими мимо автомобилями, везущими пассажиров в их дома. Стальной барабан старого револьвера с жутким скрипом крутится вокруг своей оси, выбирая судьбу для моей головы. И я с необъяснимым для себя ужасом понимаю, что он остановился. Время пришло. – Ты ведь не струсил, а, Мацураси? Помнится, смерть тебя не пугает. Ведь ты же сам смерть? – Девушка, которая только-только перевела дыхание, громко засмеялась, вводя меня в состояние крайнего ступора, от которого я на полном автопилоте поднес к голове револьвер. Где-то в глубине души я знаю, что надежды нет. Вероятность попадания на один из шести вариантов слишком мала, чтобы повторилась дважды. Но надежда умирает последней. Умирает и … *** Холодный асфальт под ее ногами, усеянный острыми камешками, быстро начал окрашиваться в цвет, подобный ее губной помаде. Но она не двигалась с места, не боясь запачкать свою дорогую обувь в том, что осталось от этого существа. Именно существа. Хидан Мацураси не был человеком ни в ее глазах, ни в чьих бы то ни было еще. Он всего лишь чудовище, которое забирало жизни тех, на кого ему указывали пальцем. Без него мир станет чище. Без него она будет спать по ночам спокойно, зная, что больше никто не ворвется в ее спальню, в ее дом, в ее жизнь. Она отплатила всем, чем только смогла: за отца, за себя, за ту святость, которая была безвозвратно утеряна. Он убил себя сам. В этом нет ее вины. И громкий выстрел ознаменовал его конец. Медленно проворачивая барабан своего револьвера, она искала тот спасительный для него вариант, в котором не было патрона. Не докрутил. Еще какой-то миллиметр, и он бы остался жив. Проверни он чуть-чуть посильнее, и умерла бы она. Все очень просто. Все очень легко. Однажды махнув крылом, бабочка стерла с лица земли материк. Однажды ворвавшись в ее жизнь, Хидан Мацураси выбрал пулю в лоб. На седые волосы, орошенные красно-черными всполохами собственной крови, опустились первые снежинки. Пушистые, словно пух. Первый снег в этом году унесет все ее мысли вместе с последними сожалениями и страхами. Первый снег, словно тот самый, который шел на улице в тот самый день 8 лет назад. И его острые прикосновения к бледным щекам говорили о том, что ей это не снится. Она все еще смотрит своими глазами на свой мир, в своей жизни, которая теперь изменится. Она не станет прежней, какой была когда-то. Увы, это невозможно. Но почему бы не попробовать сделать что-то новое, без совершения роковых ошибок. Черные туфли громко стучали по заасфальтированной дороге. Кровь растекалась по подворотне. Снег засыпал следы преступления, скрывая все ее признаки. Зима обещала быть холодной.