Черненое серебро

* * * Тельперион разгорался, но серебро его с трудом проникало в комнату через высокие окна, почти полностью закрытые тяжелыми шторами. Двое сидели друг против друга, такие одинаковые, какими могут быть только братья. И такие разные: мягкие волны золотых волос и тяжелая коса, сплетенная из черных, синие удивленные глаза и твердый, непреклонный взгляд серых. - А если кто-то скажет, что брат мой злоумышляет против меня, неужели усомнюсь я в брате моем? * * * Белое вино в серебристом бокале. Бледное лицо собеседника. И слова его, бледны, лишены жизни, пусть правда и слышна в них. Видимо, и правда бывает разной. -Вспомни же, ведь не раз было так, что недобро отзывался он о вас, детях Индис. - Бывало, не спорю. А однажды он даже угрожал оторвать мне уши, если не перестану мешать. Тогда у него долго не ладилось что-то в мастерской. А мне позарез нужна была новая лошадка. - Ты молод, сын Индис. И легкомыслен, – изящный жест и вот бокал уже на столе, а гость у двери. Меряет взглядом комнату и своего собеседника, словно подсчитывает что-то. Улыбается. Невесело, будто сожалея. - Смотри же, как бы тебе не пришлось пожалеть о своем легкомыслии. Открытый взгляд навстречу. И встречная улыбка, невесомее тонкой занавеси, что треплет ветер за его спиной: - А если кто-то скажет, что брат мой злоумышляет против меня, неужели усомнюсь я в брате моем? Или в том, кто говорит против него? - Ты резок и несправедлив. Но я прощаю тебя. Знаю, это очень трудно – сомневаться в брате. Через несколько секунд дверь дома младшего сына Финвэ навсегда закрылась за темным валой. * * * Он хотел бы сказать так же, но… не может? Не хочет? Почему? Как получилось, что он перестал видеть в них братьев – тех, кто одной крови с ним, тех, кто всегда им восхищался? Тех, кого он любил несмотря ни на что? Что заставляет его сейчас отвечать так? - Твоя правда, не усомнюсь: давно уже только того и ждет он, чтобы первым стать в глазах отца. Занять мое место! * * * - Эге-гей! Феанаро! - мальчик бежит по зеленому лугу навстречу медленно идущей паре, волоча за собой огромного воздушного змея, то взмывающего в воздух, то путающегося в потоках и припадающего к земле. Рыжеволосая женщина выпускает руку спутника и бежит навстречу малышу, подхватывает его на руки, подбрасывает в воздух, смеясь. И сколько ласки и нежности в ее движениях, что мужчина, глядя на них, улыбается тоже. А после смеется в ответ малышу, взмывающему в небо уже по воле его сильных рук. - Еще! Еще разочек! – кричит братишка, и Феанаро в эти минуты совсем забывает о том, что порой гнетет его в часы одиночества. О том, что у его брата другая мать. И о том, что его мать так ни разу и не играла с ним, не разговаривала, не пела колыбельных. Тем, что его мать из сердца отца вытеснила мать брата. А потом они идут купаться и змей, забытый на берегу, сигналит им многоцветным хвостом. Малыш, набегавшийся за этот длинный день, трогательным комочком сворачивается на краешке покрывала. - Когда я вырасту, я стану таким как ты, да? - Ты станешь лучше малыш, я верю – шепчет Феанаро, укрывая брата плащом. Успокоенный, малыш засыпает, и во сны его не проникает ни малейшей тени. Потому, что рядом брат, в которого он верит. И который верит в него. Сидящая рядом Нерданэль, подбирает уж высохшие волосы. Оборачивается к нему. Смотрит. Долго-долго. И он понимает. Точнее, слышит то, на что раньше не обращал внимания: ведь песня новой жизни звучит много тише, чем кузнечный молот. А после крепко, но осторожно сжимает ее в объятиях. * * * Вот оно! Восхищение. Зависть? Они завидуют ему? А он завидует тому, что лучше него? Но кто лучше? Великий Кузнец? Но он - вала и не эрухини равняться с ним. А остальных он превзошел так давно, что уже и сам начал забывать как это: совершать ошибки. Совершать ошибки. Не совершает ли он ошибку сейчас? Точнее, не совершил ли он ее тогда, когда поддался гневу и не выслушал объяснений брата? Но ведь он все видел! Или видел лишь то, что хотел? Или видел лишь то, что позволял ему видеть тот, другой: то ли друг, то ли недруг, то ли завистник, то ли почитатель? Да нет же, зачем ему? Зачем? * * * Тельперион угасал, Лаурелин разгорался, кажется в третий раз, а Куруфинвэ Феанаро все еще сидел на вершине Корролайрэ, глядя на Деревья и не видя их. По лицу его, волосам и одежде струились блики: теплые и прохладные, серебро и золото. И в бликах этих лицо эльфа казалось то юным, то умудренным опытом прожитых лет. А иногда, когда ветер бросал на него волосы из давно расплетшейся косы, на лице проступали тени, морщины, каких не могло быть у эльда. Впрочем, ни блики, ни тени не могли оторвать Феанаро от раздумий. И шагов подошедшей женщины он тоже не услышал. Да и услышал бы их кто-либо из эрухини, если бы она того не хотела? - Я знаю, о чем ты думаешь, – голос, наконец-то, вырвал Феанаро из раздумий, - Но знаешь ли ты о том? - Что же я должен был бы знать, Владычица? - Она присела рядом, расправив звездчатый подол и глаза ее, цвета неба над Таникветиль, словно заглянули в душу принца нолдор. Валар не умели смотреть иначе. -Ты должен знать, что есть бремя, которое эрухини нести будет не под силу. Пока не под силу. И ты сам пытаешься взвалить его на свои плечи. - Если «пока», то, возможно, то, что я ищу его, означает, что мое время наступило? - Нет, это лишь означает, что кто-то вмешался в Замысел и исказил его – ответила она грустно. – Сейчас ты спросишь, откуда мне это ведомо. Я просто знаю. Как ты знаешь, что металл в горне разогрелся до нужной температуры. Я просто знаю, что ты достигнешь того, чего жаждет твоя душа. Но я знаю также, что если ты будешь подгонять этот день, то он принесет за собой много дней, полных боли и страданий. - Значит, мне нужно остановиться сейчас? – Он был искренен, задавая вопрос. Он думал, что сумеет. Ведь он знал, что владыки никогда ничего не говорят просто так. Но и она знала, что желание, поселившееся в его душе, будет донимать его. Она знала, что творение, задуманное им, уже почти пришло в этот мир. Пришло слишком рано. А значит, пришло не таким, каким должно было быть. - Если сумеешь. Но я искренне прошу тебя, попытайся. – Он встал и поклонился ей. Она кивнула в ответ, оставшись сидеть. И сидела еще долго, глядя, как он спускается с холма, направляясь в город. - Думаешь, он сможет? – из пустоты соткалась вторая женская фигура в жемчужно-серых одеждах. - Кому, кроме Отца, ведом ответ? - Ему. И, возможно… - Нет. * * * Она была права. Творение уже жило в нем, как живет в яйце готовая вот-вот вылупиться птица. Творение рвалось в мир. И он привел его в мир. Думая, что после этого обретет покой. Но получилось иначе. Оказалось, что в Камнях, которые он любил почти так же сильно, как собственных сыновей, заключены судьбы земли, воды и воздуха Арды. И он испугался. И восхитился одновременно. Получилось, что он, эрухини, стал почти равен Валар. Что он привнес свою ноту в Песнь Творения. Он забыл, что Песнь сама была Творением того, кто неизмеримо выше и его, и Валар, и что он сам был створен той же Песнью. И что не ко времени сыгранная даже самая чистая нота разорвет мелодию диссонансом. А потом все пошло не так. Вот, например, эти новые игрушки. Хищные и изящные. Так непохожие на охотничьи копья и луки. Он взглянул на пояс брата, на котором кроме короткого кинжала не висело другого оружия. Вспомнил, как вооружался он сам, покидая дом. И, кажется, впервые задумался о том, зачем это нужно? Зачем это нужно в Валиноре, где нет ни хищных животных, подобных тем, о которых рассказывал отец, ни страшных обитателей гор, ворующих детей, из тех же рассказов. И не нашел ответа. Снова взглянул на брата. Теперь уже в лицо. И синий взгляд растопил непреклонность серых глаз, превратив ее в странную смесь растерянности и решительности. - Да. Ты прав. Что-то… что-то не то творится с нами. Со мной. Нам нужно будет поговорить. Нам четверым. После праздника Урожая, да? Передашь брату? - Передам, брат. * * * Арафинвэ Финвион покинул Форменос во время угасания Серебряного Древа, и брат крепко обнял его на прощание. А когда Тельперион вновь засиял в полную силу, во врата крепости постучал странник в черном.