***
Снег мерно опускался на крышу гриффиндорской башни, когда один из ее обитателей незаметно выскользнул из своей постели, он двигался практически бесшумно, и только луна, чей свет отбрасывал тень его, выдавала присутствие гриффиндорца, но вскоре и она исчезла, будучи скрытой мантией. Никто из других обитателей спальни и не заметил его ухода, лишь полярная сова, что все это время сидела на окне подоконника в неком знаке осуждения сощурила свои желтые глаза и покачала головой. Пустынные коридоры замка, мерное посапывание картин, плавно опускающийся снег и земля, укутанная белоснежным одеялом – все это настораживало, а с другой стороны, ты полностью окунался в то таинство, что начиналось после полуночи, его нельзя было застать в другое время, но под покровом ночи, крадучись в полной темноте, ты чувствовал себя частью загадки, загадки этой тишины, которая накрыла собой замок, даря ему покой. И так шаг за шагом, осторожно, на цыпочках, совершенно бесшумно… и не понятно даже к чему была такая осмотрительность, то ли к тому, чтобы не быть уличённым в нарушении школьных правил, то ли, чтобы не спугнуть момент, который, казалось, стоило тебе вздохнуть чуть громче или наступить на половицу, которая непременно издаст скрип, как он тут же сгинет, исчезнет, растворится, как если бы его и не было. Ставшей уже привычной дорогой он выходит к знакомой двери, что манит своими невозможными мечтами и обещанием на лучшую жизнь, обещает дать то, что вернет потерянное, казалось бы, уже навсегда. Дверь легко подается, впуская его в чарующую тишину, которую разрывает тихий шепот: - Я скучаю по тебе. А после он замечает два небольших магических шара, парящих в воздухе и освещающих силуэт незнакомца, закутавшегося в одеяло, Гарри успевает только еще отметить темный затылок взъерошенных волос прежде чем услышать: - Подслушиваешь? – и в следующую же секунду мантия слетает с его плеч, от неожиданности Гарри прикрывает глаза, а после первое, что он замечает, это юноша, стоящий перед ним. На вид ему восемнадцать лет, но кажется куда больше, так как не могут быть в этом возрасте такие глаза. Глаза, преисполненные многолетней печалью и тоской, что высушили их, лишая жизни, оставляя лишь голубую оболочку, что равнодушно взирает на этот мир, когда сердце и разум их обладателя находится там, где когда-то был, там, куда он уже не сможет вернуться, но надежда, которая таится за зрачками отчего-то продолжает жить, неся это бренное тело по миру, что стало для него лишь жалким подобием тех дней, в которых он действительно жил. - Нет, что вы… просто я не думал, что здесь кто-то будет, кроме меня, - незнакомец изучающее смотрит на него, и этот взгляд пробирает до костей, лишенный всяких эмоций, он пугает куда больше, чем, если бы это был взгляд, полный ненависти. - Знаешь, я тоже не ожидал кого-то здесь увидеть, - и… и Гарри нечего ответить, все что он может - неотрывно смотреть на длинные бледные пальцы, которые, подрагивая, нервно теребят подол одеяла, на само одеяло, что невыносимо истрепано временем, оно обвисшее, местами можно заметить небольшие дырки, и Гарри не верит, что оно может согревать. Да и может хоть что-нибудь согреть этого человека? Вся его фигура сгорблена, подавлена под тяжестью времени и воспоминаний, он то и дело покусывает губы, и, кажется, вот-вот заплачет, зайдется в судорогах и закричит, проклиная весь мир, весь мир… за что? Догадка приходит неожиданно, и он совершенно не успевает подумать, прежде чем спросить: - Вы кого-то потеряли? – юноша тут же отшатывается, как если бы ему дали пощечину, а после слегка улыбается. Улыбается так, что Гарри хочется развернуться и убежать, потому что эти изогнутые губы никак нельзя назвать улыбкой, она не счастливая и не злая, не озлобленная, она не вызывает каких-либо эмоций, и проходят минуты прежде чем Гарри на ум приходит ее описание - больная, изломленная, как весь этот человек, что смотрит на него с отчаянием, которое верно выпускает раз в сотни лет, чтобы окончательно не потерять себя в этой комнате с зеркалом, которая дает мираж забвения. Гарри, запинаясь, просит прощенья, и, быстро накинув на себя мантию, выбегает из комнаты, последнее, что он слышит: - Извини, нас прервали… Снег плавно опускается на крышу гриффиндорской башни, все ее обитатели кроме одного мирно спят в своих кроватях, и лишь он не смыкает глаз, ворочаясь с боку на бок, так как стоит ему хоть на секунду соприкоснуться с царством Морфея, как перед взором его сразу же всплывают старческие глаза и больная улыбка, отчего-то к горлу подкатывает тошнота, сердце сжимается от страха, а на глазах наворачиваются слезы.***
Мальчик резво проталкивается сквозь толпу шумных первокурсников, чтобы догнать старца в потрепанной мантии и с серебристой бородой, что длинна так же, как и его жизнь. - Извините, сэр, я хотел у вас кое-что спросить, - голубые глаза со смешинкой во взгляде смотрели на него. - Что же ты хотел спросить, Гарри? - Вчера я был в комнате с зеркалом Еиналеж и… - он запнулся, заметив осуждение во взгляде напротив, - Нет, профессор, я больше не заглянул в него, но там был человек… - И ты хотел спросить кто же он, верно, Гарри? - Да, сэр. Дамблдор понимающе улыбнулся: - Разумеется… Это был его создатель. Гарри, тебе повезло встретить самого Великого Мерлина. - Но ведь… - Именно поэтому я и не хотел, чтобы ты больше видел это зеркало. Понимаешь, Гарри, давным-давно подобно тебе, он потерял того, кто был дороже ему всех прочих, и он не нашел ничего другого, как забыться в своем творении. Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство? - Да, сэр, спасибо, - директор Хогвартса уже направился в сторону своего кабинета, когда его вновь окликнул Гарри: - Профессор, зеркало же сегодня перенесут, значит этот человек его больше не увидит? - Боюсь, новое местоположение Еиналеж не станет для него проблемой, - снисходительно улыбнувшись, Дамблдор все-таки направился в свой кабинет, оставив Гарри наедине со своими мыслями. А где-то, в очередной из комнат, сгорбленная фигура юноши все так же сидит напротив зеркала, нежно приложив к нему ладонь, улыбаясь все той же больной улыбкой, лаская взглядом человека за зеркалом.***
Самые сокровенные, но невозможные, не оттого ли они становятся еще более желанными, заставляя нас вновь и вновь к ним возвращаться?