Дух Моря

Марен Фаррайг, сын Книфа Кораллового Фаррайга и Фаоилиан с Жемчужного острова, всю жизнь провел подле моря. В груди его стоял солоноватый сухой воздух, вместо крови, как говорится, текла морская вода, а в глазах застыла сталь бушующих волн. Высок, крепок и жилист был этот Марен Фаррайг, а еще юн и не обделен диковатой красотой, какая может быть только у дубленных ветром, солью и морем молодцев. Угрюмый и нелюдимый, Марен жил одиночкой в бухте под названием Дохлый Краб. Точнее, ее называли так раньше, когда богатство бухты составляли одни омары да крабы. Потом случился шторм, такой сильный и продолжительный, что поменялись все течения, бухта сменила свои очертания и в ней появился драгоценный жемчуг. Тогда туда нагрянули ловцы и охочие до драгоценностей люди, но быстро покинули место, окрестив его "Русалочьей ловушкой". Лично Марен никогда там русалок не видывал. Всякая дрянь, о какой никто и не слышал, вроде рыбы о семи хвостах, или змее с тремя главами - это всегда пожалуйста, он нередко привозил их в Край-Подле-Моря, чтобы продать каким-нибудь любителям экзотики, но вот русалок никогда не было. Да даже если бы и были, Фаррайг просто выловил бы их и отвез купцам. Ему ли, выходцу из сотен сражений с акулами и осьминогами, боятся каких-то там русалок? Целая бухта, полная крупным прекрасным перлом, была в его единоличной власти, и Марен готов был до последнего ее отстаивать. Целый год он жил в своей бухте, добывал жемчуг, кораллы и прочую экзотику, чтобы только на один день в году приехать на ярмарку в Крае-Подле-Моря. Дорога туда занимала день, и Марен вечно мысленно сетовал на то, что ему приходится терять аж три дня. Скверно ему было, когда попадались попутчики, особенно болтливые. Фаррайг привык говорить о море, об улове, о погоде и о кораблях. И то, разговоры ему всегда давались с трудом, язык каменел от долгого молчания, а уж если с ним пытались болтать... Не любил это дело Марен Фаррайг, очень не любил. Возвращаясь, он вез с собой овечку, чтобы принести в жертву Морю, специи, сухари, вяленое мясо, циновку, парусину, новую рубаху и штаны, а раз в три года и сапоги. А еще много-много золота и серебра, чтобы время от времени покупать у рыбаков из соседней бухты снасти, сети и лекарства. Дома, в бухте под названием Дохлый Краб, у Марена были хижинка, овин и лодчонка. А еще все море, что он мог обвести взглядом, со всеми его богатствами. Марен был одинок, но жилось ему неплохо. Когда умер отец, ему только-только исполнилось четырнадцать. После этого его мать, красивая Фаоилиан с Жемчужного острова, была насильно выдана замуж за купца МакТайра, а мальчика выгнали прочь. После недолгих мытарств Фаррайг нанялся на корабль "Морская курва" и на нем доплыл до своей бухты, где его взяла на воспитание одинокая женщина. Когда ему было уже семнадцать, женщина умерла и оставила ему хижину, овин и лодку. Фаррайг не имел жены, и иметь ее не хотел. В городе девицы, пленившись угрюмостью, высоким ростом и пышной гривой Марена, не раз предлагали ему себя, но он неизменно отказывался, размышляя, что так только наживет бед. Друзей у Марена тоже не было. Даже знакомцев. *** Однажды, ранним утром отчалив от берега на своей небольшой лодчонке о двух веслах и белом парусе, Марен поплыл к месту, которое называл Лиловыми Кораллами. На самом деле, кораллов там было и вправду много, да только они были красными, а не лиловыми. Зато жемчужины, которые там можно было найти, отливали красивым пурпуром. Еще там водились небольшие, но очень злые акулки, и Марен планировал поймать одну-две на ужин. К правому бедру он привязал кривой бронзовый нож, а к левому - мешок для жемчужниц. Остановившись на нужном месте, он скинул с кормы тяжелый камень, обвязанный веревкой, и, глубоко вздохнув, стал спускаться по ней. Соленная вода давно перестала щипать привыкшие глаза, дно было близко и щедро усеяно кораллами, каменьями и норами мурен. Акул вокруг видно не было, и Марен на всякий случай закинул в сумку некстати здесь обретавшего омара. На секунду из норы высунулась бело-черная мурена, но, углядев блестящий кинжал на поясе у Фаррайга, скрылась. Марен закинул в сумку несколько очень красивых раковин, штуки пять жемчужниц и редкий подводный цветок. А затем вынырнул, набрал полные легкие воды и нырнул обратно. Стайки серебристых рыбок куда-то подевались. Марен заозирался в поисках того, что могло их спугнуть, но не заметил ни баракуды, ни акулы, ни даже дельфина. Он снял с пояса кинжал и, часто оглядываясь, стал собирать жемчужниц. Чудовище он заметил только краем глаза и в самый последний момент. Гладкое и большое, мелькающие переливами серого, синего и голубого, оно накинулось на него из-за зарослей кораллов. Длинный сильный хвост в мгновение ока оплел ноги и туловище Марена, острые когти впились в плечи, а пасть, полная мелких острых зубов, потянулась к горлу. Будь Фаррайг каким-нибудь простаком, служить бы ему пищей для чудовища. Но Марен - тертый калач, ему и не с такими чудами доводилось иметь дело. Бронзовый клинок пару раз полоснул длинный хвост, и, к удивлению Марена, который был готов к долгой и тяжкой борьбе, чудовище отпрянуло от него и как-то пронзительно-тонко взвизгнуло. Вода начала окрашиваться голубым, а чудовище, затихая, опало на илисто-песчаное дно. В легких Фаррайга уже горели сотни костров, и он вынырнул, чтобы набрать воздуха, а когда вернулся с сетью и клинком более острым и длинным - муть улеглась. Чудовище все также лежало на дне, а вокруг его хвоста вилась голубоватая дымка. Хвост был длинным, в человеческий рост, с плавником, разделенным на, как минимум, девять сильных перьев прозрачно-голубого цвета. Там, где у человека должны быть бедра - а их смутные очертания все же проглядывались - с каждой стороны отходило по три плавника длинной в два фута. Верхняя часть тела чудовища мало чем напоминала человечью. Разве что очертаниями и размером. Под ребрами отчетливо виднелись по две полоски жаберных дуг, оперенные голубыми сеточками, руки были очень длинными, с пальцами без ногтей, но делающимися у кончиков тонкими, острыми и твердыми. На плечах, как и на хвосте, а также на верхней части рук росли вытянутые, синие в центре и голубые по краям чешуйки. Глаза, у чудовища закрытые, были большими, на пол лица. Острый нос, высокие скулы, вытянутое лицо, безгубый рот с клыками и темно-синие, вьющиеся подобно водорослям волосы - все это ничто, по сравнению с этими закрытыми глазами странной, листовидной формой, с дрожащими от морского течения длинными ресницами. Разглядел все это Марен за пару секунд, подплывая поближе и тыкая в чудовище кончиком клинка. Из-под вспоротой кожи вылетело облачко голубоватой крови, а чудовище слегка дернулось и застонало. В воде это прозвучало странно, растянуто, с эхом. "А как прозвучит на суше? - насмешливо подумал Марен, накидывая тяжелую сеть". Забившееся чудище, которое оказалось отнюдь не таким сильным, как сперва подумал Фаррайг, само запуталось как надо, и Марену осталось только втащить его в лодку. Вот это оказалось сложнее. Лодчонка, маленькая и легкая, все время норовила перевернуться. Поняв, что сперва залезть самому, а потом втащить чудище не получится, Марен решил попробовать по другому. Сперва охотник, а теперь уже добыча, к удивлению Марена присмирела, перестала драть когтями и зубами сеть и лишь как-то странно вибрировала. Поднырнув под сеть и уперевшись руками в гладкий хвост чудовища, Фаррайг пихнул его в лодку. У него был прекрасный шанс убить своего пленителя или хотя бы ранить, но чудовище этого не сделало. Как человек, изумленно подумал Марен, поддается панике. В лодке чудовище оказалось совсем не таким, каким казалось в воде, особенно в тот момент, когда неожиданно напало. Фаррайгу даже на секунду сделалось его жалко. Узкое в плечах, словно мальчишка-подросток, с сероватой тонкой кожицей на торчавших ребрах. Да и когти совсем не страшные, а зубы - так вообще смешно. У него у самого поострее будут. А следы, которые чудовище оставило на Марене, выглядели и вовсе абсурдно - четыре неглубокие бороздки на каждом плече. Зато вот сам моряк покалечил чудовище изрядно. Следы от ножа все еще кровоточили голубой, "морской кровью" и выглядели жутко. За него можно было много выручить у циркачей Приморского Края. Только надо было две недели продержать его до ярмарки, а потом еще день - по дороге. Осилит или нет?.. Ну это смотря, сможет ли дышать на суше. Судя по приоткрытым губам, судорожно втягивающим воздух - сможет. - Ты меня понимаешь? - медленно, раздельно, по-островийски спросил Марен. Чудовище не ответило, только продолжило вибрировать на дне лодки. - Понимаешь? Теперь Марен спросил по-кьяррийски. Потом перепробовал еще три знакомых ему, и еще два полузнакомых языка. Чудовище не отвечало, только сжималось тугим клубочком. Воды, подкрашенной голубоватой кровью, с него натекло изрядно. - Наверное вообще говорить не можешь, тварь тупая, - злобно выплюнул Марен, решив, что чудовище все-таки думать не умеет. Но то вдруг подняло голову. - Умеею-ю, - странно-певуче прохныкало оно на родном языке Марена. Горский?.. Откуда обитателю теплых морских вод знать горский? - Если не будешь делать то, что я скажу - отрежу плавники. По одному. Понятно? - Марен пытливо глянул в испуганно вытаращенные глаза. Темно синие, на янтарном фоне. Но зрачки были круглыми, а взгляд, хоть и перепуганным, осмысленным. Ч е л о в е ч е с к и м. Чудовище быстро кивнуло и опустило голову. - Трус, - презрительно скривился Марен. Он не стал бы жестоко обращаться с мыслящим существом. Но лучше бы чудовищу об этом не знать. - Я сейчас чуть-чуть приоткрою сеть, а ты просунешь руки. И знай - если попробуешь сбежать, у меня есть гарпун. Я тебя просто крабам скормлю. Живьем. Чудовище задрожало сильнее - теперь Марен понял, что это за странная вибрация - и послушно свело руки у запястий. Конечно, глупо было связывать скользкую как змея тварь веревкой, но в сети оно само себя царапало и портило. Притрагиваясь к коже чудовища, Фаррайг очень удивился тому, что оно, хоть и мокрое, было слегка теплым. А еще длинные пальцы-когти подводного чуда стали короче и тупее. Или Марену это со страху, под глубинной темнотой они страшнее казались? И вот этого вот звереныша морского Марен испугался под толщей воды? Даже смешно. - У тебя хоть имя есть? - спросил он, стаскивая сеть с узких, покрытых чешуйками плеч. - Ну, все, хорош дрожать. Будешь себя хорошо вести, я тебе рыбы... или чего ты там жрешь принесу. - А больно делать не будешь? - чудовище опустило руки от лица и опять посмотрело на Марена странными, с янтарными белками глазами. - То есть... То есть больнее, чем я смогу вытерпеть? - Не буду вообще делать, - внутри у Марена что-то странно съежилось. Ощущение, что он общается с морским зверем, проходило все быстрее. А коли это не зверь, то с ним как со зверем и обходиться нельзя. Не то чтобы Фаррайг так скверно относился к работорговле... Какие глупые мысли иногда приходят в голову. Наверное, он просто в воде долго пересидел. - Так имя у тебя есть? - Ниамилос. Это означает... означало раньше название одного драгоценного камня, из которого делались витражи в храмах и каньорских покоях. Он такого же цвета, как я, только блестит красивее, - чудовище вдруг резко дернул хвостом, и Марен неосознанным движением кинулся, чтобы прижать его к палубе. До него слишком поздно дошло, что Ниамилос просто помогал ему стянуть с него сеть. - Ай!.. Чудовище оказалось очень хрупким и очень слабым на суше. Марен, выпуская его, еще подивился, что неужели этот червяк решил напасть на него? Неужели не страшно было? - А чего ты на меня напал? Ножа не видел? А этого? - Фаррайг сжал руку в локте, продемонстрировав перелив литых мышц. - Откуда я знал, что он острый?! - неожиданно громко вскрикнул Ниамилос. - Нас учили, что вы, люди, с вашими дурацкими подпорками ничего не умеете, что вы боитесь моря и что слабы! Я был голоден, я так давно не ел, я... - Давно - это сколько дней? - резко перебил готовое расплакаться чудовище Марен. Значит, его хотели сожрать. Прелестно, а он уже подумал, что поймал разумное и достойное жалости существо. - Я не знаю... У нас, в В-Толще-Под-Водой всегда темно и светят светильники, а я обретал там очень долго. Сто двадцать бризов или больше... Я не помню. - Сто двадцать бризов?! Это же две декады! Ты, видно, шутишь, - Фаррайг только сейчас заметил, что Ниамилос действительно походил на жертву изнуряющего голода. - Неужели ты не мог за это время сожрать рыбу или водоросли? - Они уже все кому-то принадлежали, - жалобно проскулил Ниамилос. - А я не мог отнять еду у рыб, крабов или мурен. А акул и баракуд я боюсь, смотри, что они один раз сделали, - чудовище, которое и чудовищем называть было стыдно, показало тыльную сторону руки, чуть пониже сгиба локтя. Там остался четкий оттиск укуса мощной челюсти. - Они выгнали меня из обломков В-Толщи-Под-Водой, потому что хотели доесть трупы. - А у меня отнять жизнь - можно? - Меня учили, что у вас нет души и мозгов. Мне говорили, что вы даже говорить не умеете. Я не думал, что ты... ты... Не делай мне больнее, чем я могу стерпеть, - вдруг ни с такого ни с сего прошептал морской чуд и закрыл лицо руками. Марен очень удивился. Он греб веслами, не спуская взгляда с замершего Ниамилоса, а тот и не пытался бежать. Он был так худ, так слаб. Неудивительно, что Марен легко с ним разделался. А еще оказалось, что тот весил ну от силы фунтов семьдесят. Узнал это Фаррайг, когда переносил Ниамилоса из лодки на сушу. Отпускать его в воду он убоялся, мало бы какую ловкость мог обрести в воде ее исконный уроженец. - Из тебя даже ухи нормальной не сваришь, - печально сказал Марен. - Не надо из меня ничего варить, пожалуйста. Фаррайг, вообще-то, шутил. А вот отшучивался Ниамилос или говорил серьезно было совершенно непонятно. Сначала Марен решил отнести его в овин, где был большой чан с пресной водой, но потом передумал и понес морского чуда в дом. Там был сырой, но теплый подвальчик, откуда Ниамилос бы не выбрался. Там его можно будет даже не связывать. Оказывается, носить глупое чудовище на руках было в разы проще, чем пытаться протащить его по песку или дать ему ползти самому. Это было бы слишком жестоко. В своей хижине Марен усадил Ниамилоса прямо посреди каменного пола, так и не развязав рук. Потом пошел к ящику с лекарствами. Он достал спирт, бинты и Камень Жизни. Морской чуд следил за ним внимательно и любопытно, и совсем не испугался, когда человек подошел к нему с флягой, тряпьем, мешочком и толстой ниткой с иглой. - Это зачем? Ты хочешь сшить мне ту же ерунду, что на тебе? - с любопытством спросил Ниамилос. - Нет... Закрой глаза и закуси ладонь. - Зачем? - тут морской чуд испугался, поджал хвост и в ужасе глянул на Марена. - Ты хочешь сделать мне больно? - Да, - сначала Фаррайг не хотел тому ничего объяснять, но потом передумал. - Это чтобы вылечить твои раны. Ты же не хочешь, чтобы они загноились и тебе бы пришлось отрезать хвост? Ниамилос в полном ужасе замотал головой. Его кожа из серебристо-серой сделалась дымчатой, но он послушно закрыл одной ладонью глаза, а второй зажал рот. Когда Марен аккуратно капал спиртом на края раны Ниамилоса, тот держался и судорожно кусал ладонь. Он опять дрожал. Потом Фаррайг достал Камень Жизни и раскрошил половину в центры ран. Потом взял иголку. Ниамилос не выглядывал из-за руки, явно предполагая нечто худшее. Ну и молодец. На самом деле, было не так уж плохо. Он пару раз вскрикнул, но не более того. С хвоста морского чуда попадало много чешуек, и Марен реши продать их в ювелирный магазин по дешевке. Мало бы кому понадобится такая жуть. А одну он оставит себе, просверлит в ней дырочку и нанизает на нитку. Такой трофей, конечно, никому не покажешь, но как символ памяти он вполне подойдет. - Ниамилос, - Фаррайг потрепал морского чуда по плечу. - Я тебе свое имя сказал, - сиплым голосом ни с того ни с сего заметил тот. - А ты можешь сказать свое? Пожалуйста. - Марен Фаррайг. Сын морской волны и чайки, - сухо ответил человек, который, несмотря на наличие весьма большой семьи в тысяче миль от своей хижины, считал себя сиротой. - Марен Фаррайг, пожалуйста, не делай мне больнее, чем я смогу стерпеть, - промямлил Ниамилос. *** Четыре дня прошло с тех пор, как Марен Фаррайг выловил из бухты морское чудовище. Ниамилос ночевал в подвале, а днем Марен брал его с собой в лодку. Но к воде запрещал приближаться строго настрого. Выловленную рыбу и водоросли по началу он просто швырял Ниамилосу на дно палубы, считая, что тот будет есть как зверь. В сущности, первую еду, а именно трех серебристых рыбок размером с ладонь и двух креветок морской чуд сожрал именно по звериному. Жадно, давясь и кашляя, трясясь над драгоценной пищей... А потом, словно бы опомнившись, впился Фаррайгу в руку. - Спасибо, спасибо... Прости, что вел себя так, - он опустил глаза. - Я не хотел. В последствие Ниамилос ел аккуратнее и очень старательно выпрашивал у Марена какие-никакие столовые приборы. Сперва тот отказывался, опасаясь, что подводный чуд убьет себя, дабы не влачить жизнь в плену у двуногих, но потом все же смилостивился. К концу недели Марен Фаррайг начал испытывать к Ниамилосу странные, теплые чувства. Морской чуд совсем не хотел сбегать. Капризничал, правда, много, но не более. Ни разу не пытался укусить или поцарапать Марена, ни разу не нагрубил тому и не нарушил правила. За столь примерное поведение Фаррайг как-то поутру вынес Ниамилоса на пляж и тот, истосковавшийся по теплу, стал извиваться на песке, подставляя худощавые бока яркому солнцу. Марен только сейчас заметил, что волосы у него стали намного темнее, кожа - светлее, а когти совсем укоротились и затупели. Чешуйки щедро сыпались с потягивавшегося и странно мурлыкавшего Ниамилоса. - Лежи тут, если двинешься... - Я никуда не уйду, не переживай, - потупился морской чуд, продолжая потягиваться на песке. - А можно мне в море? - Нет! - Марен вернулся к хижине, взял ведро и направился к морю. Проходя мимо Ниамилоса, он не утерпел и потрепал того по темно-синим, почти лиловым волосам. Тот, словно кошка, потянулся вслед за гладящей его рукой. Набрав соленной воды у берега, Фаррайг побрел обратно к морскому чуду. Тот лежал на животе, уперевшись локтями в песок, и сильно прогибался в пояснице. Он потягивался, словно кошка, выгнувшись, как лук восточного правителя, а горячее морское солнце просвечивало чешуйки и тонкую кожицу у его на хвосте, так что становились видны стройные ноги и сухожилия... Марен, который к своим двадцати четырем годам не знал близости с женщиной, ощутил жар в низу живота и мучительную судорогу в коленях. Отвернувшись, он зажмурился, стараясь выровнять дыхание. Сердце бешено колотилось. А потом все разом прошло, когда Фаррайг вспомнил, как дочь оранжерейника, получив от него отказ, возмущенно и надменно прошипела:"У тебя одна только твоя рыба на уме". Успокоившись, Марен обернулся и почти тут же наткнулся на взгляд темно-синих, на чуть желтоватом фоне глаз. Ниамилос смотрел на него удивлено и жадно. Фаррайг испугался, не догадался ли тот о чем, и быстро опустил взгляд вниз, на свои штаны. Но нет, там все было в порядке. Да и взгляд Ниамилоса большей частью стремился не к Фаррайгу, а к ведру с водой. - Ты хочешь меня сварить? - озорно улыбнулся морской чуд, приподнимаясь на хвосте. - Нет, - улыбнулся Марен, опускаясь рядом с Ниамилосом на песок. В кармане у него был носовой платок, который Фаррайг вымочил в соленной воде. - Сварить я тебя всегда успею. Марен аккуратно промокнул платком волосы, щеки и лоб Ниамилоса. Тот жмурился от наслаждения, охотно запрокидывая голову, открывая тонкий изгиб шеи... Марену опять стало дурно. Противная мелкая дрожь охватила руки, губы разом пересохли, а Ниамилос словно назло легонько улыбался тонкими алыми губами. И когда они у него успели налиться соком? А потом Фаррайг опустил глаза и опять промокнул платок. Сейчас бы хорошо окатить морского чуда водой и уйти, да только желание прикоснуться к необычной коже оказалось сильнее. Капли воды не стекали, мгновенно впитываясь в кожу, а Марен очерчивал ключицы и плечи Ниамилоса. Тот, с счастливой и мягкой улыбкой опрокинулся на спину, прогнулся, подставляя впалый живот и гладкую грудь. - Зачем ты меня держишь? - тихо, голосом, сливающимся с криком чаек, шумом волн и шепотом ветра, спросил Ниамилос, перехватывая руку Фаррайга в запястье. - Сначала я думал, ты хочешь убить меня. Теперь я знаю, что нет. Он уверенно и мягко направлял кисть окаменевшего Марена, прогибался под прикосновениями и крепко жмуря глаза. Фаррайг никогда не прикасался ТАК к чьему то ни было телу, никогда не ощущал холода чужой грудной клетки и жара живота, никогда не ощущал слияния двух тел в одной тонкой грани, где пересекалась его сухая обветренная кожа и чуть влажная Ниамилоса. - Может, ты хочешь... Обладать мной? - морской чуд глянул из-под опущенных век, и у Марена перехватило дыхание. - Хочешь? Видимо, считая дрожь рук и чуть приоткрытые губы согласием, Ниамилос обвил тонкими руками шею Фаррайга и приподнялся. Он целовал, прижавшись мягкими губами, вдыхая в рот Марена дух моря - горькую солонь воды, теплоту нагретых волн и холод шторма. Фаррайг хотел думать, но не мог, слишком пьянящим был дух моря, трепещущий в его руках... И что с того, что юноша, да еще и рыба. Как раз тебе под стать, моряк! - Убери щупальца. Быстро, - Марен подивился, как холодно и жестко прозвучал его голос. Ниамилос вздрогнул, но рук не убрал, а испуганно посмотрел. - Что? - Не прикасайся ко мне, - терпеливо повторил Фаррайг, снимая тонкие руки со своих плеч. Потом приподнял острое лицо морского чуда за подбородок и раздельно произнес. - Ты нужен мне, чтобы продать и заработать много денег. Ярмарка через неделю. Пока я держу тебя при себе. Все ясно? - Н-нет... - Ниамилос испуганно сел на песке, руки его судорожно перебирали песок. - В каком смысле продать? Как вещь? Ты... не надо... пожалуйста... Я хочу быть твоим! Не надо отдавать меня кому-то! И, не позволяя Фаррайгу и слова сказать, Ниамиолос опять прижался к губам моряка. Но теперь это было по-другому. Теперь это было торопливо, жадно, испуганно - сохранить, не отпустить, спастись. Марен положил руку на спину Ниамилоса, медленно провел вниз, к пояснице, и морской чуд охотно прогнулся. - Откуда же ты знаешь про... такое? - прищурившись, спросил Фаррайг. - У нас есть храм богини любви... Меня хотели отправить туда служителем... - Ниамилос заалел и опустил глаза. - Меня многому учили... - Это хорошо, - Марен не был жесток или во всяком случае думал так. Но в тот миг издеваться над морским чудом, только что так нахально пытавшемся его совратить, было высшим пиком удовольствия. - Думаю, какой-нибудь извращенец из города дорого за тебя заплатит. - Пожалуйста, не надо, не надо, не надо, - затравленно зашептал Ниамилос. Он испугался, понял свою ошибку, и теперь опять стал вести себя как пойманная в сеть жертва. - Я не хочу, я боюсь... А Фаррайг только сейчас подумал, что так и может случиться. В смысле, что Ниамилос может привлечь взгляд какого-нибудь содомита, любителя экзотики, да и просто садиста-ученного. Сколько Марена ни учили, что нельзя ломать карьеру из-за личных чувств, он все же пошел наперекор любым доводам логики. Подхватив дрогнувшего от неожиданности Ниамилоса на руки, Фаррайг направился к колеблющему морю. Морской чуд трусил спрашивать, только обвил пояс Марена хвостом, да обнял за шею и прижался, будто мокрый котенок к теплой печке. Фаррайг нарочито холодно смотрел на гладь моря и ничего не говорил. Даже когда Ниамилос зашептал глупые мольбы и просьбы не сердиться и не делать ему больно. Шагнув в лодку и, придерживая и так изо всех сил цепляющегося за него Ниамилоса, Марен оттолкнулся веслом от берега. Лодка, подхваченная волнами, вмиг отпрянула от берега и, к удивлению Фаррайга, Ниамилос не высунул мордашку, радостно ловя соленные капли, а намертво вцепился в него и зажмурился. - Отпусти меня и прыгай в воду, - требовательно отчеканил Фаррайг. - Зачем? - морской чуд пробормотал это, не переставая утыкаться в плечо Марена. - Можешь плыть, куда желаешь. Я не желаю больше держать тебя при себе, - признаться честно, Фаррайгу было горько. Будь Ниамилос девицей без рыбьего хвоста, он бы любил ее больше всего на свете. Но нет и нет, Ниамилос был морским чудовищем, и его нельзя было держать при себе - иначе не миновать беды, и нельзя продавать - совесть замучает. - Что? Нет, не надо, пожалуйста! - почти переставшие быть острыми когти вились в рубашку Марена. - Я не хочу умоляю! Я... За все те сто двадцать бризов я пил всего-то два раза, а еды и вовсе во рту не держал. За все то время надо мной только издевались, даже та ведьма... Все были мне не рады, все были рады причинять мне боль. А тебя... Тебя я люблю, и ты был добр ко мне. Почему... Почему ты не можешь оставить меня с собой? Я очень-очень, больше всего на свете хочу этого... - Убери. От меня. Свои. Щупальца, - сотрясаясь от отвращения просипел Фаррайг. Он сам не знал, с чего бы, но Ниамилос вдруг стал для него омерзительным, жалким, трусливым. - Марен... - простонал морской чуд, лишь немного размыкая объятья хвоста. Фаррайг опустил руки, и Ниамилос упал на дно покачнувшейся лодки с влажным хлопком. Из под бледных ладони полетели щепки и рубины крови. Морской чуд тихонько застонал, протянув руку и впившись в широкую штанину Марена, и прижался к ногам ловца жемчуга, бессвязно моля о чем-то. Фаррайг отпихнул его и, взявшись за весло, причалил к берегу. Пинков оттолкнув липнувшего к себе Ниамилоса, Марен ступил на песок и зашагал по направлению к хижине. Он не оглядывался и ничего не говорил, а дверь за собой захлопнул. Наутро выйдя на порог, Фаррайг с изумлением увидел, свернувшегося клубочком подле порога, Ниамилоса. Он него, к самому морю, по песку тянулась дорожка из осыпающихся чешуек и - Марена чуть не стошнило - сломанные плавники с боков Ниамилоса. Полоска песка, тянувшаяся от моря до сени пальм, под которыми жил Фаррайг, занимала около мили и вся была усыпана осколками раковин и острыми камушками. Неудивительно, что Ниамилос был исцарапан везде, где только можно было. А по щекам его золотились две дорожки приставшего к влажной от слез коже песка. Марен ругнулся и поднял тут же проснувшегося и задрожавшего Ниамилоса. Он отнес его в овин, где был большой бак с пресной водой, и аккуратно опустил туда. По дороге Марен заметил, что кожа Ниамилоса стала сухой, что волосы его еще больше потемнели, что когти стали темно-синими ногтями. И что чешуи на нем стало совсем мало, а хвост реагировал на прикосновения только выше линии, где у нормальных людей начинались стопы. Поблек и растрепался такой прекрасный в первый день трофей, но теперь и продавать его Фаррайгу не хотелось. - Марен, - вдруг тихонько прошептал Ниамилос, протягивая мокрую руку, прикасаясь к щеке Фаррайга. Тот даже и не понял, когда глаза морского чуда влажно блеснули, когда и без того темные и длинные ресницы потемнели и удлинились, сойдясь стрелочками, когда на них блеснула маленькая капелька и прокатилась по щеке до губ, что это все было из-за слезы. - Пожалуйста... - Все, успокойся, - тяжело вздохнул Марен, вытирая влажные щеки морского чуда. - Я не буду выкидывать тебя в море и продавать. Но, скажи, что мне с тобой тогда делать? - Я... Марен, можно я тебе кое-что расскажу? - Ниамилос вынырнул по пояс и перевесился через край бака. Глаза его были напротив глаз Марена. - Когда я только-только ушел из В-Толще-Под-Водой, из великого павшего Аквэинтусиана, мне встретилась морская ведьма Мерцет. Она была ужасна и прекрасна, Марен. Она пригласила меня к себе в дом и там в волшебном котле увидела всю мою юдоль. Она сказала, что свою судьбу я найду только на суше. Она сказала, что там есть бухта, в которую я попаду и не вырвусь. Она много-много говорила, тайно и непонятно, и смогла убедить меня, что нам нужно заключить сделку. - Какую же? - Марен слушал и не мог надивиться. - Она сказала, что тех, кто может говорить на языке павшего Аквэинтусиана осталось только трое - я, она, да ее сын Буфт. Уж лучше я отдам свой голос за возможность говорить с одним, кому я буду принадлежать... Тогда я не понял этого, она так мудрено говорила. А я не мог ей отказать, я уже был под ее чарами. Она забрала мой голос, а потом сказала, что тому, кто будет меня понимать и слышать и сможет говорить со мной, будет приятнее, если я буду таким же, как он. И сказала, что за это заплатить придется дороже. Я уже не мог говорить, и только кивнул, потому что опьянел от прошлого зелья. - И чем же ты заплатил за то, чтобы быть похожим на меня? - Фаррайг с нежностью и удивлением смотрел на бледное лицо Ниамилоса. - Она на три дня отдала меня своему сыны, похожему на жабу-переростка, - морской чуд опустил глаза и замолчал. Его плечи мелко дрожали. Длинные ресницы стрелочками топорщились в стороны, пухлые губы вздрагивали, Ниамилос кусал их и облизывал, силясь присмирить, но ничего не помогало. Он так походил на провинившуюся перед строгой настоятельницей девочку-послушницу, что Фаррайг не утерпел: - Иди ко мне, маленький... - и сам вытянул Ниамилоса к себе, прижал к груди и крепко поцеловал в мокрую макушку. А в следующую секунду вздрогнул и опустил морского чуда на пол. Хвост того оплывал, словно таящая свечка, словно желе от ложки, отходил лоскутьями. А Ниамилос в полном ужасе взирал на это, а потом стал отдирать лоскутки за лоскутками, царапая белую, никогда не знавшую солнца кожу. Кое-где оставались алые следы, которые должны были страшно щипать, но морской чуд не замечал этого и остервенело сдирал с себя ошметки хвоста. А под хвостом были ноги. Тонкие, длинные, с острыми коленкам. Ноги мальчишки-подростка. А потом, когда от хвоста остались лишь редкие скопления чешуи на синеватых остатках кожи, Ниамилос испуганно поглядел на Марена Фаррайга, словно спрашивая "Теперь я страшен и уродлив, верно, и ты меня прогонишь?..", а тот рассмеялся. обнял того и притянул его к себе. Он держал в объятиях море. Море, которое можно сжать в руках, море, которое можно подчинить. Море, чей запах можно вздохнуть, море, что дрожит и прогибается под рукой. Море, в которое можно войти, окунуться с головой. Море, войдя в которое, ты сможешь испробовать вкус его слез, вкус его губ и кожи. Море, которым можно править, море, которое можно вдохнуть. Не осколок, не частичка, но живое воплощение. Ему можно прикусить кожу на шее, услышать в ответ тихий стон и мольбу. Его можно приласкать и приручить, и оно будет твоим и только твоим. Море, в которое уходишь с головой, пьянящее, родное, безумное и горячее, и из которого, вынырнув, кричишь от счастья, удовольствия и блаженной слабости. Марен тяжело упал на пол овина. Сил у него не осталось. Ни капли. Зато неугомонный морской чуд ласково целовал его. Он простил Фаррайгу боль, которую тот с неумения причинил ему, и щедро благодарил ласками и поцелуями за удовольствие. Льнул, ласкался, распаляя Марена раз за разом. Целый день они не покидали овина, целый день они любили друг друга - жадно и безумно, не думая ни о чем. *** А потом, говорят, Марен Фаррайг, сын Книфа Кораллового Фаррайга и Фаоилиан с Жемчужного острова, стал любимцем морской русалки. Говорят, что русалка продала голос морской ведьме и не могла ни с кем разговаривать, кроме возлюбленного. Говорят, что она продала что-то еще более ценное взамен тонких ножек. Девы шушукались, что он только пару раз привозил ее в город. Кожа ее была белее морской пены, глаза лазурнее волн перед закатом, а волосы, когда пронзал их свет, из черных становились голубыми. Губы алые, словно кораллы, ресницы - колючки морского ежа. А черты лица мягкие и плавные, как полет чайки. Улыбка ее сверкала жемчужинами, какие и не снились ее возлюбленному. Правда, с печалью говорили мужчины по тавернам, привозил ее ревнивый Марен Фаррайг от подбородка до пят укутанной в плащ. Даже не разглядишь по фигурке - парень иль девка. Но ножки, которые то и дело обнажала русалка, задрав подол плаща до колен и весело болтая ногами с платформы, вызывали завистливые вздохи главных красавиц города. Говорят еще, что умерли они в глубокой старости. Они вышли, говорят старики, на утес, взявшись за руки, и их унесла в пучины вод морская волна. Русалка обернулась морской пеной, легшей поверх могучей волны - Марена Фаррайга, и с тех пор нет вод более прекрасных, чем те, в которых кончили свою жизнь Маррен Фаррайг и прекрасная русалка.